Так и случилось.
Мне удалось провести в отца благочинною несколько добрых рюмок рябиновой, которые я усилил, примешав к неё коньяку. «Бебка» сначала упирался, говорил, что он не пьет; но когда я налил ему рюмку «декокта», то он не устоял и затем дело пошло на лад.
Глядя на отца благочинного, наиболее упорные и скромные тоже стали следовать его примеру. Настроение общества становились все более оживленным, даже матушки охранители порядка и благочиния, не могли устоять пред моими коробками шоколада и некоторые из них безусловно, оказали должное внимание сладким напиткам специально пододвинутым им.
Кое кто из учителей уже «пересадил», так, например, один педагог по фамилии Ковбасюк вдруг набросился на одного из распорядителей вечера, говоря ему, что он замечает несколько тарелок колбасы, поставленных, специально пред его прибором и, что это гнусное издевательство над ним и он этого так не оставит. Его успокоили, поставив перед ним две тарелки с сыром.
Я только что затеял интересный разговор с отцом благочинным о преимуществах настоящей смирновки перед рябиновкой и собирался, заканчивая фразу, произнести: «Пред неё не устоять», как раздались возгласы: вот и «Звездочка»!..
Я поднял глаза, она стояла как раз за отцом благочинным, и сказал: «пред неё не стоять» это было окончание фразы, обращенной к благочинному, но она, встретившись глазами с моими, вдруг вспыхнула и наморщила брови.
«Звездочку» принялись усаживать; только теперь заметили, что рядом со мной есть пустое место – ее посадили на него.
Я рассмотрел ее издали и теперь мог посмотреть вблизи; это была девушка, при лице большой белизны: слегка чувственные губы и нос задорно вздернутый; на первый взгляд она не показалась мне очень красивой, но в неё была особая привлекательность, живость характера; у неё были широкие плечи и тонкая талия: одета она была просто; ей очень шла черная бархатка, положенная на её круглую сильную шею.
Когда она села рядом со мной, то я рассмотрел ее еще более подробно: брови её были темнее волос, они были подняты высоко над глазами, а к переносице сходились довольно близко, что придавало её лицу строгое и как бы надменное выражение. Еще за ужином мы с неё начали говорить так просто, как будто были знакомы давно, как будто мы были друзьями, встретившимися после разлуки.
Звездочка приехала под конец ужина, было пора переходить к следующим номерам вечеринки: у многих чесались ноги, многие и не танцевавшие были в таком градусе, что готовы были пуститься в пляс.
Шумно встали из-за стола; благочинный сказал:
– Ну молодым можно и поплясать, а мы по-стариковски пойдем перекинем, хе-хе, пару другую картишек переметнем. Отец благочинный был в хорошем настроении духа, видимо он остался доволен ужином: за благочинным потянулись в карточную комнату все наиболее пожилые и солидные; молодежь – барышни, наконец, покинутые своими мамашами были представлены самим себе; Вот здесь то началось настоящее веселье и собственно вечер.
Среди барышень была одна, которая как бы служила антиподом Звездочке: она была большого госта, хорошего сложения, но имела через – чур вялый характер; скажешь:
– Зина давайте танцевать!
– Нуу что же давайте!.. тянула она; вялость была разлита и во всех её движениях.
– Зина, давайте целоваться…
– Нуу… чтоо жее дааваайтее: послушаешь ее и самому станет лень не только целоваться, а с места двинуться.
– А вы Таня, будете танцевать… спросил я Звездочку.
– Нет сейчас пока не хочется: на меня стих какой-то странный сегодня напал – мне хочется пить…
– Чтож это можно сделать…
Я человек опытный: еще до начала ужина в укромное местечко спрятал пару другую бутылок и теперь я появился с бутылкой, как сейчас помню, Какао-Шуа.
Взяв со стола вазу с фруктами, я сказал Звездочке:
– Знаете что, пойдемте на крыльцо, там нам никто не помешает – мы можем разговаривать, а эта бутылка поможет нашей искренности.
Хотя школа не была старым зданием, но крыльцо, выходившее на выгон, имело ступеньки из широких досок, сильно покосившиеся, я положил свой пыльник на верхних ступенях его и сервировал десертный стол, поставив бутылку ликера и фрукты.
Луна еще не всходила, но небо над лесом начинало голубеть: деревня спала, там была тишина и лишь издалека доносились скрипение воза, очевидно какой-то запоздалый поселянин спускался с горы, везя ароматное сено.
– Что же давайте пить!.. мы чокнулись.
– За что?..
– А так ни за что!.. за то, что молоды, за эту ночь, за нашу встречу.
– Знаете, сказала она, мне с вами хорошо, мне кажется, что я вас знаю давно давно, мне весело, но сегодня я хочу, положительно мне сегодня необходимо напиться…
Меня интересовала эта девушка, мне хотелось посмотреть как она опьянеет: сам я выпил уже довольно много за ужином и теперь ликер действовал на меня.
На крыльцо вышел «Бебка».
– Ты забыл про фейерверк, скоро взойдет луна, надо пускать до восхода её; мне не хотелось покидать крыльца, я попросил «Бебку» пустить ракеты; он согласился; все вышли, кто к окнам, кто на балкон смотреть фейерверк.
Когда у леса раздалось шипенье и первая ракета, чертя небо взлетала над лесом, Звездочка вскочила сказав:
– Побежим! Кто скорее., она бежала впереди меня, я вслед, мне не хотелось обгонять ее, в её фигуре было столько стремительности, а в беге легкости; волосы её красиво распались на плечах, я догнал легко бегущую и, конечно, целовал её шею, а так как она старалась защитить ее от моих молодых усов, опуская голову, то поцелуи мои попадали ей на подбородок и щеки; один раз я поцеловал ее в самые губы, но она вырвалась от меня и побежала к лесу, где раздавалось яростное шипение, это «Бебка» налаживал ракеты.
Бебка вошел в раж – ракеты то взлетали на воздух красиво разрываясь в черноте неба, друг не же вдруг летели в сторону, сгорая среди кустов орешника.
Впрочем, всех ракет нам пустить не удалось – примчался сторож из училища, изрядно выпивший и доложил, что благочинный просит прекратить, «пущать рукеты», так как староста боится за скирды общественного сена. Хорошо, что у меня был запас ликера – мы опять сели на крыльце, нам никто не мешал, из школы доносилась музыка и шум танцев: после двух рюмок Звездочка сказала:
– Теперь я хочу танцевать, но тут заупрямился в свою очередь я:
– Что же идите… Она ушла; на балкон вышла Зина, взошедшая луна освещала её большое вялое тело.
– Зина давайте пить.
– Давайте, – сразу согласилась она.
– Зина давайте целоваться…
– Давайте – уступила Зина.
Я обнял ее за талию; лунный свет падал на её прямые светлые волосы, глаза её спокойно смотрели на меня; её тело не сопротивлялось, но в нем не было и того, что чувствуется всегда обнимающей руке – оно не льнуло, оно оставалось спокойно.
Вдруг скрипнула дверь, за ними стояла Звездочка
– А, мое место занято, может быть, я мешаю, она повернулась на каблуках и снова пошла к танцующим.
Я был зол на себя, на Зину, на все на свете. С горя я пододвинул к себе бутылку Какао-Шуа и сосредоточенно пил ее до последней рюмки. Я пошел к танцующим.
Мои ноги не годились для этого занятия; я увидел Звездочку, которая, как мне показалось, была очень увлечена разговором с Петуховым – молодым человеком не дурной наружности.
Прошел в карточную комнату; там сидели и играли по маленькой; настроение мое было не такое, чтобы быть в состоянии играть в этом темпе; я был настроен бравурно; с собой у меня было около ста рублей; я сделал несколько ставок, изумивших всех присутствовавших; и что же! – Мне повезло: не прошло и часа, как предо мной лежала целая куча разноцветных бумажек, а еще через час, некоторые встали из-за стола, не желая блестко проиграться; благочинный уже несколько раз посылал домой за подкреплением.
Я ш рал, а у самого на сердце было скверно – зачем я впутался в эту глупую игру? Звездочка… может быть с неё можно еще наладить… Но я играл – выигрывал, а чем больше выигрывал, тем более мне было неудобно встать и уйти…
В дверях стояла Звездочка, она делала мне знаки головой; я сделал несколько совершенно безумных ставок, желая проиграться, и удивительно – опять выиграл. Тогда я взял большую часть денег, лежавшую предо мной; сколько там было не знаю точно – не менее трехсот рублей, во всяком случае…
Я сказал отцу благочинному:
– Я волнуюсь, чувствую, что не могу, сосредоточенно играть, я оставляю здесь вам, батюшка, мои деньги и прошу их разыграть.
Когда я вышел на крыльцо, луна поднявшаяся высоко, делала все предметы полными той воздушной прелести, на которую способен только лунный свет.
Звездочка сидела на верхней ступеньке, облокотись на столбик перил: ночной свет мягким ореолом ложился на её наклоненную головку. Я сел около нее.
– О чем думаете?..
– О человеческих чувствах, таких же трепетных: неуловимых, мало осязаемых, как лунный свет. – Знаете, сказала она, мне наша встреча кажется многозначительной; она такая простая и не сложная, час тому назад я думала, вернее хотела заглушить в себе чувство привязанности, которое вдруг родилось по отношению к вам – я хотела рассердиться на вас, но вижу, что этого не могу сделать. Но не думайте, что это потому, что в вас есть что-либо особое и особенное, что дает вам власть над моим существом. Я чувствую, что я не могу иначе. Сегодня во мне прилив особого сумасбродства. Сегодня, а может быть и завтра, я вдруг вообще перестала ценить самое себя. Сегодня весь мир мне кажется огромным океаном, в который надо, пора вступить.
– Таня., не знаю, может быть, вы говорите то, что чувствую я – во мне бунтует тот же хмель опьянения я счастлив одним – что встретился сегодня с вами… Я обнял Звездочку за талию, и мы несколько минут сидели молча, слушая биение наших сердец и шум голосов, доносившийся сквозь открытые ярко освещенные окна школы. Вдруг перед нами появилась тень с кнутом, очевидно, принадлежащая ямщику.
– Добродию вы не знаете учиельки с Змиевки… Но Звездочка не дала ему окончить, сказав: