— Верно, ваше сиятельство!.. Наш барин, князь Алексей Григорьевич, сказывал, что скоро будет назначено обручение нашей княжны с государем, — тихо ответила девушка.
— Возможно ли? О, мой Бог! — с отчаянием воскликнул Милезимо и после минуты горестного молчания продолжал: — Мне надо видеть княжну, непременно надо!..
— Трудно это устроить, граф… Ведь наш князь не велел принимать вас.
Действительно, Алексею Долгорукову кто-то однажды шепнул про отношения графа Милезимо с его дочерью, и князь отдал приказ никогда не принимать графа.
— Устрой, Дуня… вот тебе пять червонцев; устроишь свидание, дам больше, — просительно произнёс Милезимо.
— Покорнейше благодарю, ваше сиятельство; пойдёмте на двор, там и подождёте. Я спрошу княжну и проведу вас к ней, — пряча деньги, предупредительно проговорила Дуняша.
Золото добыло графу Милезимо свободный доступ в комнаты невесты императора-отрока — он был тайно проведён Дуняшею туда.
Время было послеобеденное, и сам князь Алексей Григорьевич, и его жена-княгиня отдыхали.
— Здравствуйте, княжна; как я счастлив, что опять вижу вас, моя дорогая! — полным счастья голосом проговорил Милезимо, страстно целуя руки у княжны Екатерины.
— К чему, граф, этот маскарад? — насупив свои густые брови, спросила княжна.
— Иначе как бы я мог проникнуть к вам?
— А разве это так надо?
— Мне надо было видеть вас, княжна, надо…
— Зачем?
— И вы спрашиваете? Что с вами, княжна? Я вас не узнаю. Вы не та, милая, дорогая Катя, какою были прежде.
— Прошу вас не называть меня…
— Не называть вас Катей? Да ведь вы — моя милая невеста?
— Прежде я была вашей невестой, а теперь я — невеста другого, — ответила княжна.
— Другого? Быть этого не может, Катя! Мы дали клятву принадлежать друг другу.
— Это было давно, граф, когда я жила ещё у дедушки в Варшаве. Но тогда мы с вами были чуть ли не детьми.
— Княжна, так неужели правда? Неужели вы разлюбили меня? — с отчаянием воскликнул Милезимо.
— На днях, граф, назначено моё обручение с государем, — не без довольства проговорила Екатерина.
— Так правда, правда? Вы отдаёте руку и сердце императору-мальчику?
— Отдаю только руку, а моё сердце принадлежит другому.
— Княжна, вы играете мною! — воскликнул Милезимо.
— Прошу вас, говорите как можно тише!.. Могут услышать, узнать вас… Мой отец здесь, в усадьбе. Советую вам, граф, скорее уходите; как ни тяжело мне говорить…
— Нет, так скоро я не уйду от вас. Ведь немало времени прошло, как мы не видались с вами. Меня не допускали к вам… В Москве уже давно шёл слух, что государь хочет жениться на вас, но я плохо верил тому слуху. И вдруг на днях я тоже услыхал от своего родича, графа Братислава; он сказал мне, что уже назначено ваше обручение с государем. Эта весть, как острый нож, кольнула меня в сердце! Я решил во что бы то ни стало видеть вас, княжна, и говорить с вами.
— Но к чему может привести этот разговор? Отец решил, что я должна стать женой императора, и против этого ни вы, ни я ничего поделать не можем. Сама судьба разлучает меня с вами, граф.
— От вас, княжна, зависит, и мы никогда не станем разлучаться. Со мной пойдёмте, Катя!.. Я умчу вас на край света. Мы повенчаемся, и тогда государь не отнимет вас у меня.
— Нет, Генрих, невозможно… Поймите: ведь меня ожидает корона.
— Что я, несчастный, слышу? И вы, Катя, говорите это мне, которому, бывало, так сладостно шептали про любовь, про наше счастье!.. И теперь из ваших уст мне суждено услышать свой смертный приговор!.. Нет, нет… Вы шутите со мною. Не верю я… Вы одного меня любите, Катя, и царская корона не прельщает вас… Ведь так, так? Это ваш отец-честолюбец неволит вас идти за государя, а вы любите меня, одного меня, и не разлюбили…
— Скрывать не стану, Генрих, я люблю вас по-прежнему; но всё же вашей женой я никогда не буду… Прощайте, Генрих, вам больше оставаться у меня нельзя… того гляди, отец проснётся и придёт ко мне.
— Не страшен, княжна, мне ваш отец, со мною он сделать ничего не может… я состою при посольстве.
Едва только граф Милезимо проговорил это, как в горницу княжны Екатерины вбежала бледная, встревоженная Дуняша и задыхающимся от волнения голосом проговорила.
— Беда! Совсем пропали мы: князь Алексей Григорьевич изволит сюда идти.
— Что, граф, дождались? Говорила я вам, скорее уходите! — упрекнула княжна Екатерина своего возлюбленного.
— Повторяю, вашего отца я не испугаюсь.
— Катюша, что это за мужик у тебя? — входя в горницу к дочери, спросил князь Алексей Долгоруков, показывая на графа.
— Князь, вы не узнаёте меня? — проговорил Милезимо, смело и насмешливо посматривая на Алексея Григорьевича.
— Граф Милезимо? Возможно ли? — с удивлением и гневом воскликнул Долгоруков. — Зачем вы пожаловали сюда? Что надо?
— Я пришёл, князь, повидаться с вашей дочерью, поговорить с нею.
— Вот как? Для того и нарядились в мужицкий зипун, чтобы обманом проникнуть в мой дом?
— Да, да, с тою целью я и нарядился по-мужицки, чтобы мне удобнее было увидеться с вашей прелестной дочерью.
— Скорее вон ступайте, не то я прикажу гнать вас в шею! — гневно крикнул князь Алексей.
— Меня гнать? Графа Милезимо?
— Не графа Милезимо я гоню, а паршивого мужичонку, который ненароком смел проникнуть на половину моей дочери, государыни-невесты.
— Батюшка, потише; что вы так кричите! — остановила отца княжна. — Или вам огласка нужна? Хотите, чтобы все дворовые узнали, что у меня в комнате под видом мужика был граф Генрих Милезимо? Сама я призвала графа, сама ему свидание здесь назначила, чтобы проститься с ним. Он был моим милым женихом, и, если хотите знать, я и по сей час люблю его… Да, да, люблю!
— Опомнись, Катерина, что ты говоришь! — с ужасом воскликнул князь Алексей, замахав руками.
— Сказала, батюшка, я правду… Сердце мне велело так сказать. Прощай, мой Генрих, милый, желанный мой, прощай!.. Судьба разлучает нас, но моё сердце и моя любовь всегда будут с тобою. Я не перестану думать о тебе и тогда, когда буду царицею великой Руси, — думать о том счастье, каким ты ещё так недавно дарил меня! Прощай!.. Нет, нет, не так с тобою прощусь я, Генрих, а вот как, — и княжна Екатерина крепко обняла и поцеловала графа Милезимо. — Теперь ступай… Ступай, Генрих!..
Граф припал поцелуем к её руке и быстро вышел.
— Ушёл!.. Ушёл, и навек мы расстались… О, мой милый, милый!.. — с рыданием воскликнула княжна, закрыв лицо руками.
— Опомнись, Катерина; ведь ты голову сняла с меня, осрамила, — с упрёком сказал дочери князь Алексей.
— К чему упрёки, отец? Я, право, не заслужила их. Вашей воле я послушна: я отвергла жениха, которого любила и люблю, и выхожу за немилого; чего вам ещё надо? — утирая слёзы, промолвила княжна Екатерина.
— Ох!.. Беда с тобою!.. Сама не разумеешь, что и говоришь. Ведь твой жених — царь, а ты царицей будешь.
— С милым сердцу идти под венец — вот это счастье, большое счастье!..
VII
Наступил день обручения императора Петра II с княжною Екатериною Алексеевной Долгоруковой.
В большом зале дворца на персидском шёлковом ковре был поставлен стол, покрытый золотой парчой, а на нём ковчег со святым крестом и две золотые тарелки с обручальными кольцами. Обручённые должны были стоять под балдахином серебряной парчи с золотым шитьём; кисти балдахина держали высшие придворные чины. Направо на I шёлковом ковре стояли кресла для государя и налево — шитые золотом по золотому бархату кресла для невесты государя, для царевны Елизаветы Петровны, для бабки государя Евдокии Фёдоровны, а также и для прочих особ императорского дома.
Обер-камергер князь Иван Долгоруков в торжественном поезде отправился за своей сестрой, Екатериной Алексеевной, находившейся в Головином дворце.
Густая толпа народа окружила дворец, ожидая приезда невесты государя; там и тут вполголоса вели между собой разговор.
— Вот счастье-то Долгоруковым приплыло! Поди, не чаяли? — проговорил какой-то степенный купец с седой окладистой бородой, обращаясь к стоявшему с ним рядом старику с добрым, приятным лицом.
— Ох, ваша милость, господин купец, счастью тому нечего завидовать. Счастье на земле переменчиво!
— Известно есть… Куда же оно подевалось?
— Вот ты говоришь, что к Долгоруковым приплыло счастье: князь Алексей Григорьевич дочку свою обручает с императором Петром. С первого-то раза оно, пожалуй, и похоже на счастье, а если разобрать, счастья-то и нет!
— Заладил ты, почтенный: «Счастья нет!» Какого же ещё надо тебе счастья?
— А припомни-ка, господин купец, когда Меншиков обручил свою дочь Марью с великим государем, так ведь он тоже думал, что счастливее его нет на свете человека…
— Ты вот про что…
— Не начало, а конец венчает дело. Кто нынче счастлив, завтра несчастным может быть, — наставительным голосом произнёс старик.
— И большую теперь, братец ты мой, заберут силу Долгоруковы, — проговорил какой-то поджарый, испитой человек с бледным лицом, в нагольном полушубке и в овчинной шапке, очевидно, мастеровой, обращаясь к товарищу, тоже мастеровому.
— А ты, Ванька, язык-то прикуси, а в рот набери каши. Гляди, не попади в Сыскной приказ.
— Зачем?.. Туда мне не дорога! А ты, видно, боишься Долгоруковых?
— Кто их не боится?!
— Я вот первый не испугаюсь их, — храбро проговорил было мастеровой Ванька, но здоровая затрещина по затылку заставила его прикусить язык. — За что дерёшься? — сквозь зубы спросил Ванька у полицейского, только что ударившего его.
— Молчи, пёс, не то угодишь как раз в Сыскной приказ, на переделку заплечным мастерам, — прошипел полицейский солдат.
— Везут, везут! — искрой пробежало по толпе.
— Да где, где?
— Вон, вон! Иль не видишь золотой-то кареты, курица слепая?
И действительно, показались золочёные придворные кареты, запряжённые цугом в шесть лошадей; они были окружены скороходами, фурьерами, гренадёрами, гайдуками и пажами, в блиставших золотым шитьём мундирах и ливреях; повернула в дворцовые ворота и карета с царской невестой. Вдруг что-то сильно затрещало, и большая золочёная корона, находившаяся на верху кареты, свалилась на землю и разлетелась вдребезги.