Когда мы в гостинице после суток крепчайшего сна отошли, то головы ломило у нас.
– Господа, надо опохмелиться!! сбегали, натащили бутылок и пошло
Допились до того, что не только Японии, друг друга не узнавали: никак не разберешь кажись Петухов, а почему с бородой, а у Сидорова были усы, а теперь борода есть, а усов нету…
Как из гостиницы выбрались, кто платил, кого били, что били, что забыли ничего не помню…
Отошли немного в море, но тошнота от Японии одолевала до самого Владивостока.
Вот вам и поездка в Японию…
Приехали все спрашивают, ну расскажите, как… что видели?
– А что видел бутылки, рюмки, да и те еле различал, всю неделю без просыпу пили, и как раз эта пьяная неделя совпала, перепуталась с поездкой в Японию…
Вот ничего и не вышло и рассказывать нечего…
Все много смеялись над рассказом офицера об оригинальной поездке.
– Это действительно съездили – сказал футурист, а откуда ж денег на все это хватало.
– Денег было достаточно, со мной Н. Н. был, у нас с ним особые счеты, я и теперь жду от него деньжонок из Сибири, у него там были золотые прииски…
– Ну большевички, наверное, все подобрали.
– Все не все, а прииск отобрали. Правда, что он успел десять пудов золота, перед отъездом оттуда в надежном месте спрятать.
– Найдут.
– Найти трудно, он хитро его законопатил. на Енисее выбрал отметное место, проволоки протянул, цепью увязал и на дно реки пустил; найти никак невозможно…
Теперь он где-то там сидит и надеется достать его.
– Чтож он сам мог спрятать так хитро?..
– Нет не сам, ему механик помогал.
– Так механик може быть, давно и вынудил все…
– Может быть, а может быть и нет…
Время отъезда приблизилось. Мотомура, не надоела, не надоели эти чистенькие сараи, совсем малороссийские клуни (риги), в которых окна обклеены бумагой и где часть помещения занята не высоким помостом, устланным циновками – стол кровать и пол Японца вместе;
Не надоели эти без грубые соломенные крыши, эти балки, прокопченные дымом; узенькие улицы, где с камня на камень важно ступают, ведомые за кольцо в носу черные с белым коровы, перегруженные клажей на спине и молоком вымени.
Однообразная спокойная жизнь в «хотеру»[11] ничего не надоело, но надо было ехать.
Звала жизнь. Большой остров звал уехать с малого.
Художник в бархатных брюках встававший рано до восхода солнца, увидел, что можно ехать не в Токио, а на полуостров Иго, так как море спокойно и воспользуясь этим через пролив пойдет небольшое судно парусно- моторное.
Через пролив от острова Ошимы до Иго не более сорока верст.
Судно стоит в пятидесяти саженях от берега. На нем одна мачта; лодкой возят на него разный груз говоря:
– Вот еще («уси»), потом ваши вещи, вас перевезем и поедем…
Совсем небольшой корабль, в задней части его керосиновый двигатель; в середине ранее упомянутые «уси» быки два теленка черный и белый, над ними на верхней палубе на циновках семь пассажиров; команды четыре человека, кроме механика, который, пустив мотор, спит около него, не смущаясь ничем и равнодушный ко всему.
Парус поднят; место, где сидят пассажиры с подветренной стороны закрыто стеной из циновок и брезента – дурное предзнаменование. Подняли якорь и Ошима начинает становиться все более туманной.
Широкая фигура острова закрывает от ветра большую часть пролива: но мотор и парус быстро выносят суденышко из тени ветра на открытый простор его и здесь, пляска не на шутку, хоть куда!
Как море не похоже на зеркальную поверхность!
Оно не подобно и гофрированному листу серого железа. Суденышко то подымается несколько мгновений на холм воды, то вдруг, получив удар в нос, стремительно начинает падать вниз, иногда оно не попадет поперек, волна забирает слегка в сторону его пути и тогда кораблик сваливается то в левую, то в правую сторону, волна вырастает сажени на полторы выше низкого борта, столб брызг с шумом рушится на нос судна, пассажиры благословляют брезент и циновки, иначе это была бы не поездка, а соленая ванна.
Как море не похоже не «зеркальную поверхность». Оно все покрыто рытвинами с сглаженными краями или же котловинами, в которые возможно спрятаться отряду конницы!
Водяные холмы все время уступают место водяным впадинам. Человеку, не ездившему при таких условиях необычно и крайне жутко. Напуганное воображение рисует тысячи картин человеческих слабостей, ничтожества, пред этой чуждой свирепой стихией.
Русские набрали в дорогу мною миканов[12]. Вначале не ожидая столь неровной ухабистой дороги, они несколько трусили и упершись ногами в привязанную посередине балку, держась руками, чтобы не выпасть при толчке…
Привыкали…
Теперь они сидят на крыше над мотором, свежий ветер веселит бодря: солнце бросает на море тысячи расплавленных стекол осколков: Ошима Туманная отходит все дальше: остров теперь кажется коротким.
В морской дали виден только очерк старою вулкана. И теперь отчетливо можно заметить, что собственно острова нет, а есть древнейший расползшимся, низко срезанный, почти у самого основания вулкан.
Мертвая, зловещая линия трупа, если вспомнить нити белого пара, то не струн ли зловония от трупа?!!
Ошима все дальше и дальше, туманный остров теперь похож на большую плевательницу, поставленную в океане.
Великий океан, ночь на малом острове и треск кузнечиков над пальмами напоминали мне о забытом; Неусыпная возня крабов в ручье у моей хижины – о неспешном трудолюбии.
ДАВИД ДАВИДОВИЧ БУРЛЮК
Написано на ОГА-СА-ВАРА
Архипелаг Кука
12 февраля 1921 года.