— Пожалуй, не подведет. Как-никак, а в деле проверен. Не убежал…
— Ну, смотри. Я на тебя, Жигин, очень надеюсь. Когда отправляться будешь?
— Да прямо сейчас и отправимся, чего время тянуть.
— Слушай, я ведь совсем забыл! Из головы выскочило! Наверное, стареть начинаю… Жена твоя жива, в Елбани…
— Да что ж молчали?! — Жигина не удержался и даже за плечи схватил полицмейстера, встряхнул его, но вовремя вспомнил о субординации и опустил руки: — Виноват…
— Живая, и все с ней в порядке, вернешься — сам увидишь…
О том, что с женой урядника не все в порядке, Полозов намеренно умолчал. Пусть радуется, лишние терзания ему сейчас совсем не нужны. Радостный человек — он в службе незаменимый. Пусть думает, что ждет его родная жена в Елбани, пусть надеется, пусть верит, тогда и сам обережется, и дело сделает без всякой осечки.
Не прошло и часа, как Жигин с Комлевым незаметно покинули контору прииска, прошли с половину версты по дороге и свернули в тайгу, загребая за собой следы широкими лыжами. Оказавшись в чащобе, надели лыжи, поправили лямки заплечных мешков, удобней пристроили ружья и двинулись навстречу тускло светящемуся солнцу, застрявшему в верхушках заснеженных елей. Шли быстрым ходом, без отдыха, и глубокая лыжня, не прерываясь, ровно тянулась за ними двумя блестящими полосками.
Время от времени, веселя самого себя, Комлев подавал неунывающий голос:
— Угу-гу-шеньки-ого, не случилось ли чего?! Нос к телеге приставлял, кобылу замуж выдавал, стукал своим салом да по своему мусалу. Рот разинул, счастья ждал, да запнулся об чурбан. Будя-дя, будя-дя, напугались воробья! Привет-салфет вашей милости!
Жигин, не прислушиваясь к этой тарабарщине, думал о своем: радость после полученного известия о том, что Василиса жива и находится в Елбани, согревала его теперь, как живительный огонек, и поэтому предстоящее опасное дело, показавшееся ему сначала почти не осуществимым, не пугало и даже не вызывало сильной тревоги. Словно передалась уверенность полицмейстера Полозова: да неужели мы этой шайке головы не свернем?! Свернем! И совсем неважно было для него сейчас, что голов у шайки имелось намного больше и что добраться до тайника и не сбиться с верного направления будет стоить для них с Комлевым немалых трудов. Если уж из самой шайки удалось уйти, то сейчас, с ружьем и с изобильным количеством патронов, можно будет с ней и повоевать. Не велики воины, рассуждал он, вспоминая, как пришлось отбиваться на речке Черной, не смогли взять тогда — не возьмут и сейчас. Эх, Земляницына бы в подмогу! Да нет, к великому горю, отставного фельдфебеля и верного, надежного мужика. Пусть ему холодный снег будет пухом…
С тихим, едва различимым шорохом скользили лыжи, пар от тяжелого дыхания облачками отлетал в сторону, на бровях густела изморозь, а ресницы, когда моргал, слипались. Остановиться бы, костер развести, обогреться, но Жигин не останавливался, зная по опыту, что первый запал, когда еще не начала сковывать усталость, нужно продлить как можно дольше. К тайнику он хотел выйти до темноты, чтобы пребывать в полной уверенности — их никто не опередил.
— Слышь, урядник, давай вперед пойду, по готовому следу тебе легче будет. Если собьюсь, скажешь, куда лыжи навострить.
Не дожидаясь согласия, Комлев обогнал Жигина и пошел впереди. Все-таки вынослив был каторжный, как ломовой конь. Ничем его нельзя было уторкать — ни холодом, ни голодом. Бормотал свою тарабарщину и буровил снег, не зная устали.
Впереди замаячил крутой подъем, деревья раздвинулись и в пространство между ними упали розовые полосы закатного солнца, осветив темные макушки больших валунов, с которых ветер сдул снег. Это была каменная гряда. Теперь требовалось через нее перевалить, спуститься вниз и тогда уже до тайника останется совсем немного. Неглупые люди место здесь выбирали, думал Жигин, перво-наперво, от прииска недалеко, своим ходом, без коня, можно добраться, а самое главное — дуриком через каменную гряду не перескочишь, можно запросто ноги переломать, если тропа неизвестна. На бумаге эта тропа была обозначена. Жигин отыскал ее, и перед тем как подниматься наверх, решил устроить короткий привал. Снял лыжи, сел прямо в снег, прислонившись спиной к валуну, и махнул рукой, давая знак Комлеву — и ты садись, отдыхай. Но Комлев не сел, продолжал стоять, не снимая лыж, и прислушивался.
— Ты чего?
— Поет кто-то…
— С ума сошел, головой, кажется, не стукался. Кто тут петь может?!
— Тихо, урядник, помолчи, слушай…
Жигин замер, придержав дыхание, и до слуха, смазанный расстоянием, едва различимо донесся голос — действительно, кто-то пел. Слов разобрать было нельзя, но пел — точно! И удалялся, как лучик света, который вот-вот должен был погаснуть. Жигин вскочил, продернул через дырки в носках лыж веревку, привязал ее к поясу, чтобы руки стали свободными, и осторожно снял ружье, висевшее у него за спиной. Привычно перехватил его за цевье и стал подниматься вверх, нащупывая ногами в снегу ровную, без камней, тропу. Комлев двинулся за ним следом.
До макушки гряды они добрались совершенно обессиленными. Едва-едва отдышались. Снова прислушались, но голоса в звенящей тишине не различили. Может, почудилось? Да нет, не бывает такого, чтобы сразу двоим поблазнилось! Переглянулись и снова затаились, не шевелясь. Голос так и не обозначился, будто истаял. Но в том, что он звучал, ни Жигин, ни Комлев теперь не сомневались. Поэтому и отдых свой свернули быстро. Стали спускаться вниз, настороженно поглядывая по сторонам и таясь за деревьями. Спуск занял не меньше времени, чем подъем. И вот наконец-то каменная гряда осталась позади. Теперь перед ними простиралось болотистое мелколесье — березы, осины, кусты калины и тальника. Все деревья, как на подбор, росли здесь какие-то худосочные, кривые, а из снега торчала высокая высохшая трава, которая летом, похоже, вымахивала едва ли не в человеческий рост. И лишь вдали, врезаясь в небо острыми верхушками, снова стеной вставал густой ельник.
Гнилое, тревожное и угрюмое место.
Жигин достал бумагу, еще раз сверился с ней, и от подошвы гряды взял вправо. Теперь предстояло отыскать последний опознавательный знак — каменный валун, похожий на рисунке на церковную маковку.
Шли долго, но валун все не показывался. Жигин с Комлевым снова встали на лыжи, заторопились, потому что солнце по-зимнему быстро шло на закат, и кривые тени от деревьев вытягивались все дальше.
Но, торопясь, не теряли осторожности — исчезнувший голос не давал покоя. Кому он мог принадлежать? И почему на снегу не видно никаких следов, кроме заячьих?
От места спуска с каменной гряды отошли уже верст пять, когда перед ними совершенно неожиданно, словно из-под земли, встал каменный валун. Мощный и широкий в своем основании, он, поднимаясь вверх, сужался, а затем снова шел вширь и замыкался острым наконечником. Действительно, на церковную маковку похож, только креста на самом верху не хватает. Но долго разглядывать валун было некогда — солнце уже давно закатилось, сумерки быстро наливались чернотой, и надо было думать о ночлеге и о еде. Лыжами разгребли снег с подветренной стороны, зажгли костер с таким расчетом, чтобы пламя нагревало валун, камень, когда накалится, будет долго отдавать тепло. Комлев не поленился и отправился через низину за еловым лапником, но скоро, еще не добравшись до ельника, кинулся обратно.
Увидев его бегущим, Жигин бросил заплечный мешок, из которого собирался достать котелок, и схватился за ружье, взвел курок. Всматривался до рези в глазах, пытаясь понять, что напугало Комлева, но разглядеть в потемках уже ничего не мог, кроме одного — следом за каторжным никто не гнался.
Комлев добежал до валуна, плашмя плюхнулся в снег и выдохнул:
— Я, урядник, такого дива никогда не видел… Раз — и исчезли…
— Да чего ты увидел? Говори!
— Следы!
— Чьи?
— Вот такая лапа! Босая! Человеческая!
— Ты не шуми, пойдем посмотрим…
— Погоди, дай дух переведу…
Отдышавшись, Комлев упруго поднялся и первым двинулся к тому месту, откуда только что убежал. Ружье держал наготове. Жигин, не забывая оглядываться по сторонам, поспешил за ним. И скоро увидел глубоко вдавленные в снег следы. Они явно принадлежали босому человеку. Но это была не главная странность, главное заключалось в том, что следы возникали внезапно, будто с неба упали, тянулись от одного дерева к другому и также внезапно обрывались. Жигин даже присел, разглядывая их. Сомнений никаких быть не могло — человеческие следы. И человек, оставивший их, был босым.
Куда он делся?
В четыре глаза оглядели все пространство, но больше на нетронутом снегу ничего не обнаружили.
— Давай до утра оставим, — решил Жигин, — все равно в потемках ничего не увидим. Пошли…
Они вернулись к валуну. Комлев принялся ломать сушняк для костра, но теперь уже далеко не отходил, а про лапник, похоже, позабыл вовсе.
Ночь прошла почти без сна. Прислушивались, всматривались в темноту, обступавшую пламя костра, ружей из рук не выпускали, но сторожились они напрасно — кроме потрескивания углей, никаких иных звуков в первозданной тишине не раздавалось, и в темноте никто не промелькнул и не замаячил.
Так и встретили зыбкий, студеный рассвет.
Когда развиднелось, Жигин и Комлев без слов, лишь переглянувшись, взяли ружья и направились к диковинным следам. Но ничего нового не увидели — все оставалось прежним, как было вчера. Уже повернулись, чтобы идти назад, когда Жигин по какому-то наитию поднял голову и обомлел — как же он раньше-то не догадался?! Прямо над его головой к двум крепким сучьям кривой березы была примотана гибкими таловыми прутьями довольно толстая палка. На соседней осине разглядел еще одну. И дальше, почти на каждом дереве, виднелись такие же палки. Перекинуться с одной на другую особого труда не составляло. Вот почему следы внезапно появлялись и так же внезапно исчезали. Спрыгнул с дерева, пробежался сколько нужно, затем подпрыгнул, ухватился за палку и дальше скачи по деревьям, сколько твоей душе угодно.