— Женского тела здесь нет, — подтвердил я. — Но проверь еще раз, чтобы точно убедиться.
Эммы среди мертвецов действительно не оказалось. Зато Егор нашел всех своих парней, еще пару юрок и одного лысого с прогрыженной шеей и искореженной железной клешней вместо руки.
— Хороший, наверное, был протез, — проговорил я, тронув ногой металлическую культю. — Таким как врежешь…
Склонившись над мертвецом, Егор звучно сплюнул на землю.
— Медведь, ссаный ублюдок… — хрипло выругался он и с шумным вздохом вытер разгоряченное лицо рукавом рубахи. — Всех положил. И Эмка у него… Собственными руками убью всех нахер!
— А сбежать она не могла?
— Да хрен он бы ее из рук выпустил, если за ней и пришел! — сверкнул глазами Егор. — В рюкзак твой, небось, заглянули и ужрались от радости — чувствуешь, как от трупа-то разит? Как от жука заспиртованного! А потом, небось, на бабу свою общаковую полезли разом. Полсотни на одну, и без того уже до горла разодранную. Подишь ты рыжая девка лучше!
Я вспомнил Эмку. Солнечная, яркая, улыбка во все лицо и детская щербинка между передними зубами.
Она была мне никто. Вообще.
Но после слов Егора внутри сразу стало мерзко до тошноты.
— Тогда чего стоим? — хмуро спросил я напарника. — Погнали за Крестоносцем и в берлогу, всем веселье портить.
Егор кивнул.
И мы побежали обратно.
Бег по песку — отвратительное занятие. Ноги вязнут и быстро наливаются свинцовой тяжестью, так что время от времени мы переходили на шаг, чтобы дать себе немного передохнуть, и снова бежали.
К Крестоносцу мы вернулись в тот момент, когда тот неподалеку от своего дома мастерил криповую конструкцию, складывая жуткую дженгу из поленьев расколотого березового спила и конечностей юрок из вентиляции.
Он не стал задавать никаких лишних вопросов. Из разряда — надо, значит надо.
Мы собрали побольше гранат. Крестоносец взял свой меч.
И мы двинулись к Медведю.
Идея была, конечно, хреновая. Но поскольку никаких вариантов получше в моей голове так и не появилось, приходилось довольствоваться тем, что было.
Мы вломились в логово врага прямо с ноги, готовые ко всему…
И обнаружили, что в берлоге пусто.
Возле спуска стоял забытый хозяевами мешок с мусором — завонявшие банки из-под рыбных консервов, пластиковые упаковки без этикеток, пустые бутылки от спирта.
Мы прошлись по коридорам, присматриваясь и прислушиваясь. Но слышали только собственные шаги. Потом мы добрались до небольшой галереи со старыми матрасами в углу и разбросанными пустыми ящиками. Судя по кускам старых одеял, расстеленных поверх некоторых из них, ящики использовались в качестве стульев. Причем один из них кто-то водрузил прямо на размазанную по земляному полу блевотину.
— Кто-то очень сильно преувеличил, когда сказал, что не хочет пачкать у себя в доме, — хмыкнул я.
— Ага, белые, сука, скатерти не хотел заляпать, — злобно буркнул Егор.
Он пнул с досады еще один ящик, и под ним мы на удивление обнаружили пару невскрытых банок с килькой и баклажку воды.
— Ну ты глянь. Стопудово кто-то на опохмел припрятал! — процедил Егор сквозь зубы. — Крысы, мать их…
— Ну, они-то, может, и крысы, но запас хороший, — заметил я, поднимая находку с земли.
Потом мы побродили еще немного по коридорам убежища, но все бестолку.
Медведь успел увести своих людей.
Крестоносец, осознав, что боёвки не будет, повернул назад. Перед этим не поленился еще раз напомнить нам весь перечень обещанной награды и сказал, что долг все равно остается за нами и при следующей встрече непременно спросит с нас все в оговоренном количестве.
От предложенных мной банок кильки он любезно отказался.
И ушел.
А мы с Егором, выбравшись из подземелья, устало уронили задницы на песок и еще добрые полчаса просто сидели и дышали, соображая, что делать дальше.
— Если бы ты был Медведем, — проговорил я наконец. — Куда бы пошел продавать какие-нибудь… нестандартные штуки?
— В торговый центр, между нами и Москвой. Там и площади большие, и спрос всякий, — устало ответил Егор.
— Далеко?
— Без группы, пешком, вдвоем… Это будет не поход, а жопа.
— А транспорт взять?
— Думаешь, нам его кто-то даст?
Я хмыкнул.
— А ты собрался разрешения, что ли, спрашивать?
Егор перевел взгляд на меня. Усмехнулся.
— Хороший ход мыслей. Уважаю. Тогда пошли на дикую, там всякого барахла навалом. Но сваливать надо будет молниеносно, иначе завалят всем миром и даже имени не спросят.
— Да я как-то и не планировал представляться, — проворчал я, поднимаясь с земли. — Давай, навстречу светлому будущему!
И мы потащились на дикие территории.
— Слышь, Монгол? — подал голос Егор минут через пятнадцать нашей молчаливой ходьбы.
— Ну, — отозвался я.
— Помнишь, я говорил тебе, что ты мне не нравишься?
— Ну, — уже с другой интонацией повторил я то же слово, на этот раз подтверждая сказанное.
— Так вот я ошибался, — хмуро заявил вдруг Егор. — Парень ты неплохой. Хоть и с мозгами, просроченными уже в прошлом веке. А вот прозвище у тебя все-таки дурацкое. Понять не могу, тебя что, гвардия слепых им наградила?
— Почему сразу слепых?
— Да потому что какой из тебя в жопу монгол?
Я с улыбкой покачал головой.
— Если тебе так сильно не нравится мой позывной, можешь называть по имени. Я Марат, если что.
— Это хорошо, — кивнул Егор. — Имя — это всегда хорошо. — и со вздохом добавил. — Даже если имя тоже дурацкое…
В ее кабинете, как обычно, ярко горел свет.
Даже днем Анна Сергеевна включала все лампы сразу, если этот самый день не радовал ее ярким солнцем — привычка богатого человека, не привыкшего думать о счетах за электричество.
Огромные окна от пола до потолка превращали эту комнату в башне на тридцать седьмом этаже в великолепную смотровую площадку, откуда открывался потрясающий вид на город — кусочек старой Москвы в объятиях скоростной магистрали.
Федорин расправил плечи, пытаясь придать своему облику еще чуть больше уверенности, и подошел к столу.
Хозяйка кабинета полулежала в медицинском кожаном кресле. Одряхлевшее немолодое тело мягкими складками окутывала роскошная шелковая пижама. От гладко выбритой головы к распределительной коробке за спинкой кресла тянулось множество проводов и датчиков. На столе всеми кулерами гудела огромная Адаптивная машина, сквозь прозрачные стенки которой подмигивали огоньки процессоров, плат и сотни предохранителей — госпожа Селиверстова готовилась к последней фазе репликации.
Лицо Анны Сергеевны казалось умиротворенным и спокойным. В юности, должно быть, она была хороша. Это легко читалось даже сейчас, несмотря на следы корректирующей пластики, поплывшую линию подбородка и сеть глубоких морщин по всему лицу. Выцветшие бледно-голубые глаза смотрели на Федорина с холодной надменностью, и не напрасно — несмотря на все свои звания, должности, бриллианты на антикварном зажиме для галстука и зубные импланты с напылением аполлония он весь, от макушки до пяток, принадлежал этой женщине, как купленный раб.
Впрочем, до недавнего времени этот факт никоим образом не тяготил Антона Львовича, поскольку Анна Сергеевна была хоть и пожилой, но совершенно здравомыслящей дамой с четкими, понятными, совершенно адекватными требованиями и щедрым сердцем.
Вот только ошибок она не прощала.
Казалось бы, чего проще? Нужно просто не делать ошибок, и все будет хорошо.
Вот только не всегда это оказывается возможным…
— Добрый день, — бодро поздоровался Федорин, сохраняя на лице любезную улыбку. Не слишком широкую, поскольку обстоятельства встречи были не самыми радостными. Но и не слишком сдержанную, чтобы выглядеть достаточно дружелюбным и услужливым. — Вы меня звали, Анна Сергеевна?
— Подойди ближе, — проговорила женщина, не поворачивая головы. — Так, чтобы я хорошо тебя видела.
От ее бесстрастного, неживого голоса у Федорин, а по спине пробежал холодок. Но он с демонстративной поспешностью подошел ближе к креслу.
— Ты нашел моего внука?
Федорин сменил доброжелательное лицо услужливого слуги на озабоченное.
— К моему величайшему сожалению, все еще нет, — сказал он, виновато склонив голову. — Но вы не извольте тревожиться, мы непременно отыщем его в ближайшее время. В последний раз его видели в клубе «Облака», и у меня есть основания предполагать, что Никита Андреевич просто… увлекся отдыхом.
— Хочешь сказать, он унюхался в хлам настолько, что за несколько дней так и не пришел в себя? — угрожающим тоном поинтересовалась женщина.
— Ну что вы, я просто хотел…
— А старик-камердинер Никиты, по-твоему, тоже пустился во все тяжкие? — буравя Федорина пристальным ледяным взглядом, спросила Анна Сергеевна. — Или ты скажешь, что не знал о его исчезновении?
Федорин сделал изумленные глаза.
— Да что вы говорите! Не может быть…
— Не может быть — это то, что я говорю себе сейчас, глядя на твою откормленную рожу, — медленно проговорила Анна Сергеевна, приподняв голову. — Не может быть, чтобы я столько лет держала при себе идиота, который считает, будто какое-то кресло сможет помешать мне выяснить, насколько вдруг некомпетентно начал вести дела один из моих самых компетентных сотрудников…
Она приподняла правую руку, и воздух вокруг Федорина вдруг пришел в движение, обретая вязкость, вес и сероватый оттенок. Он будто оказался внутри медленно кружащегося кокона.
Антон Львович в ужасе широко распахнул глаза.
— Анна Сергеевна, я… Анна Сергеевна!.. — выкрикнул он, пытаясь пошевелиться. Кровь прилила к бледным щекам, сердце заколотилось как сумасшедшее.
Он даже не знал, что старуха обладает такой силой.
— Что Анна Сергеевна? — холодно осведомилась женщина, сжимая немного пальцы, отчего кокон сразу стал меньше. Федорину стало не хватать воздуха. Теперь его сжимало одновременно со всех сторон, и от страха хотелось кричать в голос.