По сообщению А. С. Твайнинга профессору Олмстеду, одна женщина в Вест-Пойнте видела массу размером с чайную чашку. Она напоминала крахмальный клейстер.
По сообщениям газет в Ньюарке, Нью-Джерси, один человек нашел клейкий комок, похожий на мягкое мыло. Вещество было немного эластичным и под действием тепла испарялось так же легко, как вода.
Кажется невероятным, что ученый может оказаться таким отступником, чтобы допускать падение с неба таких вещей. Тем не менее профессор Олмстед, собиравший сии заблудшие души, пишет:
«То обстоятельство, что предполагаемые осадки столь единодушно описываются как студенистое вещество, заставляет склониться к предположению, что они действительно имеют приписываемое им происхождение».
В научных изданиях того времени было уделено значительное внимание серии докладов, сделанных профессором Олмстедом по поводу ноябрьских метеоров. Вы не найдете в них ни одного отклика на те части, которые были посвящены студенистой субстанции.
5
Я мало занимаюсь установлением корреляции данных. Математик-позитивист в своей ложной уверенности, будто в нашем промежуточном состоянии дважды два — четыре (тогда как мы, допуская непрерывность, не можем допустить самого существования двух отдельных предметов), стал бы искать в нашем наборе данных периодичности. Для меня настолько очевидно, что математика с ее систематичностью есть свойство универсума, что я не склонен искать ее в частном. Однако в этой Солнечной системе, как в целом, существует значительное приближение к регулярности: или математика настолько применима к частному, что возможно, скажем, довольно точно предсказывать затмения, хотя я располагаю заметками, которые сильно поубавили бы тщеславия наших астрономов в этом вопросе — если бы такое было возможно. Астроном получает мало, не наслаивается восторгами толпы, работает в одиночестве он питается сознанием собственной важности, как медведь зимой — накопленным жиром. Эта Солнечная система подобна всякому другому феномену, который можно рассматривать «в целом», но дела полиции связаны с делами города, частью которого она является, дела города — с делами округа; округ — с государством, государство — с нацией, нация — с другими нациями; все они вместе зависят от климатических условий; климат — от солнечного излучения; Солнце — от своей планетной системы; Солнечная система «в целом» — от других солнечных систем — так что безнадежно искать целостности при рассмотрении полиции города. Однако позитивисты — это те самые люди, которые пытаются найти в городе независимого полицейского. В нашей системе рассуждений таков дух космической религии. Объективно независимость для городского полицейского недостижима. Однако если позитивист сумеет убедить себя, что он ее обнаружил, он достигнет субъективного решения задачи, неразрешимой объективно. Мы, разумеется, не проводим постоянной границы между объективным и субъективным — то есть все явления, называемые предметами или вещами, субъективны в пределах одного всеобъемлющего множества; и мысли внутри тех, которые обычно называются «личностями», являются субъектами субъектов. Такое впечатление, что непрерывность в Солнечной системе стремилась к регулярности — и потерпела поражение: тогда она породила мышление астрономов и во второй попытке стремится выработать убеждение, что цель достигнута.
Я подсчитал все данные, приведенные в книге, и множество других — система карточек в каталоге, — и при этом мне открылась некая видимость систематичности; однако этот метод принадлежит богословам и ученым — и худшим из них, статистикам.
К примеру, статистическими методами я мог бы доказать, что черные дожди выпадают «регулярно» каждые семь месяцев — в той или иной местности. Для этого мне пришлось бы учитывать красные и желтые дожди как черные, но по условию я мог бы заметить черные частицы в красной и желтой воде, а остальными пренебречь. Далее, если черный дождь выпадал неделей раньше или позже назначенного времени, следовало бы назвать это «опережением» или «запаздыванием». Эти приемы считаются законными при вычислении периодичности комет. Если бы черный дождь (или красный, или желтый с черными частицами) вообще не прошел и близко к назначенному дню — мы не зря читали Дарвина — «данные не полны». Что касается черных дождей, выпадающих в неположенное время, их можно объявить серыми или коричневыми, или установить для них еще одну периодичность.
Однако я вынужден отметить, например, 1819 год. Я не все привожу в этой книге, но я отметил 31 необычное событие в 1883-м. Кому-то стоило бы написать книгу, посвященную феноменам одного этого года, — если книги вообще стоит писать. 1849 год примечателен необычными осадками, выпадавшими в столь отдаленных друг от друга местах, что все обычные объяснения кажутся неудовлетворительными: кроме черного дождя в Ирландии в мае 1849-го, прошел красный дождь в Сицилии и красный дождь в Уэльсе. Сообщают также («Timb’s Year Book», 1850-241)что 18 или 20 апреля 1849 года пастухи у горы Арарат нашли субстанцию, не свойственную этой местности, на участке от восьми до десяти миль в окружности. Позволительно считать, что она упала сверху.
Мы уже обсуждали науку и ее стремление к позитиву, а также ее сопротивление всему, что может иметь отношение к религии. Легко видеть, что практически вся теоретическая наука XIX века представляет собой реакцию сопротивления на богословские догмы и имеет не больше отношения к Истине, чем волна, откатывающаяся от берега. Или, если девица за прилавком, или вы, или я, растянем жевательную резинку на целый ярд, это будет столь же научное занятие, как растяжение возраста Земли на сотни миллионов лет.
Все «вещи» — не вещи, а только отношения, или проявления отношений, но всякое отношение стремится быть безотносительным или подчиняется более сильному стремлению. Так и позитивистское выражение этой реакции есть само по себе только отношение, как и его стремление свести все явления к материалистическому объяснению или сформулировать окончательную, всеобъемлющую систему на материалистической основе. Если бы такое стремление могло реализоваться, оно создало бы реальность; однако в своем стремлении позитивисты вынуждены пренебрегать, к примеру, психическими феноменами — или, если бы наука со временем включила в себя и психическое, для нее было бы не более законно объяснять нематериальное в терминах материального, нежели объяснять материальное в терминах нематериального. В нашем допущении нематериальное объединено с материальным, поскольку, например, мысль продолжается в физическом действии; это единство не поддается объяснению, поскольку объяснять — значит выражать нечто в терминах чего-то другого, принятого за основу, но в Непрерывности нет ничего более основного, чем нечто иное — если только мы не считаем, что заблуждение, выстроенное на другом заблуждении, менее реально, чем его псевдооснование.
В 1829 году («Timb’s Year Book», 1848-235) в Персии выпала субстанция, какой, по словам местных жителей, там прежде не видели. Они не имели понятия, что это такое, но видели, что овцы ее едят. Они перемололи ее в муку и выпекли хлеб, оказавшийся вполне съедобным, хотя и пресноватым.
Такими возможностями наука не пренебрегает. Манну перевели на реальное основание, то есть ассимилировали и примирили с системой, сменившей более старую — и менее приближенную к реальности — систему. Было сказано, что, вполне вероятно, манна выпадала и в древности — поскольку падает до сих пор, — но благодеяния Божества туг ни при чем; что это лишайник со склонов гор Малой Азии, «подхваченный смерчем и опущенный в другом месте». В «American Almanac» (1833-71) говорится, что эта субстанция, «неизвестная местным жителям», была «немедленно опознана» исследовавшими ее учеными, и что «химический анализ идентифицировал ее как лишайник».
Это было во времена, когда Химический Анализ был богом. С тех пор поклоняющиеся ему пережили ужасные разочарования. Не знаю, каким образом химический анализ дает ботанические определения, но Химический Анализ сказал свое слово, а слово его было догмой. Мне кажется, что невежество местных жителей, на фоне которого ярче сияют знания иностранных ученых, было преувеличено: если на расстоянии, с которого может прийти смерч, есть что-нибудь съедобное, местные жители об этом знают. У меня есть сведения и о других выпадениях съедобной субстанции, в Персии и азиатской части Турции. Все они безаппеляционно именуются «манной», а «манна» безаппеляционно объявлена лишайником с гор Малой Азии.
Мое отношение к этому объяснению выработалось в неведении о выпадении растительных, или съедобных, субстанций в других частях света; что это знакомая попытка объяснить общее в терминах частного; что если мы получим данные о выпадении растительной субстанции, скажем, в Канаде или в Индии, то это будет не лишайник из Малой Азии; что хотя все такие осадки в азиатской Турции или в Персии, безусловно, одним махом объявляются «дождем манны», они необязательно должны представлять собой одно и то же вещество. В одном случае частицы называют «семенами». Хотя в «Comptes Rendus» говорится, что вещество, выпавшее в 1841 и 1846 годах, было студенистым, в «Bull. Sci. Nat. of Neuchatel» сказано, что это были комочки размером с орех, и что, растертые в муку, они позволяли выпечь хлеб, привлекательный на вид, но безвкусный.
Труднее всего объяснить массивность таких осадков.
Но глубоководные рыбы и просыпающиеся на них временами съедобные вещества: мешки с зерном, бочонки сахара — они не были подняты с морского дна бурями или движением субмарин, чтобы выпасть потом в другом месте…
Вероятно, кто-то подумает: но мешки с зерном никогда не падают…
Объект в Амхерсте, покрытый войлочной пленкой.
Или же бочка с зерном, упавшая с судна, не затонула, но, сталкиваясь с другими обломками кораблекрушения, разломилась; зерно тонет — или тонет, пропитавшись сперва водой; обломки бочки держатся на плаву дольше…
Если над нашей головой не происходит движение судов, напоминающее наши грузовые рейсы, — значит я не та глубоководная рыба, которой себя считаю.