е она росла, лето мало отличается от зимы.
Вот и в это лето снег мало таял в Полунощи.
Из-за снега трудно хоронить, даже совсем невозможно.
Мама нашла последний приют в Туманной долине. Что может быть парадоксальней — горячие источники среди снегов и вечный туман над ними. В самой Туманной долине нет снега и, когда над Панцирем бесится вьюга, в долине идет дождь. Здесь всегда тепло и сыро, в этом царстве то ли весны, то ли осени, но зиме в нем места нет, а есть — ручьям, озерам, радугам, которые упираются в снежные стены. Стены выше радуги. Там, наверху, Полунощь, а здесь, внизу, не видно даже звезд на черном покрывале неба. И самого неба тоже. Туман.
Первым умершим в Полунощи была нянюшка. Тогда и решили сделать кладбище в долине. Теперь мама и нянюшка лежат вместе. А Лиза даже не сходила к ним перед своим отъездом.
… перед бегством.
А отца скинули в старый шурф, как государственного преступника. В наказание — государственные преступники не должны иметь могилы. Милостью и снисхождением было объявлено то, что Лизе дали проститься.
Па…
Не смотрите, барышня, не надо…
Обыск… Деньги, добытые нечестным путем, изымаются в пользу казны.
А ту дверцу не нашли…
Или Саватий не видел газеты? Свежую прессу из Межреченска привозят рано — Саватий просматривает ее за завтраком. Когда он над ней молится, Лизе неизвестно. Но значит — видел?
Бодрые мужские голоса внезапно долетели до слуха девушки. Она вышла в прихожую, прижалась ухом к двери. Кого-то заселяют. Ей нет до этого дела.
Уже через два часа она поняла, что ошиблась.
Перед обедом, по-отечески улыбаясь, Саватий представил ей Лаки Лэрда, иностранного журналиста и — как оказалось — давнего поклонника Льва Соцкого. Лэрд пишет книгу о Льве Борисовиче и проделал огромный путь…
Лаки Лэрд, потрясенно сияя глазами, поднимался из-за стола навстречу Лизе и — странно — она почувствовала раздражение.
Глава 7
Члены прежней Императорской фамилии были известны особенной любовью к парковым ансамблям и даже сами принимали участие в их оформлении. Не удивительно, что у Великой резиденции в Темпе разбит живописнейший сад, который называют Прекрасным или Дворцовым. Придворные поэты в прежние времена уверяли, что на земле невозможно найти место лучше. Достоверно известно, что начало ему было положено еще при древних царях — упоминания об этом встречаются в ранних образцах Высоцких летописей.
Из путеводителя по столице Империи
Ох, душечка моя, Марфинька, подруженька моя любимая! Такие дела сейчас во дворце творятся, что в прежнее-то время и помыслить нельзя было. Мой Прохор Петрович как вернулся из Великой канцелярии так перво-наперво рюмку водки опрокинул: от нервов-де. И только я хотела ему лечение в полной мере показать, чтоб знал (тщательно зачеркнуто) как он, родимый, и закричал: «Марусенька, ангел мой, у Императора секретарь — баба!»
Из письма, направленном в поместье соседки помещицы Паромоновой,
когда та с мужем в столицу ездила
Майкл смотрел в окно. Высокие окна императорского кабинета в Великом дворце от Старогродской площади отделяло несколько стен, но сама площадь прекрасно просматривалась: еще несколько дней назад она радовала королевский взгляд ковром из бегоний и роз.
Садовники расстарались не на шутку — столица праздновала «отбытие будущего императора Михаила из царства именуемое Имберийским, с благочестивыми мыслями о восстановлении великого трона». О своем благочестии за эти дни Михаил наслушался столько, что впору было творить чудеса. По счастью, от него ждали другого, и поэтому он улыбался и махал рукой все три дня праздника.
А и вправду собирался в Империю как на праздник. Знать, сейчас случилось похмелье.
В кабинете зашуршали юбки и, когда Его Императорское Величество изволили повернуть голову, перед ним в безукоризненном реверансе присела Мэй, ныне Маргарита Сергеевна, старший секретарь Императора. За ней маячили советники.
…Царственная Мать даже требовала лекаря и капли: Майкл отказывался ехать на Север без Мэй. В конце концов, королева махнула рукой: найдите девчонке учителей, чтоб не шокировать северных ханжей отсутствием манер. Майкл пожал плечами: Мей быстро училась. А то, как она ведет его бумаги, Майкла-Михаила и ранее устраивало более, чем полностью.
…Он подобрал ее в порту. Она бросила в него косточкой от вишни и попала прямо в лихо заломленную белую треуголку. Майкл взглянул: парусиновая рубаха, зеленые панталоны, бострог* небрежно брошен рядом, шляпа — на нем, а в ней — вишни с горкой. Девчонка совсем. Сидит по-мальчишески на ящиках и скалится:
— Эй, Красавчик!
Чулок нет, башмаки валяются на мостовой. Хороша невероятно и ясно одно: цветок только начал распускаться. Майкл наклонил голову:
— Заработать хочешь?
— Я не такая, Красавчик! Иди к шлюхам, во-о-он туда.
Майкл чуть подцепил носком сапога вишневую косточку, подкинул ее вверх — получилось — поймал и ловко метнул в девчонку. Она с хохотом уклонилась:
— Не любишь быть должен, Красавчик?
— Как тебя зовут-то, красотуля?
— А меня не зовут!
— Сама приходишь?
— Да хотя бы!
Майкл запустил в нее мешочком с золотыми. Девчонка ловко поймала. Взвесила на руке:
— Что, набил камушками, чтобы впечатлять легковерных?
— А ты развяжи, — посоветовал он.
Монету на зубок она попробовала совершенно очаровательно.
— Хороший подарок, пригодится. Ну, спасибо, Красавчик. Ходи здесь чаще!
Он расхохотался до слез.
— Получишь еще такой же, если составишь мне компанию за обедом. Я приглашаю тебя на свой корабль.
— Что будешь показывать на корабле? — хмыкнула девчонка. — У тебя есть котятки? Щеночки? А-а-а, у такого щедрого лира, конечно же, есть обезьянки. Нет, не интересно. Обезьянок я видела.
— Просто угощу заморскими фруктами. Такие еще никто не привозил, не чета твоим кислым вишням, — ему было смешно.
— Все так говорят, — пропела она. — А потом честной девушке приходится драться с большими и грубыми — фу — мужиками. Кстати, за вишни я могу и обидеться.
— Не стоит. И я тебя не трону.
Девчонка вздернула бровь и переложила ноги.
— Я тебя не трону, — повторил Майкл. — Слово офицера и капитана.
— Если такому капитану не верить, то кому тогда верить? — как будто с печалью вопросила она и спрыгнула с ящиков. — Три таких мешочка и обед с заморскими фруктами с тебя, Красавчик!
— Я тебя не трону, — сглотнув, повторил Майкл, глядя девчонке в глаза. — Только, когда ты сама захочешь.
Она звонко расхохоталась.
В приметы — женщина на корабле к несчастью — он не верил, хотя, по-хорошему, девчонку надо было бы высадить, если не в том же порту, так в следующем, но она была дерзка, языкаста, ловка, красива, наконец. Майкл никогда не упускал ничего из того, что ему нравилось. И ее не отпустил.
— Подожди…Ты что — король? Правда? — ее глаза были огромны. И на губах… сок заморских фруктов.
— Тсс, я всего лишь королевский сын. Третий сын, что может быть печальнее на свете? — отвесил шутовской поклон Майкл.
— Много чего, — серьезно ответила Мэй.
Ее звали Мэй, и она точно знала, о чем говорит. Крошка Мэй, Мэргарет Уит, честно рассказала ему про свое раннее сиротство, злую тетку, прибравшую наследство к рукам в обход слишком юной племянницы, монастырскую школу, где девчонок морили голодом, держали в неотапливаемых дортуарах и пороли… Про побег, про то, как не знала, куда податься — готова была умереть с голоду, но не вернуться… Но ей повезло, и она примкнула к бродячему цирку, а там уже научилась ходить на руках, показывать фокусы, трюки, чревовещать… Талантов у Мэй было немеряно. Майкл даже в детстве так не хохотал, когда она разыгрывала перед ним представления, а ведь его королевское высочество в свое время веселила вся столичная труппа. Мэй они в подметки не годились.
В монастырской школе девчонке успели поставить почерк, научили грамоте, основам делопроизводства, начальным азам экономики и — ради разнообразия, должно быть — игре на лютне. Из таких, как Мэй готовили экономок и помощниц по хозяйству в богатых домах. Неведомая тетка посчитала, что ее племянница-полукровка (отец юной Уит родом был из Южных княжеств) достойна только такой карьеры.
— Тогда почему ты Уит? — зевнул Майкл.
— Тетка поменяла мне фамилию, — потупилась Мэй. — Посчитала, что так приличнее, не стоит скандализировать будущих работодателей такой фамилией.
Фамилию Майкл не спросил ни тогда, ни потом. Он просто любил Мэй, лютню и порядок. А она быстро прибрала к рукам сначала его корреспонденцию, а затем и все остальное. Все, чего касалась Мэй, работало как часы. Это было очень удобно.
… Теперь государственные дела требовали внимания императора Михаила: после четырех часов по полудни в его расписании значились три доклада советников. Но и давнишние утренние, и настоящие вечерние доклады касались только одного: нового предстоящего празднования с названием слишком длинным и чересчур вычурным, на взгляд самого правителя.
Слушая, как страна отметит «вступление благочестивейшего императора Михаила в великую столицу, именуемую Темп», он еле сдерживал раздражение. Начавшийся дождь только усиливал монарший гнев. Дождь шуршал ветками сада, стучал в стекла дворца, звенел отдельными каплями и — чуть примолкнув, начинал вновь. Советник же говорил монотонно, словно поставил себе цель: непременно усыпить всех присутствующих. Михаил злился, но молчал, потому как помнил, что за высказанное вслух недовольство тратами его — его! — отчитывал посланник Королевы. Спасибо хоть наедине, едко думалось теперь.
— Дайте народу праздник! Столица этой страны заслужила мира и веселья. Когда столица довольна, остальная страна спокойна! Большие бунты начинаются со столиц! Но нам он сейчас не нужен! Сейчас важно совсем другое. Ваша роль — роль доброго Императора, который балует свой народ, который и так натерпелся от незаконной власти! — шипел посланник. — Королева будет огорчена, если узнает, что вы меняете курс.