В это время резко и громко, так, что она даже вздрогнула, зазвонил колокольчик — кто-то нетерпеливо и настойчиво дергал за веревочку с медным наконечником. Марфа пошла открывать, и ее снова охватила тревога. На крыльце стоял почтальон, и Марфа уже знала, что он доставил. Расписалась в квитанции и получила в руки маленький белый мешочек, зашитый аккуратными стежками, так же аккуратно на белой холстине был написан ее адрес и ниже — адрес-отправителя: Елбанская волость Ярской губернии, Первый прииск, Гордеева Екатерина Николаевна.
Сунув почтальону пятак, Марфа сразу же поспешила в дом, прижимая мешочек к груди, как будто получила долгожданную драгоценность. Нашла ножницы, нетерпеливо принялась перерезать суровые нитки плотного, тугого шва — на совесть был зашит белый мешочек. Перерезала, вытряхнула содержимое на стол: порезанная на куски копченая стерлядка, колобок домашнего масла и шматок соленого сала, все это, по отдельности, было завернуто в чистые тряпочки. Но не эти немудреные гостинцы нужны были Марфе, отодвинула их в сторону и вывернула мешочек наизнанку. Распорола нижний двойной шов и достала туго скрученную бумажку. Развернула ее и подошла к окну, к свету.
Мелкий, убористый почерк заполнял всю бумажку. Не было, как в таких случаях водится, ни обращения, ни приветов, а сразу извещалось о следующем: «Урядник твой приехал, да только удачи ему никакой нет, схватили и увезли в тайгу, хотят заставить, чтобы он обоз повел в Ярск, будто бы охранять, а по дороге его, конечно, убьют и золото заберут. Хозяйничают они на прииске, как у себя в ограде, и никакой силы, чтобы с ними справиться, нет. Жену урядника прячут здесь, в одном доме, узнала в каком, да только сообщить некому, потому что находится урядник неизвестно где. Больше я для тебя сделать ничего не могу, да и боюсь, мне ведь тоже пожить еще хочется. Будут новости, напишу и посылочкой отправлю».
Подписи не было.
Марфа скатала бумажку, по-старому, в трубочку, и прикусила губу. Стояла возле окна, украшенного новыми шторами, и никак не могла сдвинуться с места, будто домашние туфли приклеились к полу. Вот она, причина, по которой возникла тревога, не обмануло сердце.
«Это что же получается, урядника отправила, он сгинул, жена в неволе осталась, а сейчас еще Диомид с Ванюшкой приедут, что с ними случится? Парфенов, ладно, если и попадется, поделом ему, а эти за что страдать будут? Наворочала ты, Марфушенька, делов, теперь не расхлебать. Не зря говорила Магдалина Венедиктовна, что остановиться пора, не послушалась. Всех виноватых разом пожелала наказать, а не получается, не бывает так, чтобы у палки только один конец был, вот второй и хлещет всех без разбору, кого ни попадя… Сиди теперь и жди следующей посылки от Катерины Николаевны, отпишет она тебе…»
Марфа резко задернула шторы и сорвалась с места, будто ее плетью ожгли. Кружилась по комнате, зачем-то распоротый мешочек хватала, бросала на стол и снова хватала, выворачивала наизнанку, словно хотела в нем что-то еще найти. Но в белом мешочке больше ничего не было, как не было у Марфы ответа для самой себя — что дальше-то делать?
До самого вечера металась она, не находя себе места, и спать легла раньше обычного, надеясь, что сморит ее сон и поможет, хотя бы на время, забыться. Но сколько ни закрывала глаза, как ни устраивалась удобней на подушке — сон отбегал от нее, а в памяти, вперемешку, возникали лица, слышались голоса. То синеглазая Надюнька, то Диомид с Ванюшкой, то Магдалина Венедиктовна, то урядник Жигин, то Катерина Николаевна — многие и многие, кто случайно или неслучайно встречался на ее пути. Врагов своих и обидчиков она сейчас почему-то не вспоминала, и это было странным, потому что она всегда о них помнила и никогда не забывала. Кто же сказал — если забудешь, значит, простишь? Кто же сказал эти слова? Когда?
Катерина Николаевна… Да, совершенно верно. От нее услышала она эти слова, услышала именно в то время, когда жадно, взахлеб, наслаждалась злорадством. Было это накануне судебного заседания, на котором, как заверял нотариус, решение вынесут непременно в ее пользу. Слишком все очевидно и ясно, иного решения просто не может быть даже за очень большую взятку. Марфа тогда жила у Магдалины Венедиктовны, и в субботний день, получив кучу наказов, отправилась на базар, решили они в воскресенье устроить праздничный обед. Накупив продуктов, две полных корзины, возвращалась домой, и, решив передохнуть, присела на лавочку. Стояла весна, все кругом зеленело, недавно оттаявшая земля парила под ярким солнцем, и от всей этой нежной благодати не хотелось уходить. Марфа даже глаза прикрыла, и не заметила, когда подошла к лавочке и присела рядом красивая, статная дама в длинном, легком платье и в изящной шляпке, украшенной голубым бантом. Присела и сразу заговорила, будто с давней знакомой:
— День-то какой нынче чудесный, правда, Марфа Ивановна? Вот так сидеть бы на лавочке, наслаждаться и ни забот не знать, ни тревоги. Да вы не удивляйтесь, я вас давно знаю, господин Парфенов издали как-то показывал, только познакомить не догадался. Или не захотел. Скорее всего, не захотел. Я бы вас не стала тревожить, да имею поручение от господина Парфенова, предлагает он вам мировую и встретиться наедине желает, чтобы обсудить условия. А судебное заседание отложить. Что мне сказать ему?
— Не буду я встречаться и откладывать ничего не буду! Так и передайте, — не раздумывая, выпалила Марфа. — А вы кто такая? Откуда взялись?
Дама мило улыбнулась и осторожно поправила шляпку, чуть наклонив ее набок:
— Если так любопытно… Прохожу я по разряду очередной любовницы Павла Лаврентьевича и выполняю иногда его деликатные поручения. А скажите мне, Марфа Ивановна, за что вы так жестоко расправились со старшим Парфеновым? Какое он зло вам причинил?
— С чего вы взяли, что я с ним расправилась? Своей болезнью заболел и своей смертью умер Лаврентий Зотович.
— Не желаете говорить — не говорите. А я знаю, догадываюсь. Но не бойтесь, никому не скажу. Так что мне передать господину Парфенову?
— Что слышали, то и передайте.
— До свидания, Марфа Ивановна, — дама улыбнулась и неожиданно погладила ее по плечу, поднялась с лавочки, еще раз поправила шляпку и ушла, затерялась в людской толчее.
Марфа подхватила корзины и чуть ли не бегом кинулась домой.
Судебное заседание, как и заверял нотариус, вынесло решение в ее пользу. Время шло, и Марфа уже начинала забывать о странной даме, которая подсела к ней на лавочку в давний субботний день, но она совершенно неожиданно еще раз напомнила о себе. Догнала на улице, взяла за локоток, пошла рядом и снова заговорила, как с давней знакомой:
— Я отставку получила от господина Парфенова, и отправляет он меня в ссылку, на прииск. Домик для меня построил, буду теперь там жить. А вы, Марфа Ивановна, ничего ведь не забыли. Правильно, забыть — значит простить. А вы все помните, значит, и дальше будете мстить. А я, по силе возможности, стану вам помогать. Только не говорите, что я заблуждаюсь, не отрицайте, все равно не поверю. Буду вам посылочки посылать с прииска, если имеете интерес, загляните в шовчик. Зовут меня Катерина Николаевна Гордеева. Ну, до свидания, Марфа Ивановна.
Исчезла она, как и в первый раз, быстро и незаметно — будто растаяла среди прохожих. Марфа же, не успев сказать ни слова, осталась стоять на месте, и было у нее странное желание — догнать даму и поговорить с ней.
Но догонять не стала.
А в скором времени получила с прииска первую посылочку, распорола шов белого мешочка и прочитала записку, в которой сообщала Катерина Николаевна, что на прииске у Парфенова появились незнакомые люди, в скором времени еще появятся, что управляющий Савочкин с ними в сговоре, и что украли они жену елбанского урядника Жигина, а для какой цели, пока не ясно.
Сама не зная, почему, но Марфа безоговорочно поверила и сразу же отправилась в Елбань к Жигину.
И получилось… Плохо все получилось, совсем не так, как она задумывала.
За окнами уже начинался рассвет, а Марфа так и не уснула. В конце концов, устав мучиться, поднялась с постели, засветила лампу, села за стол и увидела тетрадку, в которой записаны были первый ученик и первая ученица ее будущей школы. Открыла тетрадку и поразилась — как же ей уместить этих детишек с их чистыми, почти ангельскими глазами, с Парфеновым, с Капитонычем, Азаровым и Савочкиным? Такое соседство показалось ей страшным, и она испугалась — до дрожи в руках. Нельзя, думала Марфа, совместить благое дело с тайной и злорадной местью. Надо было выбирать что-то одно.
И она выбрала.
После обеда, окончательно решившись, быстро оделась и отправилась в полицейское управление.
Любил Парфенов-старший ради забавы и собственного удовольствия устраивать своим работникам разные каверзы. Например, вот такую: появится на службе в своей конторе чуть свет, когда еще нет ни одного человека, кроме сторожа, и положит кому-нибудь в ящик стола, запрятав поглубже, под бумаги, толстую пачку денег. А после зайдет, изображая на лице сердитость, и начинает учинять спрос: ты по какому праву, такой-разэтакий, сотню рублей у меня спер и в столе спрятал? Работник, конечно, отнекивается, как может, потеет и бледнеет: да у меня и мыслей подобных, Лаврентий Зотович, никогда не было, не брал я денег и служу вам верой и правдой! Тогда Парфенов открывал ящик стола, вытаскивал из-под бумаг денежную пачку и размахивал ею, будто флагом, заставляя работника сознаться в воровстве. И когда доводил беднягу до трепетного состояния, едва ли не до обморока, бросал деньги на стол и начинал хохотать:
— Что, братец, испугался? Штаны не мокрые? Молодец, что испугался! Хозяина бояться надо, тогда и порядок вокруг будет, и благодать полная. На, держи, в благодарность от меня!
Отнимет от денежной пачки две-три ассигнации, вручит работнику, который стоит перед ним ни живой ни мертвый, и по плечу одобрительно похлопает — служи дальше!
Придумывал каверзы и похлеще, все и не перечислить.