плотного и пышущего здоровьем вестфальца и ввел пациенту в кровеносную систему еще и 500 миллилитров соляного физраствора. Сердцебиение восстановилось почти до нормального. Опасности немедленной смерти удалось избежать. Я осторожно проверил повязку на горле, дабы убедиться, что кровотечение не возобновится.
Из всех отважных защитников русского блиндажа в живых остался только один, но его ожоги были настолько ужасны, что вряд ли можно было надеяться на то, что он выживет. Однако я все же приказал двум русским пленным, которые вроде бы что-то смыслили в оказании первой помощи, перевязать его, а также дал им еще перевязочных материалов для того, чтобы они помогли и другим раненым русским.
Несколько наших рот добрались к тому времени до восточного берега озера и рассредоточивались теперь в боевые порядки для штурмовки более глубоких эшелонов сталинской линии обороны. Но наиболее трудная задача на сегодня была уже выполнена. Захват деревни Гомели и соединительной протоки между двумя озерами оказался удачным с первой попытки, а хорошо укрепленная линия фронтальной обороны русских — сломлена и прорвана. С помощью русских пленных наши саперы за сорок минут возвели новый мост на обломках старого, и по нему медленно двинулись первые тяжелые артиллерийские орудия.
Дехорн и я вернулись на наш главный перевязочный пункт в Гомелях. У входа в дом стояла наша маленькая полевая санитарная повозка, запряженная Максом и Морисом.
— Ну, вот и прекрасно! — ободряюще кивнул я Дехорну. — Мюллер уже здесь, и все идет по плану.
Входя в дом, я громко позвал Вегенера, но на мой голос никто не отозвался.
— Вегенер ранен… В голову, — тихо сообщил мне Мюллер, встретивший меня в дверном проеме в заднюю комнату.
Вегенер лежал вместе с другими ранеными на подстилке из соломы. Он был в полном сознании, но густо пропитанная кровью повязка на его голове говорила о том, что ранение было очень серьезным. Я осторожно снял бинты и похолодел: винтовочная пуля вошла в заднюю правую часть шеи, прошла через всю голову и вышла наружу через правый глаз Вегенера. Успокаивало по крайней мере то, что при этом не наблюдалось никаких признаков паралича.
— Где это случилось? — как-то довольно глупо спросил я у Вегенера. — Как такая рана вообще возможна?!
— Здесь, за домом, — хрипло и едва различимо прошептал он. На этом его силы, видимо, закончились, потому что говорить дальше он уже просто не смог.
— Прямо за домом, — подхватил его ответ Мюллер. — Вегенер вышел наружу, чтобы принести еще соломы, нагнулся за ней и вдруг упал ничком. Я все это видел, стоя позади него, и втащил его в дом.
— Какое дьявольское невезение… — пробормотал я. — Поймать шальную пулю, когда бой за деревню был уже закончен!
Правый глаз Вегенера был просто-напросто выбит пулей изнутри. Ужасного вида пустую глазницу прикрывало теперь, да и то частично, лишь верхнее веко и несколько нитеподобных кусочков красной плоти. Нижнее веко, а вместе с ним фрагмент лицевой кости в верхней части щеки, прямо под глазницей, были также снесены пулей. «Какое ужасное несчастье!» — не переставал я повторять все это время про себя. Входное отверстие от пули сзади на шее было не очень большим, и потому кровотечение было не слишком сильным — только слегка кровоточащие капилляры. Оставив левый глаз открытым, я наложил на голову бедному Вегенеру свежую повязку, сделал укол для облегчения кровообращения, а также еще одну болеутоляющую инъекцию.
— Твоего правого глаза больше нет, — сказал я ему как можно мягче и спокойнее, — но хороший протезист сделает тебе такой новый глаз, что внешне он будет выглядеть совсем как настоящий. Главное, что не задет мозг, а левым глазом скоро научишься видеть не хуже, чем двумя. Не падай духом, парень! Отнесись к случившемуся с той точки зрения, что оно означает для тебя окончание войны.
К дому подъехала наша санитарная машина. Трое других солдат имели несравнимо более легкие ранения, и Мюллер помог им устроиться внутри. Вегенер тем временем заснул. Частота и наполнение пульса были удовлетворительными. Я запрыгнул вместе с Дехорном в санитарную машину, и мы отправились к мосту, чтобы забрать раненых из воронки, а на обратном пути заехать еще и за Вегенером. Раненые с более легкими случаями были оставлены дожидаться следующей санитарной машины.
Мы осторожно переехали через мост, но на этот раз никакого огня из третьего блиндажа уже не велось. Хоть Штольц и смотрел уже на этот блиндаж, как на свою добычу, окончательно вывел его из строя все же не он, а… Больски! Как раз в ту минуту, что Штольц разговаривал со мной в воронке о том, что собирается «выкурить» оттуда русских, подобравшись к ним с тыла, Больски взял отделение штольцевских же солдат и произвел на бункер примитивную фронтальную атаку. Вне всяких обсуждений, это был слишком опрометчивый поступок с его стороны, однако последствия его оказались вполне успешными. Доказав таким образом свою (хоть и бездумную) отвагу в бою, Больски стал полагать, что приобрел себе в Гомелях настоящее имя и всеобщее признание его несомненных рыцарских достоинств.
Наша артиллерия направила теперь свой огонь на мост у деревни Далежки, и мы слышали, как русские орудия ведут свой непрерывный ответный огонь. Однако в те минуты, когда мы собирали наших раненых, опасаться нам было нечего, так как вражеский огонь оказался сосредоточенным в стороне от нас. Состояние солдата, которому я произвел переливание крови, оказалось вполне удовлетворительным, и сей отрадный факт наполнил мою душу самым счастливым ликованием за все это вовсе не бедное событиями утро — ведь когда я увидел этого беднягу впервые, я был уверен, что его шансы выжить совсем не велики. Санитарная машина крадучись пробиралась обратно по улицам Гомелей, чтобы забрать Вегенера и отвезти его вместе с раненым в горло в тыловой госпиталь. Когда они уезжали, Дехорн и я провожали осторожно переваливавшуюся по ухабам машину очень опечаленными взглядами. Расставание с Вегенером очень сильно повлияло на Дехорна, а мне он был вообще земляком — так что война, можно сказать, ударила теперь и по нашему дому.
Влившись в основной поток наших войск, мы двинулись вместе со всеми по дороге на Далежки. На обочине я увидел пять свежих могил, на которые как раз только что были установлены березовые кресты. Двое погибших были из 9-й роты Титжена, совершившей героический рывок по левому флангу наступления, один из штольцевской роты и один из 12-й роты под командованием Кагенека. Пятый был сапером. Я взглянул на часы. 8.25 утра. Вся операция заняла менее четырех часов.
— Как имена погибших? — спросил я у солдата, устанавливавшего кресты и теперь водружавшего на них стальные каски. Он перечислил мне их имена.
Четверых из них я не знал, а пятым оказался один из штольцевских близнецов. Память услужливо перенесла меня в Филипово, где в составе своей роты близнецы играли в ручной мяч против команды 9-й роты. Оба играли прекрасно и носились по всей площадке как ураган, а один из них забросил в самом конце решающий мяч. После игры, хитро посмеиваясь, каждый из близнецов уверял, что победный мяч забросил именно он, и никто из нас не знал, кто же из них говорит правду, а кто просто смеется. Теперь один из них мертв. Шутка закончилась.
— Где второй брат? — спросил я у солдата.
— Он только что ушел — сразу, как только похоронил брата. Вон он!
Он указал своей малой саперной лопаткой вдоль песчаной дороги на восток на удалявшуюся понурую фигуру оставшегося в живых близнеца. Да, это был он — медленная походка, поникшая голова… Я подумал тогда о том, каким, должно быть, страшным одиночеством предстоит ему теперь мучиться без брата до самой своей смерти.
«Нам лучше поспешить, — одернул я самого себя и поспешно влился в общий людской поток. — Впереди нас ожидает еще больше работы».
Невдалеке уже начинали прослушиваться раскатистые очереди наших крупнокалиберных ручных пулеметов.
Шаги высокой ссутуленной фигуры впереди замедлились еще больше, близнец свернул с дороги и направился в лес.
— Надеюсь, он не собирается застрелиться… — обеспокоенно проговорил Дехорн.
Мы бросились бежать за ним следом. Близнец уже скрылся среди деревьев. Пока мы бежали по лесу, ожидая в любой момент услышать роковой выстрел, сухие опавшие ветви деревьев с оглушительным треском ломались у нас под ногами. Вот мы наконец увидели его сидящим немного впереди на стволе поваленного молнией дерева. Голова опущена на скрещенные на коленях руки, могучие плечи сотрясаются еще более суровыми рыданиями. Нас он не видел. Да что нас — весь мир не существовал для него в этот момент. Половина его собственного мира навсегда осталась сзади, под грубым березовым крестом.
— Давай оставим его одного, Дехорн, — прошептал я. — Человек, который может плакать, не станет убивать себя.
На дороге мы повстречались с Титженом, который сообщил нам, что большинство блиндажей первой линии обороны противника уничтожено. Почти все их защитники сражались до самого конца, и в плен взято всего несколько человек.
Главное направление удара нашего батальона теперь пришлось на мост у деревни Далежки. Однако все столь же упорно защищавшие его русские основательно закрепились на ферме всего лишь в нескольких сотнях метров от реки. Наши артиллеристы довольно быстро подожгли ее прицельным огнем, и пламя вскоре охватило все надворные и жилые строения. Штурмуя ферму, мы слышали жалобное мычание и рев заживо горевших внутри коров. Но вот в одном из окон показался белый флаг, знаменуя собой окончание еще одного жестокого боя.
Плоская, как стол, и довольно обширная луговина с той стороны реки достигала в отдалении темной полосы сменявшего ее леса. Прибрежная часть луговины была усыпана, как оспинами, воронками от снарядов, а по ту сторону от моста оказался еще один блиндаж, представлявший для нас смертельную угрозу, но на этот раз почему-то не замаскированный. Его зловещие бойницы грозно смотрели прямо на мост, для защиты которого он и был здесь выстроен. Противотанковое орудие Ноака произвело по этим амбразурам несколько выстрелов подряд, но в ответ оттуда не прозвучало ни единого выстрела. Тогда, не полагаясь на везение, по блиндажу несколько раз ударило крупнокалиберное орудие, но и ему не удалось спровоцировать никаких признаков активности. Блиндаж упорно продолжал безмолвствовать. Мы ринулись штурмом на мост и вскоре оказались на восточном берегу реки. Со стороны блиндажа — все та же слишком подозрительная тишина. Очень осторожно, перебираясь перебежками от одной воронки к другой, наши головные штурмовые группы подобрались к блиндажу вплотную, не сводя глаз со стрелковых амбразур… Выждав немного, они совершили последний решительный бросок!