— Значит, вы жалеете, что учились за границей?
— Разумеется, нет, — сказал он со смехом. — Те же трудности возникают у людей, которые учились здесь — в Легоне, Кумаси или Кейп-Косте. Кое-кого из них я знаю — все то же самое… Ну, может быть, в ослабленной форме. Болтают и пьют горькую, лишь бы не видеть того, что им страшно увидеть. Трата денег как способ самоубийства.
— И вы не знаете, что вам делать?
— Почему не знаю? Мне совершенно ясно, чего от меня хотят. — Он умолк, и она не торопила его. — Но я-то хочу другого.
Хуана думала, что он будет продолжать, и ошиблась; в наступившем молчании ей трудно было скрыть свое замешательство.
— Что ж, это ведь прекрасно, — сказала она после паузы, — знать, чего хочешь. У вас свой собственный путь.
— Не уверен, — сказал он.
— Вы идете против течения, — проговорила она, и он утвердительно кивнул, но лицо его оставалось непроницаемым. — На это тратится много сил.
Он как-то странно закашлялся, словно хотел сдержать смех и не мог. Потом справился с собой и улыбнулся — так измученно, что она невольно отвела взгляд.
— Течение… — начал он. И опять не закончил.
— Вы не уверены в этом? — спросила она.
— Да нет, уверен, — ответил он, успокаиваясь. — Я бы даже сказал: стремнина.
Это слово так удивило ее, что она машинально записала его в блокнот, прочертив хвостик у «а» до самого края страницы и завершив аккуратной спиралью с точкой в центре.
— Странное определение, — проговорила она вслух. — Почему стремнина?
— Да просто это слово пришло мне в голову, — сказал он. — А что в нем странного?
— Какое-то оно не очень подходящее. — Хуана положила карандаш, и он покатился по столу. — Я бы уж тогда сказала: потоп.
Он опять рассмеялся, на этот раз легко и весело.
— Ну, какой там потоп, — возразил он, энергично тряхнув головой. — Я вовсе не склонен драматизировать свою жизнь.
Хуана промолчала, хотя слово «стремнина» вызвало в ее душе множество ассоциаций. Она задумалась о пациенте и, погрузившись в свои мысли, как бы потеряла представление о его физической сущности, потому что он вдруг превратился в сверкающий купол, прикрывающий сверху неясный туман ее дум, и мысленным взором она явственно видела темную щербину, изъян на его внутренней поверхности, но в то же время ей было совершенно очевидно, что этот-то изъян и не дает всему куполу рухнуть… Впрочем, через несколько секунд живой, реальный человек, сидящий перед Хуаной, напомнил ей о своем существовании. Оказалось, что он протягивает ей через стол небольшую карточку с ритуальной маской и печатным текстом, который, когда Хуана окончательно опомнилась, сложился в слова приглашения на вечер.
— Тут сказано — писателей…
— …И художников, и их друзей, — насмешливо дочитал он надпись на билете. — Почему бы вам не стать моим другом? — Последнюю фразу он произнес совершенно серьезно.
Предложение было до того неожиданным, что Хуана удивленно подняла глаза и внимательно посмотрела на своего пациента. Он явно не шутил. Его взгляд был спокойным и открытым, без униженной мольбы, но и без нахальной требовательности. Взгляд мужчины, готового спокойно принять и отказ, и согласие, словно между этими двумя исходами не было никакой разницы. Или в его взгляде застыла такая неуверенная безнадежность, что она уже как бы и не отличалась от надежды…
В ее собственном взгляде, наверно, отразилось прежде всего изумление, тотчас же сменившееся удовольствием и согласием, потому что он улыбнулся, повторил еще раз: значит, в следующую субботу — и предложил встретиться у входа в здание Любительской студии. Настроение у него явно исправилось — видимо, от мысли о предстоящем вечере.
— Вы думаете что-нибудь понять там. — Она произнесла свой вопрос утвердительно и не была уверена, что получит ответ.
— Посмотрим, — сказал он.
— Однажды я побывала на подобном вечере, — начала она. — Приглашение выглядело в точности так же, только вместо маски — жреческий жезл… — Но, решив не расхолаживать его, осеклась, и через минуту он пожал ей руку, задержав в своей немного дольше, чем следовало, попрощался и ушел.
Хуана приехала к зданию Любительской студии, когда приглашенные еще даже не начали собираться. Она миновала просторную автостоянку перед входом в студию и остановилась чуть дальше, у большого дерева со свисающими вниз ветвями. Сквозь лобовое стекло ей были видны вереницы машин на проспекте, который вел в аэропорт, и зеленая светящаяся вывеска отеля «Амбассадор» на другой стороне проспекта. Когда поток транспорта ненадолго прерывался, Хуана видела изогнутые, подсвеченные прожектором струи фонтана перед входом в отель, издали казавшиеся отлитыми из стекла. Вскоре начали приезжать машины приглашенных на вечер, и поднятая ими пыль завесила фонтан серой сухой пеленой. Почти всех этих людей Хуана много раз видела и сейчас, глядя на знакомые фигуры, с досадой почувствовала, что ее охватывает гнетущее ощущение постоянства, неизменности собственной жизни, — ощущение, которому она вовсе не хотела поддаваться. Потом мимо нее с ревом промчалась спортивная машина, и почти сразу же послышался визг тормозов: машина, вероятно, остановилась с другой стороны от входа в студию. А через минуту показался и хозяин машины — необычайно энергичный, резкий в движениях молодой человек.
— Неужели это вы, доктор? — заорал он, просовывая руку в окно машины. — Ведь тыщу лет не виделись! Ну здравствуйте, здравствуйте, доктор. Где вы пропадали?
— Да все дела, — ответила Хуана.
— Вечно у вас дела, — проговорил молодой человек, не выпуская руку Хуаны и время от времени потряхивая ее с радостным неистовством. — Вечно дела.
— Послушайте, Лоренс, — сказала Хуана, рассмеявшись. — Отпустите же наконец мою руку. Вы ее, того гляди, оторвете.
— Виноват, доктор! — воскликнул молодой человек. Потом расхохотался и добавил: — Нет, вам так просто руку не оторвешь, вы ведь у нас стальная женщина. Наш стальной доктор.
— Ну-ну. — Хуана отвернулась и посмотрела сквозь лобовое стекло на огни отеля.
— Мотаетесь по провинциям? — спросил молодой человек.
— Приходится.
— И где же вы были?
— Чуть ли не везде, Лоренс. Почти всю страну объездила.
— А в провинции Бронг-Ахафо были?
— Я проезжала через нее, — сказала Хуана, — по дороге на север. — Ей хотелось поскорее закончить разговор, но неожиданно молодой человек пригнулся к окошку машины, и в его громком голосе послышались напряженные, шипящие нотки:
— Да не теряйте вы понапрасну времени, доктор! Не мучайте себя — вам не одолеть этих дураков из министерства. Что бы вы ни сделали, они обязательно все испортят.
— А вы опять под хмельком? — рассмеявшись, спросила Хуана.
— Выходит, они и вас втянули в эту трепотню? А мне-то казалось, что вы мне друг, доктор. Значит, даже вам не удалось выстоять.
— Но я ведь права, Лоренс?
— Да какая разница! — заорал он. И тотчас же спокойно добавил: — Нет, доктор, не правы. Вы думаете, во мне говорит джин? Эх, люблю я вас, доктор, но ничегошеньки вы здесь не понимаете. — Он посмотрел на нее в открытое окно машины. Огромные белки его глаз мягко светились. — Скажите, доктор, — после паузы спросил он, — знаете вы хотя бы одного, одного-единственного, честного человека, который не пьет? Вы и сами пьете — разве нет?
— А как же, Лоренс. Но почему вы опять так расстроены?
— Да ведь все одно и то же, доктор. Лоренс Боатенг слишком много пьет. Ох, как же я устал от этой трепотни! Ну пью. Так зато я вижу правду и говорю о ней… когда пьяный! Что тут плохого-то?
— И все равно величаете меня доктором — даже когда видите правду. А ведь меня зовут Хуана.
— Эге! Я, значит, называй вас Хуаной, а вы меня будете величать Пьянчугой? — Он снова захохотал и так дернул машину, что она несколько раз качнулась. В это время слева от них на минуту остановилось такси, пассажир хлопнул дверцей и торопливо зашагал ко входу в студию.
— Баако! — окликнула его Хуана, высунувшись из окна своей машины. Тот вернулся, пожал ей руку и попросил прощения за то, что опоздал.
— Нет-нет, все в порядке, — успокоила его Хуана. — Приглашенные только начали собираться. Вы знакомы?
— Я Боатенг. Лоренс Боатенг.
— Баако Онипа.
— Мистер Онипа работает в телекорпорации.
— Я слышал о вас, мистер Боатенг, — сказал Баако, пожимая Лоренсу руку.
— Ну конечно. Все думают, что я главный редактор «Джунглей». А по правде-то говоря, главные редакторы сидят в Лондоне. Эти балбесы перекраивают журнал, как им вздумается. Эх, жизнь!
— Нам, наверно, пора, — сказала Хуана.
— Там еще никого нет, — возразил ей Боатенг. — А остальных мистер Онипа знает?
— Каких остальных? — спросил Баако.
— Понятно, — сказал Боатенг, — значит, не знаете. Послушайте, Хуана, а что, если мы тут немного повременим и я обрисую нашему чужеземцу местных заправил от искусства и литературы?
— Ох, Лоренс, не вливайте вы в него вашу отраву!
— Я напою его чистейшей правдой, доктор.
— Редакторы умеют намешивать из правды очень странные напитки.
— Прекратите ваши нападки, доктор, — проговорил Боатенг, притворяясь оскорбленным. — Вы намеренно настраиваете его против меня. А мы вполне могли бы стать друзьями… — Неожиданно что-то очень взволновало Боатенга — он скомкал начатую фразу и воскликнул: — Смотрите-ка!
Мощные фары прорвали завесу пыли, и большая машина, медленно развернувшись, затормозила на стоянке перед входом в студию. Из машины вышли мужчина и женщина, но как следует разглядеть их на таком расстоянии было трудно.
— Верноподданные Великой Культурной Империи что-то рано сегодня пожаловали, — проговорил Боатенг.
— Чьи верноподданные? — спросил Баако.
— Лоренс, перестаньте упражняться в остроумии и объясните человеку, кто они такие. Ведь он ничего о них не знает, и ваши шуточки только собьют его с толку. — Но Боатенг, казалось, даже не слышал Хуану.
— Глядите хорошенько, чужеземец! Вон тот беременный слизняк — видите, который сзади? — он муж. А засушенная глиста — это жена.