А где Варенька с Катенькой?
Нет. Нет. Нет.
Нет!!!
Виктор.
Где Виктор?! Куда он увел девочек? Госпожица, у них вообще остались вещи? У Вареньки вечно ножки мерзнут. Как она их найдет? Где?
Ее девочки. Доченьки…
Виктор должен был оставить записку. Он всегда оставляет записку.
Она уже медленно двинулась к стене, когда ей в спину сказали:
— Я сожалею…
Анна резко обернулась. Следователь! Он привез ее домой из тюрьмы. Он держал ее в камере. Она просила: у меня дочки… Отпустите, я не Костова.
Поверил.
Свой голос она не узнала. Словно кто-то чужой хрипло прокаркал ее губами:
— Где мои дети?
Следователь отвел глаза:
— Я сожалею…
Анна молча бросилась на него, целясь в глаза.
…
— Анна Николаевна! Анна Николаевна! — ей нужно добраться до этого голоса. Почему он женский?
— Анна Николаевна!
Она резко распахнула глаза. Взмах век словно стал сигналом: голова взорвалась болью. Анна схватилась за виски. Она что — уснула прямо на рабочем столе?
— Анна Николаевна, вам плохо? — да это же учительница по домоводству для младших девочек.
Накануне Анна сама пригласила ее к себе обсудить программу.
— Серафима Сергеевна, спасибо, — она взяла стакан с водой из рук напуганной женщины. — Кажется, я заболела.
— Вы кричали, — жалобно сказала Серафима, и шепотом добавила: Рычали даже, низко так…
А ведь Анна точно помнила, что кричать она должна была позже… Позже, когда ей уже заломили руки, когда она получила две тяжелые оплеухи…
Сколько она не спит ночами? И теперь кошмары, из которых состояла ее прежняя жизнь, снятся ей днем… Наверное, так сходят с ума.
А может… это тот самый выход? Нет, тогда проще и быстрее шагнуть с крепостной стены.
— Серафима Сергеевна, — Анна вздохнула. — Позовите ко мне Евдокию Петровну, пожалуйста. И, пока она у меня, побудьте с мальчиками
Евдокию надолго оставлять вместо себя нельзя. Она истово верит в то, что в воспитании хорош только один метод: кнут. Это Анна ее сдерживает. По хорошему, Евдокию бы посадить с бумажками работать, а не с детьми.
Но до конца дня проживут. Ей надо побыть одной. Может быть, уснуть…
Неужели она так кричала, что сорвала голос?
Как больно.
… Добравшись до покоев, Анна как была — в школьном костюме, который обычно берегла — упала на маленький диванчик: ее трясло. Кажется, она действительно заболела.
Она же не болела никогда.
Нет, что-то было, в той, первой жизни, в которой бабушка сама грела маленькой Нете молоко с медом. Кружка — красивая, белая, с розовыми цветами. И еще у нее — золотой мазок на ручке.
«Осторожно, Неточка», — и Неточка дует на пенку. А молоко вкусное.
А бабушка продолжает говорить — что она говорит? Бабушка? Откуда здесь бабушка? Анна приподнялась на диванчике, и тут же обессиленно рухнула обратно. Ах, да, она же сходит с ума…
А зараза к ней не пристает, так Клещ говорил. Маленький, худой, юркий Клещ спас девчонку, которая ночевала в старой бочке за вокзалом: «Ну и какой же ты Ванька? Ой, брешешь! Анька ты!»
Та осень перевернула ее жизнь. Деда Миколу убили. А Клещ заметил ее, выследил и привел в теплый подвал, никому не давал обижать. Но Клеща тоже убили. П-п-п-потом.
Зубы выбивали дробь. Все, кого она любила, кто ее защищал, умерли, а она живет.
Клещ ее курить научил: «Коли Ванька, веди себя как Ванька».
Холодно, почему здесь так холодно? Где она?
Пустыня была снежной и темной.
Снег кружил на Анной, выписывая круги. Его было много, слишком много. Разве он может кружить вот так — по спирали — и совсем не падать?
Снежинки под Анной вдруг зашевелились, и она с ужасом поняла, что это… змеи. Ледяные, скользкие, огромные …
Что-то холодное легло Анне на лоб, и она рванулась в сторону: «Не трогай меня!»
Кто-то запел над ней колыбельную… «Мама? — всхлипнула она.
«Мама! Мама!» — зазвучали звонкие, детские голоса, и Анна засмеялась. Это же она сама мама! Она — мама! Ее девочки убегали от нее, и Анна привычно умилилась: надо же, у нее — и такие беляночки.
Варенька и Катенька держались за руки. А голубая ленточка в полурасплетенной косичке Катеньки сейчас выскользнет. Всегда выскальзывает к обеду. Анна заволновалась: куда они бегут? Они же босиком! По снегу!
Она рванулась следом, но ее поймали за плечи: «Сейчас, сейчас», — успокаивающе сказал чей-то голос. Анна прислушалась. Чей это голос?
А где девочки? Она снова рванулась — догнать — и провалилась в темноту.
… Серафима Сергеевна промаялась с полчаса, а потом, наказав «своим» вести себя тихо, побежала в гарнизон. Димитриуш выслушал ее недоверчиво — Анна была у него час назад — но доктора позвал. Вместе они поднялись в покои. Жена напугала его до трясущихся рук, так, что Ульян Михайлович выставил начальника гарнизона за дверь. От Серафимы толку было куда больше.
— Это простуда. Сильнейшая простуда. Воспаление легких я исключил, — сказал доктор минут сорок спустя и вгляделся в Димитриуша. — Сейчас я вам тоже капелек дам.
— Я без капелек обойдусь, — сквозь зубы ответил Вторушинский и стукнул по колену. — Форточка! Говорил, не кури в форточку, каждое утро ее оттуда оттаскиваю.
— Курить бы надо бросить, — неодобрительно поддержал Ульян Михайлович. — Вот только… Нет, это не мое дело, но…
— Что? — почти выкрикнул Димитриуш. Внутри мелко подрагивало.
— Что случилось у Анны Николаевны? — и заглянув в непонимающие глаза мужа своей пациентки, продолжил. — Я пытался с ней поговорить, но она не захотела со мной беседовать. Понимаете, она как будто живет в состоянии сильнейшего стресса. Постоянно. А стресс накапливается, да… И курит она много, да… А мы на севере все-таки. Все вместе — хм — ослабляет организм. Нет, можете мне ничего не говорить, это дело вашей семьи, но стресс нужно убрать. Понимаете, да?
Димитриуш кивнул. Сколько они были знакомы, Анна всегда была такой… Отстраненной. Задумчивой. Спокойной. Неулыбчивой.
Постоянный стресс?
Провожая доктора, незадачливый муж Анны думал, что он, кажется, мало знает свою жену. Как она жила до встречи с ним?
А не все ли равно?
Только бы поправилась.
Человек, скромно и неприметно одетый, подсел в жестянку Ганга недалеко от Межреченска. Ничего особенного, просто путник, голосующий на дороге — мещанин Сидоров всегда не против подвести и подзаработать.
Ганг с удовольствием пожал узкую и жесткую ладонь.
— Ты как? — взгляд был внимательным.
— Как брат, который потерял брата. А теперь еще и, судя по тем газетам, которые я видел в пути, его друга — Льва Соцкого. Лев вдруг встал государственным преступником. Что тут происходит, Андрей?
В ответ тот выдохнул сквозь сжатые зубы.
… Они познакомились еще в детстве, тогда отец впервые привез Ганга в родовое гнездо, отобрав у матушки: «Ты из него барышню вырастишь!»
Андрей был первым, кого Ганг встретил, выбравшись на замковую стену. Он тогда сбежал от отца: всю дорогу дулся на него из-за того, что матушка плакала, провожая их. Долго плутал по переходам. Сначала было интересно, потом злился, что не может выйти. Помнится, в очередной раз, не найдя выход, топнул ножкой в блестящем сапожке и крикнул в темноту:
— Я — Винтеррайдер!
— Райдер, райдер, — захохотало эхо, а Ганг вдруг увидел в стене ступени вверх и, недолго думая, полез по ним. Дверь на стену поддалась толчку и распахнулась легко и беззвучно, но мальчишка, стоящий спиной к баронету, все равно обернулся.
Ганг раньше таких мальчиков не видел, и таких к нему не приглашали: босоногих, в обрезанных штанах, в рубашонке непонятного цвета, без воланов и кружавчиков. Она еще и завязана была узлом на впалом пузе мальчишки.
Воспитанные мальчики застегивают рубашки, говорила матушка.
Ганг удивился.
Пацаненок прищурился.
Они подрались, конечно же. Кружавчики оказались очень удобной штукой. Для противника. Ганг это сполна оценил, когда за эти самые воланы с кружавчиками его хватали и бросали на камень. Но матушка всегда любила качественные вещи, и Гангова рубашка пострадала мало: крепка была. Зато рубашонку противника младший баронет изодрал к клочья, и та болталась у локтей на уцелевших манжетах. Противный мальчишка дернул руками, яростно дорывая мешающую тряпку и, рубашонка, держась на затянутом узле, повисла лоскутами, почти полностью скрывая обрезанные штаны.
Тяжело дыша, противники смотрели друг на друга, а потом пошли по кругу, настороженно вглядываясь один в другого… В этот момент их и перехватили. Ганга — отец. Мальчишку схватил и держал под мышкой незнакомый мужчина в форме: широкоплечий, тонкий, серый, поджарый. Андрей сейчас такой же.
— Ну вот, — захохотал Винзенс. — Уже завел друга.
Ганг возмущенно рванулся из рук: друга?
— Егор Данилович, вот этот молодой человек с подбитым глазом, которого мы час искали по Замку, и есть младший баронет Волфганг Винтеррайдер, — в голосе отца Ганг уловил улыбку. И попытался сползти вниз, чтобы встать как следует. Егор Данилович Волков — это он слышал раньше и запомнил — начальник гарнизона Оплота.
Кажется, Ганг произвел не то впечатление, которое сюзерен должен производить на вассала, — все пошло не по правилам. И это расстроило. Правилам его учил дядюшка, брат матушки.
Вскоре Ганг обнаружил, что отец поступает прямо наоборот говоренному дядюшкой. Когда он сказал ему об этом, Винзенс усмехнулся:
— Пусть твой дядюшка сначала заведет вассалов.
В то лето Ганг научился ходить босиком по камням, купаться в холодном озере, ловить рыбу, ночевать у костра… И презирать рубашки с кружавчиками, конечно же. Они с Андреем — не разлей вода — вдвоем сбежали на Панцирь, искать Ледяных Лордов. Их поймали и вернули в Замок тем же вечером. Влетело крепко.
И каждое лето Ганг проводил с Андреем и компанией замковых мальчишек. А потом… Потом была Опала и Острова.
И когда Узурпатор разрешил Гангу вернуться, им пришлось знакомиться по-новой. Молодой Волков занимал в замке какую-то совершенно незначительную должность — все в духе времени — но на деле был правой рукой Фрама, как Берти у Ганга.