— Вот, держи, Элиза, — бархатный мешочек с золотыми лег в ладонь девушки. — Купи себе, что там вам, девушкам, надо? Платье новое закажи. Несколько прогулочных, домашнее, шляпку там, какую. Если не хватит, скажи, я добавлю. И присмотрись к парнишке, хороший он, Элиза, искренний, честный. Воля твоя, но присмотрись, дорогая девочка.
У себя в комнате Лиза задумчиво поразглядывала деньги. С одной стороны, она была рада внезапно свалившемуся на нее «богатству». С другой — заказ платьев, даже готовых, подразумевал, что Лизин корсет увидит модистка, а этого допустить никак нельзя. Значит, надо оттягивать и даже растягивать занятие «переоденьте девушку из Полунощи» настолько, насколько возможно. А в идеале, не тратить бы деньги вообще… Платья-то ей без надобности.
Странно, еще накануне Лиза думала, что при первой же возможности она выберется из монастыря, и не вернется в него обратно. Сейчас же собиралась задержаться здесь, не меньше, чем на неделю. Появление Лаки, к которому она не чувствовала никакого доверия, было ей на руку. Однако, Лаки давал ей возможность для маневра. Оглядеться в Межреченске, собрать слухи про смерть барона… Винтеррайдер слишком значимая фигура для Севера Империи, его смерть не могут не обсуждать… Да и про наследника наверняка что-нибудь да говорят.
Что она потом будет делать с этими слухами, Лиза старалась не думать.
Дорога путь укажет.
Или нет.
Она только успела рассортировать по кошелькам и тайным кармашкам деньги, когда к ней ворвалась Акулина:
— Вот держи, — в ее глазах неуловимо мерцала насмешка, когда она сунула в руки Лизе старую газету. — Знаю, что Провинциал тебе денег дал. Вот тут, видишь адрес, модистка шьет хорошо, берет недорого, а сестра у нее шляпы делает. Ты тут точно на одно платье больше справишь. Зря ты сегодня согласилась гулять-то, надо было сначала обновки сшить, бедолажная.
— Спасибо. Но разговаривать с репортером я смогу и в старом платье, — любезно ответила Лиза.
— Да разве ж дело в этом. Он такой красавец! А ты как не девушка рядом, смотри, милостыню начнут подавать!
— Думает, Лаки Лэрд выглядит так же неважно? Или жители Межреченска настолько богаты, что подают гостям в камзоле с прошивкой из аксамита?
— При чем тут господин репортер? Я про тебя говорю! Я бы даже в моем возрасте постеснялась гулять такой вот… неподабающе одетой, вот. Что гость-то наш про тебя подумает?
— Я знаю, что думает про меня лир Лэрд на самом деле.
Акулина зорко глянула Лизе в лицо:
— И — что? — жадно и вкрадчиво спросила она.
— То, что я дочь Льва Соцкого. Этого достаточно.
Собеседницу вдруг перекосило:
— Ты нос-то не задирай! А то по нонешним временам это и несчастьем может стать! — она резко развернулась и рванулась к выходу, но остановилась. — Добра тебе желаю, а ты стоишь чисто столповая. Забудь про свой норов-то. Куда тебе деваться? А с этим Лаки, вот имечко-то собачатье, может поживешь как лира хоть несколько лет, глядишь и денег подкопишь.
— А что лир Лэрд уже просит моей руки?
— Руки! — Акулина захохотала. — Какой руки? Он — лир! А ты кто? У них в королевстве таких на порог не пускают.
Лиза прикусила щеку изнутри. Без всякого воспитания хотелось уточнить: насколько это личный опыт самой Акулины и кто именно ее там на порог не пускал.
— Что же, сестра, давайте не будем торопиться. Я благодарна вам за ваши, без сомнения, ценные советы и заботу, но лир Лэрд пока декларировал только одно желание: поговорить, — Лиза постаралась простодушно улыбнуться и заглянула Акулине в глаза. — Брат Саватий отправил меня на беседу сегодня. Разве я могу не пойти? Разве это не будет грехом еще более тяжким, чем просто старое платье?
Акулина пожевала губами, с подозрением разглядывая Лизу.
— Ладно. К модистке-то загляни. Она тебя обошьет, на девушку похожа станешь, а не на чучело какое-то.
— Благодарю вас, — Лиза созорничала и сделала средний реверанс. От неожиданности Акулина слегка отпрянула и диковато скосив глаза, подалась, наконец, к выходу.
Лиза прижала холодные ладони ко лбу. Вот, не дай Госпожица, окажешься от саватиевой помощницы в зависимом положении и припомнит она тогда все прыжки и поклончики.
…Лир Лэрд, должно быть не подозревая об участи, которую ему уготовали Саватий с Акулиной, ждал Лизу у мотора, сияя глазами. Было все-таки что-то чрезмерное в прекрасном лире, но сформулировать для себя, что именно ей не нравится, девушка не могла.
Красив? Без сомнения.
Безупречен? Еще как, хотя здесь у самой Лизы опыта маловато, но, если вспомнить уроки нянюшки и маменьки, то Лаки Лэрд просто образец светских манер. Вот и сейчас он усаживал Лизу в салон так, как будто она была, по меньшей мере, королевной.
И сам не нарушил приличий, расположившись в отдельном кресле спиной к водителю, лицом к Лизе. Вот водитель Лизу удивил: брат Максим? Но — почему? Кажется, ему не по статусу.
— Его Высокопреосвященство уступил нам свой мотор, — воодушевленно сказал Лаки. — А брат Максим был столь любезен, что вызвался сопроводить нас в город и показать самые интересные места.
Лиза почувствовала тоску. Ее задача избавиться от спутника усложнялась. Хоть, действительно, к модисткам езжай.
Брат Максим, свесившись в салон за спиной имберийца, растянул губы в улыбке. В его глазах не было никакой любезности. Может, дело в том, что на этом моторе ездит сам Саватий? Вряд ли в Межреченске много «дворцов» на колесах.
Лиза мало видела машин, а такие ей и вовсе не попадались. Внутри этого салона можно было, наверное, полноценно жить, причем, без сомнения, в роскоши и с удобствами.
— Вы так добры, брат Максим, — слегка склонила она голову. — Я с удовольствием воспользуюсь экскурсией, которую вы для нас проведете.
А лучше просто машину покарауль, добавила она мысленно.
Лаки резко взглянул назад себя. Максим похлопал глазами и скрылся за спинкой водительского кресла. Мотор мягко тронулся с места, поворачивая к Путевым Вратам. Лиза вздрогнула: на пяточке рядом с будкой привратника стояли две женщины, и обеих она узнала. Одна — рослая тетка из самохуда, вторая — та самая мать, которая умоляла Саватия спасти ее дочь. Они оживленно болтали и смеялись.
Стойгнев разглядывал Межреченск.
Городок о таком внимании не подозревал и о визите важного столичного гостя не догадывался, а потому жил своей жизнью, простой и безыскусной. Надо сказать, что жизнь эта, обыденная, как овсяная каша на столе у землепашца, вызывала у Стойгнева глухое раздражение.
Вон возвращается молочница, гремя пустыми бидонами. Толстая, рыхлая, медлительная и коровы у нее, должно быть, такие же — жуют жвачку неторопливо и ни о чем не думают. Во всяком случае князь был уверен в отсутствии интеллекта у коров.
Вот спешит с корзиной осенних роз цветочница. Молодая, быстрая, ну — других не держат. Старые цветочницы работают в лавках, подальше от глаз покупателей, и уже оттуда руководят такими вот барышнями, разносящими букеты чуждых этому городу цветов. Розы в Межреченске цветут только в теплицах, а хозяйка у теплиц такова, что вздрогнешь, коли увидишь. Крепкая баба, настоящая большуха, все семейство держит в кулаке — даром, что цветочками занимается. Должно быть, пьет сейчас утренний чай с бубликами, а не мечется по точкам и теплицам как некоторые тут… по городам Империи. А бублики Флора Михайловна очень уважает. Из столицы пришлось с собой их тащить… Флора — свой человек.
Рысцой, держась в тени, бежит послушник Неспящих. Хм, вот это еще интереснее, и, если Стойгнев прав, то надо сказать Ижаеву, чтоб над маскировкой поработали получше. Впрочем, сегодня уже поздно — все уже сделали и хорошо, если не спалились.
Раздражение вновь плеснуло колючей волной, осязаемо и привычно царапая княжье нутро.
За последние годы он с этим состоянием свыкся. Сейчас даже представить не мог, что у него, дворянина из Золотой книги, может вызвать… радость, например. Не стало Машеньки, не стало чувств. Но остался долг. Он заставлял Стойгнева изображать из себя живого много лет.
Он же толкнул Стойгнева возглавить заговор против Михаила еще в те дни, когда стало ясно, что столицу сдадут. Вместе с Косицыным они прохлопали тех, кто спелся с имберийскими псами. И эти два года дались князю особенно тяжело. Если ли что-то на этом свете, что заставит его вдохнуть полной грудью и почувствовать себя — нет, не счастливым — просто спокойным?
Падение Михаила? Смерть его мамаши? Новое воцарение? Кого? Самого Стойгнева? У соратников мысли именно такие, но его они забыли спросить… Тоска княжья становилась совсем уж горькой, когда Стойгнев мысленно добирался до воображаемой кандидатуры будущего императора.
И нелегким словом поминал он цесаревну Веру Александровну — вышла бы замуж за кого Отец сказал, родила бы наследника или наследницу, а потом исчезала сколько душеньке угодно. Следы свои Великая Княжна так спрятала, что никто не нашел ее до сих пор.
Была девица царских кровей, благотворительностью занималась с невиданным размахом, народникам помогала как никто, наверное, в Империи… А исчезла, как не было ее. Революционная же волна смыла остальных. И от императорского рода Державиных и близкого к ним рода Морозовых никого не осталось.
Дураков, желающих на трон попасть, и зад свой царским наречь хватало, конечно — пучок за пятачок. Но, признаться, не без помощи и стараний самого Стойгнева пучки эти были тщательно прорежены еще в прежние годы. На троне должен быть только достойный. Косицын много трудился над этим. Они все хорошо работали. Им так казалось. Только вот их «хорошо» привело к тому, что теперь на северном троне восседал имберийский отпрыск.
Руб-Мосаньский скрипнул зубами. Королева их переиграла. Одно ладно вышло — Истинный трон в надежном месте. Королевскому сынку довольно и копии. Он об этом все равно не догадывается. А вот истинную корону севера Руб-Мосаньский и сам был не прочь найти. Древняя реликвия как в воду канула. А по преданию именно этот артефакт, подаренный когда-то Ледяными Лордами древнему императору, мог указать достойного, кто может удержать Империю. И архив Паляницина до сих пор не найден. Мнилось Стойгневу, что найдутся там подсказки… да только все ниточки были оборваны.