– Простите меня, Нэнси. – Эва глубоко вздохнула. – Вы правы. Я должна кое-что обдумать, вероятно, мне не следовало пытаться сегодня работать. Послушайте, вы можете прийти завтра? – Она взяла в руки свой ежедневник. – Обещаю, что к тому времени приведу свои мысли в порядок.
Нэнси выглядела встревоженной.
– Вы уверены, что все в порядке? Вы такая бледная.
Что, если Нэнси узнает правду через неделю? Через две недели? В университете Эва станет притчей во языцех. Люди будут гадать, знал или не знал Джек о том, что она сделала. «Если знал, значит, он тоже преступник, – подумают они. – Если нет – значит, их брак был обманом».
– Завтра все утро у меня занятия, – сказала Нэнси. – У вас найдется время во второй половине дня?
Руки Эвы дрожали, когда она открывала ежедневник, и она не сразу смогла найти нужную страницу.
– В три часа, – сказала она.
– Хорошо. – Нэнси протянула ей ручку. – Запишите. Если хотите, я запишу вместо вас.
Эва засмеялась, смех был резким и фальшивым.
– Сейчас запишу, – сказала она; написав Нэнси, она не могла вспомнить ее фамилию. Она встала. – И еще раз я прошу у вас извинения, – сказала Эва. – Завтра дела пойдут лучше.
«С другой стороны, – подумала она, – возможно, завтра я буду в тюрьме».
46
Проходя через входные двери пансионата для престарелых, Эва заметила Мэриэн, которая кормила рыбок в аквариуме, стоявшем в холле. Даже несмотря на то, что женщина стояла к ней спиной, ее невозможно было сразу же не узнать. Этот прямой позвоночник. Белые волосы, все так же подстриженные «под пажа». Было трудно поверить, что ей было без малого девяносто лет.
Эва подошла к ней сзади.
– Как поживает моя любимая восьмидесятилетняя подруга? – спросила она, обнимая Мэриэн за плечи.
– Хорошо, привет, Эва! – сказала Мэриэн, звонко чмокая ее в щеку.
– Я решила заглянуть, чтобы пригласить вас на спектакль, – сказала Эва. – Джек и Дрю будут вместе играть в нем еще пару выходных.
– Я бы с удовольствием пошла, – сказала Мэриэн. Открыв ключом буфет, стоявший рядом с аквариумом, она убрала внутрь коробочку с кормом. – Давай сядем и поболтаем. – Она направилась в просторный зал, где обитатели пансионата играли в карты, или читали, или глазели на посетителей. Кое-кто поднял глаза, оторвавшись от карточной игры. Пара узнавших ее по прежним визитам женщин приветственно помахали Эве рукой.
Мэриэн провела ее к нише у окна, и Эва подумала, не намеренно ли она выбрала такое уединенное место. Может быть, она понимает, что происходит, и хочет поговорить с ней об этом?
– Как у вас дела? – спросила Эва Мэриэн, когда та уселась в углу. – Вы выглядите, как всегда, потрясающе.
– Волшебно, – сказала Мэриэн. – А у тебя как?
– Все отлично.
– А как Джек и девочки? Ты разговаривала на днях с Кори?
– Недолго, – сказала она.
– Она все еще помолвлена с этим болваном?
Эва рассмеялась.
– Я стараюсь быть добрее к нему.
– Что же, ты вольна думать о нем так, как тебе хочется, – сказала Мэриэн. – Но мне не нравится мужчина, вставший между женщиной и ее семьей.
– Однако Кори любит его.
– Надеюсь, что, повзрослев, она изменит свое отношение.
Обе надолго замолчали, Эва не знала, как незаметно подойти к вопросу, который хотела обсудить. Помнит ли Мэриэн о том, как она когда-то реагировала на новости о похищении Женевьевы? «Вы в курсе того, что случилось с женой президента Виргинского университета?» – могла бы она спросить. Эва тщательно спланировала, как задаст свой вопрос. Вместо этого она выпалила шепотом:
– К вам приходили из полиции?
– Из полиции?
– Ш-ш-ш, – сказала Эва. – Они приходили?
– Нет. Зачем им приходить сюда?
Эва колебалась. Может быть, Мэриэн ничего не помнит об этом. Может быть, она не помнит о том, что приютила ее под чужим именем, или о том, что достала ей аттестат средней школы. Она знала ее только как Эву Бейли, и знала ее под этим именем очень давно.
– Просто я…
– У тебя неприятности, Эва?
Эва колебалась.
– Надеюсь, что нет, – сказала она.
– Прошлое настигло тебя?
– Надеюсь, что нет, – повторила она. – Я…
– Молчи, – быстро проговорила Мэриэн. – Не говори мне ничего. Не напоминай мне ни о чем. Все, что я помню, – это то, что ты пришла в мой дом, чтобы помогать мне в детском саду. Взамен я предоставила тебе стол и кров. Потом, когда ты поступила в университет, я ухаживала за Кори. Я познакомила тебя с Джеком. Ты вышла за него замуж, и мы остаемся лучшими друзьями. Больше я ничего не помню. – Она пристально посмотрела на Эву.
– Вы правда не помните? – спросила Эва, не зная, верить ли ей.
– Все верно. Но я непременно запомнила бы, если бы копы пришли ко мне. В этом ты можешь не сомневаться.
– Но они не приходили.
– Нет, дорогая. Не приходили. – Мэриэн подняла голову и прищурилась. – Ты и вправду напугана, ведь так?
Эва кивнула.
– Велика ли возможность того, что они станут искать тебя?
– Очень велика. Ужасно велика.
– Тогда я буду молиться за тебя, – сказала Мэриэн. – Я никогда не знала, что привело тебя ко мне. И не знала, что с тобой случилось или что ты натворила. Но что бы это ни было, ты больше не та маленькая девочка. Вот что я скажу полицейским, если они придут сюда. Я скажу, что ты замечательная женщина. Замечательная мать.
– Я не была замечательной, если говорить о Кори, – сказала Эва. – Я слишком оберегала ее. Это сделало ее пугливой.
– Нет такой матери, которая больше любила бы свою дочь, – сказала Мэриэн. – Каждая мать из тех, кого я знаю, причиняла вред своим детям, и только из лучших побуждений. Я уверена, что если бы у меня были дети, я тоже испортила бы их. – Наклонившись вперед, она похлопала Эву по руке. – А теперь скажи мне, когда мы пойдем в театр?
47
Судебное разбирательство по делу Тима должно было состояться в конце августа, но по просьбе его адвоката Лена Эдисона оно было отложено на две недели.
«Они могут найти меня, – думала Эва. – Им нужно больше времени, чтобы выследить меня».
Она ждала, что ей принесут повестку в суд. Из окна своего кабинета Эва наблюдала за входом в здание, ожидая увидеть незнакомца, который изменит всю ее жизнь и ее семьи. Это было похоже на ожидание смерти, словно, умирая, она собиралась увлечь за собой всех, кого любит и кому была вынуждена лгать.
Дело освещалось как в телешоу «Dateline», так и в новостном тележурнале «20/20», в «Dateline» даже использовали некоторые из репортажей Кена. То, как подавали этот материал, могло бы произвести впечатление на Эву, если бы она могла объективно оценить предмет обсуждения.
Адвокат Тима попросил дополнительную отсрочку после того, как истек срок первой, но на этот раз в ней было отказано. Они не нашли ее, но наверняка продолжат поиски. Повышенная бдительность серьезно сказалась на ее здоровье. Сердце все время работало в бешеном ритме, она смотрела на все широко открытыми глазами, выискивая человека, который защелкнет наручники на ее запястьях. К моменту судебного разбирательства Эва похудела на пятнадцать фунтов, и одежда висела на ней. Ей все чаще и чаще приходилось пользоваться скутером, когда она, разъезжая по территории, встречала встревоженные взгляды друзей и коллег, прежде уверенных в том, что ей стало лучше. Суставы на ступнях и коленях, руках и запястьях так распухли, что врач увеличил дозировку лекарства, сказав ей, что если не станет лучше, он отменит текущее лечение и попробует что-нибудь другое. Встревоженный потерей ею веса, бледностью и рассеянностью, он взял кровь для разных анализов. Эва знала, что ни один анализ крови не расскажет ему о том, что причиняло ей боль.
Телешоу на Court TV было от начала и до конца посвящено судебному разбирательству. Ей очень хотелось остаться дома и посмотреть, но это было как невозможно, так и безответственно. Ей нужно было пойти на работу, неважно, сможет она сконцентрироваться на своих клиентах или нет. Однако вечером Эва села у телевизора, чтобы посмотреть краткий повтор дневных новостей из зала суда. Джека больше не удивлял ее интерес к этому делу, он думал, что так она чувствует себя ближе к Кори, поскольку Кен, находясь в Северной Каролине, освещал эти события. Он посмотрел вместе с ней повтор, так как был решительно настроен разделять все то, что интересовало Эву. За последнюю пару месяцев она перестала делиться с ним сокровенным, поскольку не находила в себе сил рассказывать ему о том, что думает и чувствует, ей казалось, что так он пытается разрушить стену, выросшую между ними.
Прокурора звали Сэл Шрейнер, он казался удивительно маленьким, тщедушным человечком, до тех пор пока не открыл рот и не начал кружить по залу. Он обладал решительным голосом, стремительной подпрыгивающей походкой и выразительной жестикуляцией, а также умел искусно задавать вопросы, что моментально начало действовать Эве на нервы.
Первым он пригласил самого Ирвинга Расселла. Давая показания, Расселл казался не таким внушительным, как на территории. В основном он держался стоически, но голос его дрожал, когда он описывал ночь, в которую было совершено похищение. Он сказал, что, ожидая возвращения своей жены домой, работал в кабинете на первом этаже особняка. Предвестником того, что что-то случилось, стал звонок воспитательницы из детского сада, сообщившей ему, что его пятилетнюю дочь Вивиану не забрали в обычное время. Встревоженный, он собрался выйти из дома, чтобы попытаться найти Женевьеву, когда ему в первый раз позвонил Тим Глисон.
– Он сказал, что она у него, – вспоминал Расселл. – Что моя жена в безопасности и вернется ко мне живой и невредимой, если я отменю приговор Андреа Глисон.
Камера время от времени задерживалась на Вивиане, которая сидела в зале суда, приложив носовой платок к глазам. Эве было больно смотреть как на Расселла, так и на его дочь. Она пыталась отстраниться от этого дела, сделать вид, что не имеет к нему никакого отношения, но это было невозможно. Слезы застилали ей глаза, когда Рассел прекратил давать свидетельские показания. Эва размышляла о том, произвели ли они такое же сильное эмоциональное впечатление на присяжных или свидетельские показания Расселла причинили ей такую боль оттого, что она была тесно связана с этим делом.