Глава 8
Откуда родом Провинциал Саватий достоверно никто не знает. Иные говорят, что он нам послан свыше, как Ангел в утешение посылается в годину лютую, чтобы примирить небеса с землей. Другие уверяют, что отец его был благочестивийшим мольцом, но история не сохранила его имя. Третьи же, коих совсем мало, называя имя отца Провинциала, говорят о том тихо, не решаясь поведать миру великую тайну его рождения. Известно только, что с детства Саватий испытывал тяжелые условия сиротской жизни. Несмотря на бедность и слабость здоровья, он с большим успехом учился наукам и всех удивлял своей разумностью. Однако, душа его уже в юные годы стремилась к уединению, ибо он по мудрости своей знал, что только в тишине человек способен услышать Провидение. Однако, по любви своей к людям не смог их покинуть, зная, что не у кого им искать утешения.
Из жизнеописания Провинциала Саватия, изданного листовкой, для бесплатной раздачи
Более век назад подлинным первенцем массовой печати стала газета «Миррор», которую Издатель Томас Пирсон задумал как ежедневный утренний и вечерний номер. Она была рассчитана на домохозяек, которые хотят читать о событиях и разных полезных вещах, да так, чтоб и написано было ясно и понятно. Газета была примечательна тем, что в ней впервые публиковались иллюстрации и заинтересовала тем не только домохозяек, но и их мужей. Королева-мать, ознакомившись с новым изданием, пришла в совершеннейший восторг, однако любезно сделала издателю замечание, принятое моим прадедом Томасом с радостью и благодарностью. Ее Величество изволили сказать, что хорошие газеты всегда проникнуты истинным патриотическим духом Имберии. Мы придерживаемся этого принципа неукоснительно. <…> В настоящее время гордостью редакции является журналист лир Лаки Лэрд, который не разменивает свой талант на мелкие заметки. Лир Лэрд ищет темы по всему миру и рассказывает читателям о жизни малоизвестных стран и народов.
Из лекции издателя «Миррор» Марка Пирсона, читанной в столичном университете
Лаки Лэрд привык к женскому вниманию и поэтому тень, мелькнувшая в глубине Лизиных глаз, на миг его развеселила.
Но в своем ведомстве Лаки славился трезвым и холодным умом, а не только красивой внешностью, за которой он следил тщательнее, чем стареющая красотка за венериными кругами на некогда лилейной шее.
Уилли Кроули, ныне занимающий место начальника Кристальной шахты, описал Лизу как деревенскую простушку, Лаки же перед собой увидел хорошо воспитанную девушку, которая — надо признаться — умела держать лицо. Будь на месте Лаки кто-то другой, менее внимательный… Н-да, а девица Соцкая не так проста.
Еще в Полунощи Лаки решил, что в отчете обязательно подчеркнет тот факт, что Уилли надо менять: «Ошибка в расчете», — так мысленно окрестил он Уильяма. Сейчас же показалось, что головотяпство Кроули может обойтись куда дороже, чем представлялось.
Впрочем, они все не отнеслись к этой девушке серьезно. Полунощь — деревня на краю земли, а это как ни крути почти приговор для тех, кто выезжает в большой мир из таких вот, далеких от цивилизации, уголков: недостаток воспитания, плохое образование, неопытность, восторженность, в целом свойственная юности, — все вместе играет с простушками дурную шутку. Сколько он видел таких девиц?
Может быть, и с этой усложнять не надо?
Насколько серьезно к Лизе Соцкой относился собственный отец, особенно тогда, когда ему было не на кого положиться?
— Елизавета Львовна, — Лэрд поцеловал тонкую бледную руку. — Позвольте мне от лица всех моих сограждан, всех подданых Имберийской короны, от лица всего свободного мира, от лица газеты, в которой я имею честь работать, выразить вам соболезнование. Это огромная утрата для всех. Ваша потеря глубоко опечалила весь мир. Лев Борисович — гений. Я всегда восхищался им. Моё сердце скорбит вместе с вами. Я сочувствую вам как дочери, потерявшей самого близкого, самого дорогого человека. Я сочувствую всему человечеству: мир лишился величайшего ученого. Позвольте мне разделить ваше горе. И я не верю, я не верю, что Лев Борисович мог кого-то предать! С этой клеветой я готов бороться до конца своих дней!
— В эти нелегкие дни ваши слова очень важны. Благодарю вас, — спокойно сказала Лиза.
Лаки заглянул в ее глаза: откуда это чувство, что он взял неверный тон?
— Я так мечтал о знакомстве со Львом Борисовичем. Вы позволите мне находиться рядом с вами, Елизавета Львовна? Я не могу отказаться от мысли написать книгу о великом человеке!
— Вы хотите, чтобы я рассказала вам об отце?
— Смею надеяться на это!
— С удовольствием побеседую с вами. Но мы с вами находимся в монастыре, лир Лэрд. И, полагаю, подчиняемся общему распорядку. У меня совсем нет времени, я занята с утра и до вечера. Может быть, когда-нибудь позже. Мне жаль, — Лиза слабо улыбнулась.
— Ваше Высокопреосвященство! — пылко воскликнул Лэрд. — Вы же не позволите, чтобы беззаконие восторжествовало!
— Элиза, — голос Саватия был чрезвычайно мягок, даже нежен. Девушка быстро взглянула на него. — Сейчас у тебя более важная миссия…, — Провинциал умело держал паузу. Вдруг по лицу его словно пробежала судорога, и он, быстро шагнув к Лизе, сжал ее руки:
— Ребенок, конечно же, расскажи все! Всю правду! Память о твоих родителях, о твоем отце должна быть увековечена, а его имя очищено! — голос Саватия дрогнул и, отступив от Лизы, он быстро отошел к окну, словно скрывая нахлынувшие чувства.
— Ох, как переживает, — Акулина покачала головой и продолжила шепотом, обращаясь к Лэрду. — Как он переживает! И все ведь внутри, внутри: такую скорбь несет. Он ведь понял, как друга-то не стало: так рыдал, так рыдал. Но никому не показывает, никому, вот даже и Елизавете Львовне! Все в себе держит, даже если бурлит в груди-то. А куда деваться, нас всех бросит, мы вообще погибнем. Вот так и терпит! Ради нас!
— Я слышал, — зашептал Лэрд в ответ. — Они давние друзья.
— Еще с каких пор! — маленькие глазки Акулины блестели.
Лэрд прижал руки к сердцу:
— Я рад, Елизавета Львовна, что вы сейчас в безопасности, под покровительством такого человека, как Провинциал Саватий!
Лиза опустила ресницы. Мысленно Лаки поморщился: этих северян в одной школе тренируют держать бесстрастное лицо?
— Я готов привлечь своих коллег-репортеров к защите имени Льва Соцкого!
— Лир Лэрд, вы же имбериец.
— Верно. Но прежде всего я человек чести, и готов защищать правду до конца. Это моя профессия.
— Император Михаил тоже имбериец, не так ли? Вы уверены, что ваши коллеги поддержат вас и пойдут против — нет, не северного императора — против сына Королевы?
— Если потребуется, я готов и с королевой бороться, — патетично воскликнул Лаки. — Однако, позвольте уточнить, Елизавета Львовна. Ее Величество добра, мудра, благородна — уверен, она сама испытывает глубокий шок. К тому же император Михаил вряд ли занимался этим делом лично… Я думаю, что речь идет о врагах вашего отца в его ближайшем окружении, о мелких завистниках… О людях, которые ввели в заблуждения всю страну! Они не побоялись оклеветать гения! Они должны ответить за свои преступления! Императору просто нужно открыть глаза, привлечь его внимание, рассказать правду! Королевская семья всегда внимательно относилась к нуждам своих подданных, и ценила печатное слово. Я понимаю, что времена Узурпатора тяжело сказались на вашей стране и вам сложно представить власть прессы. Но, поверьте, она велика. Наши королевы всегда понимали это. И император — достойный сын своей Матери, он прислушается к новому мнению. Ведь сейчас никакого противовеса нет! Давайте создадим его! Пусть люди слышат не только голоса клеветников! Свободная пресса — мощный инструмент, Елизавета Львовна!
Случается, что на север «мощный инструмент» попадает с таким опозданием, что уже в принципе не важно, насколько пресса свободна — то, что случилось на материке, давно закончилось. Но мысль эту Лиза благоразумно не высказала, а Лэрду только кивнула, ответив:
— Я благодарна вам за ту любовь, которую вы испытываете к моему отцу и за ваши слова поддержки. Это ценно для меня. Уверена, вы бы нашли с отцом общий язык — он ценил умных, честных, открытых молодых людей. Как жаль, что вы не встретились!
Отец не жаловал имберийцев, но это Лаки знать не надо.
Репортер прижал ладонь к груди:
— Как мне жаль, Елизавета Львовна! Эта рана навсегда останется в моем сердце.
Саватий, расставшийся, наконец, с окном и снова натянувший маску полного бесстрастия, положил одну руку на плечо Лизы, другую — Лэрда:
— Предлагаю вам потрапезничать. А после погуляете в саду, побеседуете!
— Нам не хватит одного дня, — всполошился имбериец.
— Так живите, сколько хотите. Вы — мои гости. Вас никто не потревожит.
— А мы не будем мешать тем, кто сейчас работает в саду? — осторожно спросила Лиза.
— Не будете. Их дело работать, а не судить других. Заодно себя испытают, терпение свое проверят, — категорично отрезала Акулина.
Саватий покосился на нее. Неодобрительно?
— В любом случае, сад не лучшее место для прогулки. Сейчас там жгут листья, мы не сможем долго гулять в дыму, — Лиза гнула свою линию.
— Мы можем поехать в Межреченск, — живо воскликнул Лаки. — Ваше Высокопреосвященство, вы позволите?
— Конечно, — Саватий кивнул. — Хороший вариант. Погуляйте в городе.
Мысленно Лаки потер руки. Не стоит усложнять — девица и девица. Не настолько проста, как живописал Уилли, но все-таки молода и неопытна. Город — это хорошо. В городе девчонку можно побаловать, без оглядки на монастырских, один вид которых не располагает к романтическому настроению.
Лиза тоже поставила себе пять баллов. Осталось придумать как отвязаться от Лаки, когда они будут в городе. Она посмотрела на накрытый стол: интересно, а кто потом это все доедает?
После завтрака в одном из переходов Лизу неожиданно догнал Саватий: