— Милгосударь, закрыто. Завтра приходите.
— Жрать хочу, аж камзол заворачивается, — по-свойски молвил Сергей. — Будь ты человеком, подай чего есть. Золотом плачу. Я — мухой. С детства быстро ем.
— Рад бы, да закрыто заведение-то. Печь встала. Раньше, чем к завтрему не поправим, — половой улыбался широко, привычно, но где-то в глубине его глаз тлела знакомая Сергею настороженность.
— А говорят градоначальник столуется, — весело сказал он половому. — Как можно-то, если у вас печь ломается, а?
— Вот такая проруха случилась, — развел руками трактирный слуга. — За начальство не переживайте, ему мы завсегда найдем способ угодить. А вы уж потерпите, милгосударь, некуда деваться-то.
— А чем мои деньги хуже, а? — скандально завел было Сергей, да вдруг полыхнул браслет — князь раздавил сигналку.
Ижаев дернул ограничитель на браслете и попросту снес полового с дороги.
Успеть!
Загрохотали двери за спиной — это его люди вломились следом.
Со стороны кухни и из-под лестницы, как петрушка из коробочки, посыпались белые фигуры. Но Сергей был быстрее и птицей взлетел на второй этаж. Дверь вынес, не заметив ее. Впился кончиком шпаги в горло мещанина, царапнув до крови…
Тот же одновременно с шалым блеском в глазах дернул шнурок черной ладанки на груди.
И в следующее мгновение снежный вихрь впечатал Ижаева в стену и прежде, чем свет померк, снова мелькнула мысль: «Ошиблись!»
Вторя ей, раздался яростный рев князя:
— Винтеррайдер!
И больше ничего не было. Черный провал.
— Барон, льды тебя задави! Что ты тут делаешь? — чернобородый сверкал глазами так, как будто не был скручен по рукам и ногам. — Отпустите меня!
— Отпустить всегда успеем. Нам, прежде всего, хотелось бы знать, кто вы и что вы тут делаете сами? — Андрей стоял в дверях и со странным выражением смотрел на Ижаева. На купца, которого крепко держали снежные воины, он даже не глянул. У того же такой бешеный огонь полыхнул в глазах, что Ганг почувствовал разом и облегчение, и усталость: он понял кто перед ним.
Старый знакомый, князь Стойгнев Руб-Мосаньский.
Странно встретить его под личиной купца в Межреченске.
— Отпустите.
Андрей протестующе повел головой, но Ганг не дал ему ничего сказать.
— Вас, Ваше Сиятельство, борода так меняет, что, если бы не ваш знаменитый гневный взор, я бы еще долго не сообразил, кто передо мной, — с легкой иронией обратился он к Стойгневу. Тот же, наклоняясь к Ижаеву, буркнул сердито в ответ:
— Вы моего секретаря убили.
— Ваше сиятельство? — Андрей недоуменно вгляделся в купца. Ганг развел было руками, но в это время голос подал снежный воин.
— Человек жив, — гулко молвил он.
— Вы разговариваете? — ахнув, князь живо, с детским удивлением оглянулся на снежника.
— Врача везите в город, — одновременно отдал распоряжение Андрей кому-то в коридоре и только потом спохватился, посмотрев на Ганга полувопросительно.
Привык к полной самостоятельности.
Барон кивнул Волкову и обратился к Руб-Мосаньскому:
— Я не ожидал вас здесь встретить, Стойгнев Данилович, — Андрей кашлянул и Ганг снова кивнул ему, разрешая говорить:
— Мне известно, что князь находится сейчас в своем имении…, — начал Волков.
— А мне известно, — рявкнул тот, перебивая, — Что барон поднялся на борт морского лайнера, да и отплыл себе восвояси. У меня даже изображений этого барона есть. Несколько десятков!
Он уже сидел на полу возле Ижаева, и более того, пытался найти пульс у Сергея.
А писали, что у него сердца нет, отстраненно подумал Ганг, и подчиненных он в расход пускает, не задумываясь.
Но…?
Официально у него сейчас в подчиненных только ф е л ь д ъ е г е р и, разве нет? Из тайной службы его убрал Михаил.
— Мы все ошиблись…, — миролюбиво заговорил он, и Стойгнев громко фыркнул.
— Дожили, — сказал насмешливо. — Хранитель Севера, как вор крадется по своим землям и носит чужую личину. Патриоты Империи падают замертво от ударов его колдовских воинов, а по самой Империи шастают враги всех мастей, но дела до этого никому нет. Мы тут в шпионов играем, да друг за другом следим.
Он глянул на Ганга так, как будто это барон прикармливал всех врагов Империи.
— Въезд в страну мне запрещен. А дело о смерти Фрама никто не собирается расследовать, — счел нужным напомнить Ганг, и уточнил. — Кстати, именно он был Хранителем Севера, а я…
— Не надо, — прервал его Стойгнев. — Я читал рукописи из закрытой секции императорской библиотеки. — Раз снежники подчиняются тебе, то Хранитель Севера ты. К а к ты стал Хранителем, тебе лучше знать. Правда, я думал, что это все эти записи о воинах Винтеррайдеров лишь легенды, — и он снова с каким-то детским любопытством уставился на снежных воинов.
— Мы сотрудничали с Ижаевым, — Андрей вздохнул и поклонился в сторону снежника. — Он не хотел пролить кровь Хранителя. Я клянусь в этом как побратим Стаи и прошу помочь в исцелении сего человека. Я готов понести наказание вместо него.
— Что скажет сам Хранитель? — теперь голос снежника шелестел как поземка в поле.
Хранитель?
— Этот человек не заслужил наказания, — подтвердил Ганг вслух. — Никто не заслужил наказания, и побратим тоже.
— Мы сделаем снежную воду. Она укрепит его. Пока же его не трогайте, — воины подернулись дымкой, и снежное марево окутало Ижаева, растворяясь в нем.
— Высокие Небеса! — протянул князь страдальчески, и добавил после паузы. — Гибель Вольфрама мне самому не дает покоя. Я думаю, мы можем быть полезны друг другу.
Винтеррайдер и Волков переглянулись.
— Может быть, отзовете своих людей, князь? — спросил Волков. — А то они держат наших на прицеле. Завтра вся округа будет смаковать это необъяснимое побоище.
— Значит, на самом деле гостиница твоя, барон? А пустая стоит потому, что вы ее под свои нужды держите? — уточнил Стойгнев и посмотрел так, как будто устал смертельно. Ганг пожал плечами, глянул на Андрея.
— Это же Межреченск, — объяснил тот. — Тут народ только на ярмарки съезжается. Портовые могли бы, да они сюда сами не суются. Чистое место, не для них, у них там своё есть, куда проще. Пока река не встанет, там очень оживленно.
— Понятно. Ну, а побоище мы объясним, — Стойгнев поднялся, посмотрел недовольно на Волкова и тот медленно посторонился, не покинув, впрочем, дверной проем. Князь тем не менее вышел, не задев Волкова.
— МОлодцы! — раздался из коридора его зычный бас. — Гуляем, пьем, веселимся, к девкам пристаем, с половыми деремся! Любя, в четверть силы! Хозяин за все платит!
— Рехнулся!? — Андрей возмущенно дернулся следом, но Стойгнев уже сам появился в проеме.
— Репортеров местных организуй, пусть пишут, как охрана купца Иванова потрясла вашу глушь своей гулянкой.
— Хорошая идея, — поддержал Ганг. — А главное, всем всё понятно и все всё знают. Организуй, Андрей, управляемую потасовку на площади. И шума побольше.
Тот хмуро кивнул и, снова помедлив, вышел. Еще и оглянулся на князя, уходя.
— Не доверяет мне, — ухмыльнулся Руб-Мосаньский, заходя в номер, и озабоченно разглядывая Ижаева, из лица которого пропали, кажется, все краски.
— Хранитель Севера, значит, — тяжко уронил, переводя взгляд на Винтеррайдера. — Не уехал. Всех обдурил. Под личиной ходишь и в свои игры играешь. Поговорим?
Глава 15
Давно это было, рассказывают старые люди. Жила в лесу одна лиса. Скучно ей было. Зачем тут одна живу, подумала лиса, и отправилась искать себе того, кто никогда никого не боялся. Искала, искала, весь лес обежала, пошла в тундру. Там волка встретила. Стали вместе жить. Остальные лисы узнали и возмутились. Такую лису надо изгнать из племени, решили. Собрались и пошли к волку с лисой, а навстречу им другие волки идут. Тем тоже не понравилось, что волк с лисой живет. Волк увидел стаи, что к ним идут и говорит лисе, вставай — побежали. А та удивляется, она же искала того, кто ничего и никого не боится. А я и не боюсь, отвечает волк, однако, быстрые ноги важнее, чем крепкие зубы. Так и убежали от всех.
Из северных сказаний, изданныхпутешественником Изольдом Карловичем Мором
У народа хансю есть любопытное сказание о сотворении мира. У них нет Творца, как некоего сакрального Разума. Хансю мыслят просто: когда-то мир был водой, огромным озером, а земли не было совсем. Но летела над озером утка и снесла яйцо, приземлившись на лист озерной лилии, после чего лист тот стал увеличиваться в размерах и превратился в Первую землю, остров, от которого затем пошли другие острова.
Из записной книжки путешественника Изольда Карловича Мора
Ойц-Пельга сидел на шкуре возле своего чума и смотрел на ледяной край Панциря, что стеной возвышался над желтеющей тундрой. Старому шаману народа хансю всегда нравилось это место: одна оленья пробежка — и можно прикоснуться к царству вечного Холода.
Однако, мир устроен мудро — глаза Ойц-Пельга видят лед, а земля вокруг него, покрытая мхом, может расцветать цветами, краснеть ягодами или желтеть, как сейчас, когда Зима, слушаясь веления Ледяных великанов, уже готова покинуть свой чертог и снова навестить мир людей.
Ойц-Пельга был опытным шаманом рода Росомахи. Он всегда приезжал сюда заранее, задолго до праздника Предуготовления Встречи. Шаманы разных родов собирались на Большую Жертву, чтобы Зима знала — ее ждут, ей уже жарят самого хорошего оленя.
Когда ее ноздрей коснется сладкий дым, она поймет, что люди рады ей и потом будет добра к ним. Когда ее зубы вопьются в оленье мясо, она расхохочется тысячами голосов и радостно помчится со склонов Панциря к людям. Пусть мчится, пусть радуется, пусть злится на белых людей, что живут дальше, в лесах — они не жарят ей оленей.
Ойц-Пельга, прибывая на место Осенней Жертвы заранее, не только любовался отблесками солнца на дальних ледяных откосах. Он заставлял молодняк гонять оленей к Панцирю. Ойц-Пельга хитрил: у края панциря оленей угощали грибами — и с каждым днем они бежали к холодному льду все охотнее.