– Конечно, моя дорогая, для меня, это будет великой радостью… Танечка, как хорошо… Мы поедем, мы снимем комнату в Алупке и будем слушать шум лазурного моря, только мне надо заехать домой за деньгами с собой у меня не так достаточно.
– Нет я не отпущу тебя, отсюда мы поедем прямо на вокзал, из Крыма ты можешь написать и тебе вышлют что нужно.
У меня теперь достаточно денег, их хватит на двоих нас. Подали ужин; он был очень хорош; после путешествия, странствий и мытарств мы оба уничтожали его весело смеясь и обмениваясь взглядами, в которых была исчезнувшая усталость и вспыхивали огоньки желания.
Таня нисколько не тяготилась обстановкой, столь чуждой таковой сельской школы, в которой она учительствовала. Как оказалось, учительствовала она недавно, да и стала сельской учительницей, не потому, что ее побуждали материальные условия, а исключительно из-за желания видеть и знать жизнь. Принести пользу народу. Помочь делу революции. Приблизить будущее.
Она умела относиться к жизни, как к книге; она уподоблялась хорошему чтецу, который знает, что качества книги лежат столько же в неё самой, сколь и душе, природе внимательного чтеца.
Звездочка не отставала от меня:
– Мы оба много пили; наконец лакей ушел, оставив кофе, фрукты и шампанское.
На другой день Таня не уехала Крым, ни она ни я не выходили из номера, который превратился в душную теплицу нашей любви, наших восторгов.
Нет ничего труднее, как подробно рассказать, об этих часах страстных томлений: мук и возбуждения, которые столь наполняют жизнь, что делают время текущим неосязаемо.
Мы были одни, наконец одни, никто ничего не мог помешать нам, мы могли забыть обо всем на свете и заняться только друг-другом.
Мы разделись, номер был ярко освещен, дверь заперта, с Звездочки спала последняя ткань, и она стояла пред мной целомудренная, прекрасная и гордая в своей девической наготе: яркий свет красиво оттенял её развившуюся сочную грудь, немного тонкую талию и бедра в которых единым аккордом звучали мощь женщины и решительность девушки и сладострастие природы, которая во имя жизни ломает все преграды, все условности, все приличия и опрокидывает все благоразумные решения.
В любви для любовников этот момент, когда они видят друг-друга впервые обнаженными, когда ничто постороннее не может нарушить их свидания, имеет большое решающее значение. В любви участвуют пол, а затем элементарные чувства, роль которых весьма значительна.
Вспоминайте те моменты, когда вы обуреваемые страстью провели с женщиной: осязание – оно помнит бархат кожи нежнейшие места тела, и те шероховатости, которые вдруг с удивлением встречает рука, в своем чувственном путешествии.
Губы – они перелистывают страницу за страницей душную книгу любви.
Обоняние – ему, ведь, дан запах здорового молодого тела испаряющего благовония; но зрение – это высшая точка на горе любовных утех: с неё видны все повороты дороги все изгибы белых отмелей тела, вокруг которого волнуется океан любви, ищущей насыщения конечного, сверхмерного. Зрение – высшее благополучие эротических забав. Участие зрения делает любовные утехи полным гармонии: любовник, живущий, дающий пищу всем пяти элементарным чувствам, в течение сеансов любви подобен судну в океане, пользующемуся всеми способами передвижения.
Таня была раздета, мы лежали на мягком пружинном матраце хорошей кровати, мы оба дрожали от ненасытной страсти: жаркие объятия наших сплетшихся тел, чередовались с иссушающими поцелуями – минуты иногда тянулись как целые часы и час был подобен минуте.
Иногда совершенно раздетые мы вставали с ложа и переходили к столу, ели фрукты, запивая их светлым прозрачным вином. А затем мы вновь и вновь возвращались к обольстительной жатве спелого поля под горячими лучами потного солнца страсти; покаюсь, не буду таиться – какой-то злой рок тяготел над мной в этой любовной истории; Таня лежала на кровати вся раскрытая, согласная, соблазняющая и соблазнительная… Я шел по белой дороге её ног и что же, к стыду своему – я должен признаться, что каждый раз, как я стучался в запертые врата храма сладострастия, во мне бушевал огонь желания, но как только врата были открыты – я падал в изнеможении, полный отчаяния и презрения к самому себе… После одного из таких неудачных пароксизмов страсти, Таня вдруг села на кровати. она взяла со спинки стула и надела свою рубашку, и закрыв лицо руками, вдруг заплакала.
– Что с тобой, – спросил я, – о чем ты плачешь?
– Ах мне здесь не нравится, здесь все делает меня несчастной, как хорошо было бы сейчас ночью там около мельницы…
– Но ведь тогда ты как же плакала, как и сейчас…
– Да, но тогда мне было жаль моего прошлого, на пороге, как мне казалось, новой жизни эти слезы были на грани равно и счастья и горя… Теперь же, теперь я плачу об этой ночи у старой мельницы; там мы прикасались друг к другу так же просто, как один цветок никнет другому; наши взгляды были связаны золотыми нитями предрассветных звезд; эта старая мельница, темневшая высоте, в неё была степная мудрость, склонившаяся над нами и благословлявшая нас…
– Черт возьми… положительно, эта проклятая мельница была причиной всех моих эротических катастроф, она мшистой стеной стояла меж Таней и мной, не оставляя ни единой щели, и мешая слиться телам нашим!..
Мне надоела эта постоянная память о мельнице, где меня постигла первая любовная неудача уже несколько раз сумевшая повториться потом.
Долой мельницу, к черту самое память о неё!!
В этот момент в дверь постучали, кто мог бы быть там, кто мог узнать, что я в Харькове, кому я нужен еще?!
Набросив на себя кое как кое-что, посылая мысленно самые свирепые ругательства незваному визитеру, я приоткрыл дверь.
За дверью стоял парень лет пятнадцати.
– Панычу: вы нам двадцать пять рублей за яичницу оставили, так мамаша прислала вам сдачу…
Он стоял, протягивая мне какие-то монеты и бумажки… Я не смогу рассказать вам того возмущения на этот раз деревенский честностью, которое переполняло меня всего до краев.
Я зарычал, зашипел, подпрыгнул, хлопнул дверью, оставив наивного посланца в коридоре в полном недоумении и не решительности, в которой; должно быть помог ему разобраться, стоявший рядом и ухмылявшийся лакей. Звездочка была напугана неожиданным вторжением мальчика из харчевни.
– Видишь это мельница вспомнила о нас, она послала напомнить нам о себе…
Я ненавидел мельницу, ненавидел самое память о неё.
Я взял вино и фрукты.
– Звездочка, давай пить, у мельницы три крыла, а мы с тобой владеем четырьмя крылами молодой любви, мельница старая, она клячей клято работала всю жизнь, а мы с тобой быть может минем чашу работы по принуждению… Мельница растирает зерна, она разрушает жизнь, молодые чувства, надежды нив: она превращает в муку, а мы будем сеять и взращивать зерна новой жизни. Таня, выпей за мельницу и забудь эту старую ворону степей…
Мы опьянели от вина и еще более от близости наших тел. На устах был сок ароматных плодов, сочных поцелуев. Я постлал простыни и одеяла на пол, и мы играли и катались на этом широком ложе, и наконец пришел долгожданный, призываемый мной так долю миг – я овладел телом, которое мне предлагалось с таким жаром, готовностью и усердием…
Таня была моей.
На следующее утро мы не выходили из нашего
Таня не уехала Крым; двое суток номера; это было счастье, которое изнуряло наши тела, но душу наполняло неизмеримым восторгом земного блаженства, в котором были легкие окна в надземное, в невременное. Нам казалось, что никогда мы больше не расстанемся, что нам быть вместе всю жизнь; мы строили планы о нашей совместной жизни; завтра мы поедем Крым.
Не поездка, а продолжение этого нечеловеческого блаженства любви: только для неё жить, только во имя её!!
Прошло двое суток – они промелькнули для нас, подобные мгновению, но в них столько радостного смысла, что память о сладости, останется первой главой нашего длинного – на всю жизнь романа… не правда ли Таня?..
Наконец настало утро нашего отъезда Крым.
Я расплатился гостинице, констатируя, что у меня наличности осталось после всего около двадцати рублей…
Я уговорился Звездочкой, что она поедет на вокзал и там будет ждать меня, а я на полчаса заеду домой взять необходимые вещи. Вещи я собрал очень скоро, но оставалось более трудное и более важное достать денег, я отправился к своей матушке.
– Мама мне нужны деньги…
– Как ты уже растратил все тетино наследство…
– Мама я очень спешу не будем говорить об этом…
– Ну вот тебе двадцать пять рублей…
– Мама – вы смеетесь – я еду Крым…
– Ты в Крым?.. Зачем?..
– Мама я спешу…
– Ну вот возьми пятьдесят рублей…
Моя добрая матушка набавляла мне по двадцать пять рублей, наконец я достиг суммы в двести рублей, схватил свой багаж, вскочил на извозчика и примчался на вокзал.
Неся свой чемодан, я поспешил к билетной кассе, она была закрыта, я бросился на перрон и выскочил мимо пытавшегося меня задержать высокою толстого швейцара, как раз в тот момент, последний вагон севастопольского поезда исчезал, быстро минуя платформу…
Крым я не поехал, раздосадованный, встретился с каким-то собутыльником и пьянствовал до тех пор, пока от моих двухсот рублей ничего не осталось
– А что же вы встречали потом Звездочку. – спросил футурист?
– Вам не надоело еще слушать – ответил офицер рассказчик – вы видите художник то ведь давно спит, я боюсь, что мой рассказ может беспокоить его.
– Но он на обладателя бархатных брюк влияет весьма снотворно.
– Хорошо, сказал офицер в хорошем рассказе бывает эпилог, ладно вот вам и
Прошло несколько лет: в моей жизни случилось много нового; я много работал; еще больше пил и ухаживал за женщинами, руководимый целью ухаживания я был недурным танцором посещал балы в общественном собрании, а как-то на масленице попал и на маскарад, устроенный театром «Зеленое Кольцо». Толпа масок кружилась вокруг меня: я был без маски, на плечи я накинул темный плащ с капюшоном, долженствующий изображать костюм монаха.