Она села за стол напротив него, зная, что сегодня снова разбередит его рану. Она должна была держать себя в руках во время их встречи. Если ей это не удастся, он раздавит ее. Кори сложила руки на коленях, ладони были потными.
– Вы с Вивианой говорите о любви так, будто она возникает как само собой разумеющееся, – начала она. – Как если бы я, сегодня узнав, что вы президент Виргинского университета, а завтра – что вы мой отец, должна была бы автоматически полюбить вас.
– Я никогда не просил тебя об этом и не ожидал этого, – сказал Расс, – но у меня это произошло само собой. Ты моя кровь и плоть. Для меня этого достаточно. Вот почему я дарю тебе… – Он развел руками. – Я хочу подарить тебе весь мир, – сказал он. – Я хочу подарить тебе другие драгоценности, принадлежавшие твоей матери. Большая часть из них принадлежит Вивиане, а кое-что отошло сестрам Женевьевы – твоим теткам. Но несколько вещиц я сохранил не потому, что… Думаю, я до сих пор не мог отказаться от мысли о том, что Женевьева жива. Я надеялся, что однажды она снова наденет их. Мне никогда не приходило в голову, что у меня появится возможность подарить их моей дочери. – Он улыбнулся, и ей стало очень жаль его. Расс так много пережил, но это не могло отпугнуть ее, заставив забыть о цели своего визита.
– Я прошу извинить меня за то, что я неспособна так быстро полюбить вас, – сказала она. – Мне требуется для этого больше времени.
– Это прекрасно, Коринн, – мягко проговорил он. – Я понимаю, Вивиана тоже понимает.
– Мне кажется, вы принимаете меня не за того человека, – сказала она. – Вы воспринимаете меня как свою дочь, а не как Коринн.
Он вскинул голову.
– Верно, – сказал он. – Ты и есть моя дочь.
– Но я не собираюсь быть той дочерью, о которой вы мечтали.
Он засмеялся.
– Мало кто из детей вырастают такими, о каких мечтали их родители, – сказал он.
– Я хочу, чтобы вы поняли, какая я. – Она наклонилась вперед на стуле. – Я хороший человек. Я правда прекрасный учитель. И благодарна за деньги, которые вы мне прислали, потому что знаю, вам хотелось, чтобы я взяла их, потому что вы заботитесь обо мне. О своей дочери. И я с удовольствием владела бы драгоценностями своей матери и носила бы их. Я благодарна вам за все. Но если вы действительно хотите что-то сделать для меня, вы могли бы помочь освободить мою… освободить Эву.
Любопытная улыбка слетела с его губ.
– Я люблю ее, – сказала Кори. – Мне нужно, чтобы она оставалась в моей жизни. Она совершила ужасную вещь. Она…
– Вещи, – сказал он. – Во множественном числе.
Кори не хотела спорить с ним.
– Она совершила ужасные вещи, – согласилась она. – Эва понимает это, и она прожила примерную жизнь, стараясь все исправить. Какой смысл держать ее взаперти?
– Это расплата, Коринн, – спокойно сказал он. – Ты совершаешь преступление, ты должен заплатить за это.
Плакать в ее план не входило, но она почувствовала, что глаза наполнились слезами. В горле стоял комок: не в силах выдавить из себя ни слова, она заговорила шепотом.
– Она уже расплачивается, – сказала она. – Если бы вы ее сейчас увидели, вы поняли бы это. Она едва ходит. – Кори встала со своего стула и вытащила бумажный носовой платок из стоявшего на столе кожаного футляра и промокнула глаза. Она думала о том, как долго она ехала сюда, как настраивалась и теперь ей нужно снова проделать тот же путь, чтобы вернуться домой. Ее пронзило ощущение легкой паники, и она отогнала его прочь. Она добралась сюда, она сможет доехать до дома. – Моя мать… Эва Эллиотт больна, но она не жалуется. Я думаю, она расплачивалась за свое преступление всю свою взрослую жизнь.
Что-то дрогнуло в нем? Она увидела мягкость в его глазах, которой прежде не было.
– Пожалуйста, не плачь, дорогая, – сказал он.
– Если вы любите меня… если вы способны на ту бессознательную любовь, о которой говорите, тогда, пожалуйста, не причиняйте ей большего зла. Я не хочу ваших денег и драгоценностей. Я хочу именно такого подарка.
Расс нахмурился, и на его лбу пролегли глубокие морщины.
– Ты, видимо, не понимаешь, о чем просишь меня, – сказал он. – И Вивиану.
– Думаю, что понимаю, – сказала она. – Я знаю, что прошу многого. Я прошу, чтобы вы полюбили не только свою дочь… своего ребенка… о котором тосковали долгие годы. Я прошу вас полюбить меня. Коринн Эллиотт.
Он пристально посмотрел на нее, потом покачал головой и, словно желая закончить разговор, сменил тему.
– Я думал, что ты не ездишь на дальние расстояния, – сказал он.
Кори снова села на стул, ненадолго потеряв бдительность после резкой перемены темы.
– Не езжу, – призналась она. – Я до ужаса боялась ехать по скоростному шоссе. Всю дорогу сюда я тряслась от страха и дюжину раз съезжала на обочину. – Кори посмотрела ему прямо в глаза. – Но есть вещи слишком важные для того, чтобы позволить страху встать у тебя на пути.
69
Дорогая Кики!
Когда я впервые узнала, что у меня рак, я почувствовала, что попала в ловушку. Ничего хуже в своей жизни я не испытывала. Я ничего не могла поделать со смертью или с болью, со слабостью или еще с чем-нибудь в этом роде. Мне нужно было свыкнуться с мыслью, что я не в состоянии контролировать свою жизнь. Я чувствовала себя как в тюрьме. Потом, когда я проснулась однажды утром, мне в голову пришла совершенно новая мысль. Я поняла, что в ловушке только мое тело. Моя душа по-прежнему свободна. Каким удивительным было это чувство! То есть я не могла поехать в Европу, или взобраться на гору, или даже прогуляться с тобой на пляже в Уайлдвуде. Моя душа по-прежнему парила. Если сказать, что болезнь – это дар, это прозвучало бы банально. Однако порой так оно и есть.
На третьей неделе ее заключения в женскую тюрьму Северной Каролины навестить Эву пришла какая-то женщина. Эва сидела за плексигласовой перегородкой, размышляя о том, должна ли она узнать посетительницу. Женщина была ее ровесницей, с проседью в волосах и казалась ей совершенно незнакомой. Однако, узнав коробку, которую женщина положила на стол перед собой, Эва быстро поднесла ладонь ко рту.
Она смотрела на посетительницу.
– Ронни? – спросила она.
Ронни почти стыдливо улыбнулась.
– Я была уверена, что ты помнишь меня, – сказала она.
– Конечно, помню, – сказала Эва, хотя это была чистая ложь. – Ты по-прежнему похожа на Оливию Ньютон-Джон.
– Волосы слегка изменились, – засмеялась Ронни. – Не говоря уже о фигуре.
Эва показала пальцем на коробку.
– Это?…
Ронни кивнула.
– Я сохранила их, – сказала она. – Знаю, как важны они были для тебя, и я перевозила их с собой с одного места на другое, надеясь, что однажды найду тебя и отдам их. Однако должна признаться, что никогда не ожидала найти тебя здесь. – Она взмахнула рукой, окинув взглядом тюремное помещение.
Эва улыбнулась.
– Невероятно, правда? Догадываюсь, что тебе все известно.
– Разве есть хоть один живой человек на земле, кому бы это не было известно? – спросила Ронни. – Впрочем, прости. Ты была тогда так молода, и Тиму без труда удалось обмануть тебя.
– Мне очень повезло, что мне дали всего год, – сказала Эва. Она знала, что приговор был бы намного суровее, если бы Ирвинг Расселл не вступился за нее. Она так и не поняла, почему он и его дочь изменили свое мнение, но она всегда будет благодарна им за помощь.
Эва с тоской посмотрела на коробку.
– Я сначала позвонила и поговорила с одной женщиной, которая сказала, что им придется просмотреть их, что они и сделали сегодня утром, пока я ждала. Поэтому ты можешь взять их с собой в комнату… в камеру.
– Ох, Ронни, – сказала она. – Не могу сказать, как много это значит для меня. – Справившись с собой, Эва расспросила старую подругу о ней самой и узнала, что Ронни работает с компьютерами, разведена и у нее трое детей. Эва слушала с таким интересом и вниманием, на которые только была способна, но все, чего ей хотелось, – это покопаться в коробке, чтобы найти мудрые слова, которые могла бы сказать ее мать сидевшей в тюрьме сорокачетырехлетней женщине.
70
Год спустя
На этот раз Эва сидела с другой стороны плексигласовой перегородки, повторяя про себя вопрос, который много лет мучил ее. По дороге к Кори она сделала крюк и заехала в мужскую тюрьму в Роли. Атмосфера в мужской тюрьме была не такая, как в женской. Воздух был затхлым, душным, нечистым. Пока Эва ждала, женщины, сидевшие в кабинках по обе стороны от нее, разговаривали по телефону с мужчинами. Она не могла разобрать, что говорят эти женщины, но одна из них плакала.
Она вышла из тюрьмы четыре месяца назад, и это были восхитительные месяцы. Они с Джеком посещали семейного психотерапевта, но она знала, что отношения между ними наладятся. Их связь была очень прочной, и она вышла замуж за человека, который не только простил ее, но был предан ей независимо ни от чего. За последние полтора года он доказал это. Больше всего радовало то, что к нему вернулись его чувство юмора и веселость. Она боялась, что навсегда убила в нем радость.
Дрю снова была дома, она жила с ними, изучая драматическое искусство в той же высшей школе, где так давно преподавал Джек. Джек нуждался в том, чтобы она была с ним, пока Эва сидела в тюрьме, и сама Эва не торопилась выпихнуть ее из гнезда. У Дрю появился приятель – отличный парень с таким же живым характером, как и у ее дочери. Довольно скоро она сама вылетит из гнезда.
Единственным тяжелым моментом, который пришлось пережить Эве, находясь в тюрьме, был момент, когда у Кори начались схватки и роды, когда у нее не было возможности быть рядом с дочерью. Пока у Кори были схватки, на нее нахлынули такие яркие воспоминания о Женевьеве, что ей и во сне и наяву снова виделась окровавленная кровать в хижине. Во время родов Дрю была рядом с сестрой в родильном зале, где на свет появился долговязый и стройный рыжеволосый мальчик, которого назвали Сэмом. Ему теперь было девять месяцев от роду, и он был великолепнейшим ребенком во всей Вселенной. Однако Кори пришлось отказаться от работы в школьном округе, о которой она мечтала. Не из-за фобий, а потому, что этого требовали ее материнские обязанности. Ирвинг Рассел помогал ей деньгами, пока она сидела дома с Сэмом. Через год или два она собиралась вернуться к работе, но сейчас была благодарна своему биологическому отцу за помощь. До сих пор их дорожки не пересекались, и Эва думала, что это к лучшему. Каждый из них будет жить своей жизнью, любя одну и ту же дочь, одного и того же внука, но на разных орбитах.