Берти и Андрей долго приглядывались друг ко другу, и сошлись крепко, хоть и не сразу. Этим двоим тоже было о чем поговорить.
— Рассказывай, что знаешь, Андрей Егорович, — Ганг сбросил скорость. Межреченск — вот он, недалеко осталось, но они въедут в город в сумерках. — Человека Берти встретили, все нормально?
— Тут — да, все нормально. Из нового: девица Соцкая, дочь Льва, уехала из Полунощи, и, судя по тому, что ее искали, она оттуда сбежала. Но, думаю, что уже нашли.
— Где она?
— У Саватия, в замке. Или — как сейчас говорят — в монастыре братьев, которые никогда не спят, — в голосе Андрея мелькнула ирония.
— Ее туда поместили…?
— Нет, сама пришла. Полагаю, Неспящие уже радостно отстучали в Полунощь о находке.
— Думаешь, они держат связь?
— Знаю. И мне это не нравится. Кроме того, в ладони Фрама я нашел бусину. Такие есть на сутанах Неспящих, — Андрей скрипнул зубами.
— Ты нашел моего брата первым?
— Да.
— Как?
— Спустил свору.
— Понятно. Фрам сказал тебе зачем поехал в Межреченск? Ты был в курсе?
— В том-то и дело, что нет. У нас были другие договоренности. Я узнал, что он в монастыре от наших агентов. Он провел три часа у Саватия, это точно. От него вышел, сел в такую же «Мегги» и уехал. Один. Я ждал его. Не дождался и спустил ночью свору. Хотел убедиться, что Фрам покинул город. А вместо этого — нашел… Ганг, Вольфрама убили в другом месте. На склады его привезли уже мертвым.
Странную жизнь теперь вела Лиза.
Саватий распорядился, и ей выделили небольшие покои — в белых гостевых монастыря, в новой вставке между двумя старинными зданиями: в одном жили семейные адепты, в другом — те, кто еще не определился с выбранным путем. В белых было пусто и тихо, а если и появлялись пилигримы, то надолго не задерживались.
По официальным правилам Неспящих, жили здесь не больше двух дней, вместе с днем заезда и выезда. «Белые» не работали на монастырь, и поэтому их особо не баловали: молитва до полудня, обед, экскурсия по Замку, час отдыха — прогулка в саду — затем, на выбор: прием у Провинциала или молитва до полуночи. Гостям делали послабление: они могли спать 4 часа, в отличии от братии. Подъем был общим: дежурные били в било, что висело в начале коридора и звук раскатывался по гостевым — звонкий, противный, с провизгом. Бзам-бзам-бзам!
Лизиных попутчиц заселили в пятую: два оконца, портрет Саватия, портрет Императора Михаила, шесть коек, один стол, крючки на двери, общие удобства. От этих женщин, обращавшихся к Лизе с таким почтением, что ей становилось неловко, она узнала, что пребывание в монастыре можно продлить: надо написать прошение.
Такими просьбами ведала Акулина, которую называли сестрой и правой рукой Саватия. Акулина переводила просителя в «черные», а там можно было жить долго: сколько работаешь — столько и живешь. И кормят чаще, рассказывали Лизе, два раза в день, правда, на работу насельники из «черных» выходили сразу после утренних молитв — как говорится, по росе уходили.
На саму Лизу монастырские правила мало распространялись.
— На молитву-то будешь ходить? — спросил Саватий, когда отдавал распоряжения Акулине: куда поселить, где кормить, чем занять Лизу. Вопрос его она поняла правильно и кивнула. Каждое утро исправно вставала вместе с первыми ударами била и шла в молельню. И когда, после 6 утра молельня больше, чем наполовину пустела, Лиза возвращалась в выделенные ей покои: дверь с номером один, маленькая прихожая, комнатка, рассчитанная на узкую, но удобную койку, стол, стул, шкаф, окошко с видом на серые зубцы стены, душевая в личном распоряжении — так выглядят номера в недорогих трактирах.
Пожалуй, только этот утренний час и был ее свободным временем.
К восьми девушка спешила на совместный завтрак с Саватием. С первого же дня стало понятно: верхушка Неспящих живет по собственному расписанию. В просторной столовой, обставленной со вкусом и изяществом, собирались всегда одни и те же люди: Саватий, Акулина, брат Кирилл, брат Максим и… Лиза. На завтрак обыкновенно подавали крупяной суп, пирожки, филе рыбы или говядины, несколько видов густого соуса, котлеты, десерт.
Обеды и ужины были еще более обильными. Обед обычно начинался наваристым супом с пирожками, затем приносили рыбу и овощи, потом — жаркое, напоследок — сладкое и чай. На ужин — мясо всех видов, творог, яйца, копчёности, фрукты и морс. Обилие стола несколько шокировало Лизу, привыкшую к весьма умеренной еде.
Она тщательно контролировала размер своей порции: не то, что вид сотрапезников Саватия заставлял ее думать о фигуре… В отличии от самого Провинциала они были достаточно упитанны, особенно брат Кирилл, который даже говорил с одышкой.
Нет, она боялась, что, если даст себе волю за столом, то корсет быстро станет ей мал. А содержимое его было слишком ценным… Они с отцом долго ломали голову, как сделать корсет полым внутри и при этом совершенно обычным на вид — на всякий случай. Конечно, она безумно устала от этой конструкции. Предполагалась, что этим — хм — сооружением Лиза воспользуется только в крайнем случае, если дела пойдут совсем плохо: доедет до Винтеррайдера и передаст карты ему.
Они даже не предполагали, что будет так плохо.
…Занятие Саватий рекомендовал ей, казалось бы, легкое, но из-за него покинуть комнату после завтрака не получалось. Весь день Лиза занималась вышивкой столовых салфеток. Каждое утро работу ей приносила сама Акулина, и каждый раз схема была новой и более сложной. Она же забирала готовую салфетку перед ужином. Придирчиво рассматривала ее с двух сторон, хмыкала, остро взглядывала на Лизу и молча уходила.
Лицо ее со смуглой ровной кожей, которая бывает у уроженцев юга, портил большой орлиный нос, который мало того, что выдавался далеко вперед своей обладательницы, так еще и загибался к подбородку, словно желая лечь на верхнюю губу. Оттого темные глаза Акулины казались Лизе двумя маленькими буравчиками.
И… напряжение не отпускало. После первой встречи они почти не разговаривали с Саватием, но на трапезах девушка частенько ловила на себе его задумчивый взгляд. Сероватое, изможденное лицо главного мольца Неспящих с глубоко посаженными глазами порой мнилось ей довольным, но чаще на нем было выражение полнейшего бесстрастия, и тогда взгляды его Лиза никак не могла истолковать.
…В вышивке была своя прелесть: да, Лиза понимала, что она фактически сидит под замком — ведь и норму вышивки ей дали завышенную — обычно столовые салфетки были меньшего размера — и она еле успевала закончить, но с другой стороны ее никто не тревожил в эти часы и, втыкая иголку в полотно, Лиза могла вспоминать, обдумывать, сравнивать… Думать над последними разговорами с отцом…
На четвертый день, возвращаясь после завтрака в покой, на столе у дежурного по гостевому корпусу она заметила газету и с очаровательной улыбкой спросила можно ли ее забрать. Слава «племянницы» тихо шла за ней по пятам и газету ей с готовностью отдали:
— Это от самого брата Саватия приносят, — таинственно шепнул ей дежурный, возводя глаза к потолку. — Он прочтет, подумает над ней, помолится за всех, потом нам раздают. Так что после ручек дядюшки, после молитовки его — вам-с… Я сам-то еще не успел, вторую ночь для смиреномудрия поклоны бью. Брат Максим говорит гордости во мне много, надо воспитывать, да.
— Я верну, — пообещала Лиза.
Улыбка держалась, как приклеенная. Мышцы свела судорога. Главная новость передовицы, набранная огромными буквами, ударила по глазам: Лев Соцкий застрелен при попытке бегства.
Судя по дате, газета вышла, когда Лиза ехала в дилижансе.
Империи сообщили про гибель Соцкого через три недели после его скорых похорон… Или как это называют у палачей?
А ведь Саватий никак не отреагировал на дату смерти отца. Еще не видел газету? Не посчитал это важным?
В дверь стукнула Акулина и Лиза закинула газету под койку.
А после с трудом усадила себя за вышивку: еще неизвестно, что будет, если она не выполнить эту… норму.
Работа шла трудно, несколько раз Лиза почти ошиблась. В покоях было то слишком душно, то слишком тихо…
…Первая вышивальщица может вышить за три месяца 82 салфетки… Даже задача, написанная безукоризненным маминым подчерком, и та — про вышивку. С вышивкой Лиза пока на «вы».
У Лизы — косички и новые ленты, у Лизы — уроки, а ей хочется играть в снежки с девчонками… И ленты показать тоже, но маменьке об этом лучше не говорить. Это обывательщина.
Маменька строга. Она встает и задергивает шторку, и теперь не видно бесконечных снежных просторов, а, главное, Лиза не увидит вовремя воздушные сани, и не выбежит встречать отца. Вторая вышивальщица вышивает столько же за шесть месяцев… А она — капуша, эта вторая…
Лиза, серьезнее.
Да, маменька…
— Первая вышивальщица может вышить 82 салфетки, — вслух повторяет Лиза давнюю задачу и, бросив салфетку, встает, разглядывая зубцы крепостной стены. Далеко за ними пунктирно блестит лента реки, а еще дальше теряются в голубоватой дымке желтые перелески.
Межреченск должен быть… Вправо или влево? В любом случае он по реке, значит, вправо или влево, но с этой стороны.
А ведь может статься так, что она никогда не выберется из этого Замка. Сама пришла…
— Ты зачем приехала?
— Навестить вас, дядюшка. И поговорить.
— Не здесь.
— Да.
Или она излишне подозрительна?
— Вы знаете, что моего отца убили?
— Когда?
— На десятый день зорничника.
— Как это случилось, ребенок? Расскажи мне.
…Саватий указал Льву Соцкому место будущей шахты.
Зачем Саватию кристаллы? Деньги — да, а кристаллы — сырье, дорогое, ценное, но сырье.
Он указал место шахты.
А она так и не спросила про ту книгу. И даже оставила всю эту ли-те-ра-ту-ру в дилижансе. Показалось, что так будет лучше.
Сколько все-таки здесь лесов. И листья — желтые, сразу понятно почему месяц называется золотенем. Лиза в детстве, помнится недоумевала: какой смысл во временах года, и кто придумал все эти назнания? Там, гд