Анна не сомневалась, что сама она непременно найдет что-нибудь, что будет совсем не хорошо, но — ей не хотелось терять то хрупкое равновесие, которое вдруг поселилось у нее в душе после болезни.
И она уступила спокойному голосу мужа — он почему — то вызывал у нее улыбку — и теперь проводила дни в покоях, которые когда — то выделил им Фрам.
Время в «Оплоте» шло медленно и, к удивлению Анны, за время ее болезни ничего не изменилось, а ей почему — то казалось, что должно. Помнится, она спросила Димитриуша, едва осознала себя, выкарабкавшись из жара и бреда, привезли ли в замок тело? Тот даже не понял сначала, о ком спрашивает жена. Но ведь Фрама должны были похоронить д о с т о й н о в родовой усыпальнице.
Но отложенное на неизвестное время церемониальное погребение барона было лишь следствием странной и ужасной истории, которая уже случилась, а в остальном — никаких новостей и изменений.
Точно прав ее новый муж: все уже напрочь забыли о бароне Фраме Винтеррайдере. Но ведь этого не может быть.
Димитриуш многого не понимает и не замечает, и Анне ее с расспросами, верно стоит идти к Медведеву, который искусно управляет гарнизоном, не выходя из тени ее мужа.
Димитриуш наслаждался и наслаждается своим положением, не замечая, что власть его — та дорогая вещь, которую взрослые дали подержать ребенку, а сами готовы тут же ее отобрать, перехватить, не доверяя тонким детским ручкам. Анна присела и погладила камень низкого подоконника: и камень — живой, плоть и мощь Оплота, — неожиданно откликнулся, незримо толкнув ладонь мягким теплом.
Она замерла.
Впервые ее смутные ощущения, в которых она не была уверена никогда, получили подтверждение. Оплот — не просто замок, не просто камень, не зря она готова была в этом поклясться. Не думая ни о платье, ни о том, что ее кто — нибудь может увидеть, она села на пол и прижалась к теплой стене.
— У тебя же есть Источник, да? — шепотом спросила Анна. — Я читала о таком в университете. Знаешь, сейчас говорят, что старая история — только легенды. Но мы-то с тобой не можем быть легендой, правда? Мы есть. Мы живем сегодня. Ты откроешь мне свои тайны? Молчишь? Или только твой Хранитель может быть твоим проводником? Тогда почему сейчас я тебя услышала? Кто же Твой Хранитель? И где он? — Анна погладила стену, вглядываясь в темный рисунок камня. — Неужели Медведев? Фрам передал род ему? Почему? Потому что больше некому? Но ведь кровь Винтеррайдеров еще пока жива. Есть младший брат… Его же не могли исторгнуть из рода? Или могли? Да, тогда это объясняет многое. По крайней мере тогда понятно почему он уехал, да и в принципе все время торчит на Островах, не показываясь в родной стране, — и она снова погладила камень, вслушиваясь в свои ощущения.
Шаги она услышала, когда Димитриуш повернул к их покоям. Нет, не услышала — увидела. Даже не так, узнала, что Димитриуш идет. Замок? Или сама Анна вдруг почуяла силу с в о е г о рода, которая время от времени словно бродила под кожей, но никогда не проявлялась? Но почему?
Что изменилось? В мире? В самой ли Анне?
Не торопясь, она прошла к камину и села в кресло, открыв первую попавшуюся книгу. Димитриуш увидел вполне мирную картину: его красавица жена что — то читает. Опять!
— Книжница моя, — он с улыбкой поцеловал ее красивый лоб. — Смотри, что я тебе принес.
— А что это? — Анна с недоумением разглядывала берестяной туесок, эффектно открытый мужем перед ее лицом.
— Какая — то разновидность местных конфет. Попробуй, это вкусно. Северная ягода в меду и топленом молоке, как я понял. Из Межреченска пришел обоз с продуктами, и вот, среди прочего, целый короб такой сладости, — Димитриуш, рисуясь, покрутил шарик желтоватого цвета. — Ну, девочка моя, Анечка, открой ротик и скажи: «А-ам!»
— Я видела такие, — вспомнила Анна. — В приюте. Однажды нам привозили их на зимний Солнцеворот.
— Ммм, все — таки хороший у вас приют был. У нас вот такого баловства никогда не было. Если на праздник березовой каши не выписали, так, считай, хорошо отметили, — со смешком ответил муж.
— У нас были запрещены физические наказания.
— На бумаге они везде запрещены, Нюта. Да только, как говаривал наш незабвенный директор, чтоб его черви медленно жрали, бумаги пишут для того, чтоб…, — он осекся и улыбнулся жене. — Старик у бумаги одно только предназначение признавал, не буду говорить какое, чтоб твои нежные ушки всякие непотребства не слышали. А нам с тобой сейчас еще взвар принесут.
— Димитриуш!
— Что? Ну, я начальник гарнизона или нет? Могу заказать взвар в покои для жены?
— Лучше расскажи, как ты это лакомство отбил у эконома замка?
Вторушинский тяжело вздохнул и трагично сказал, закатывая глаза:
— Это был тяжелый бой…
Анна расхохоталась.
— Ну вот, так — то лучше, — обрадовался муж и уселся на пол у ее ног. — Похвали меня, жена, я старался, здесь, в этих безрадостных пенатах, это не так — то и просто.
— Верно, — согласилась она и погладила жесткий ежик светлых волос. — Тут из всего досуга — детские спектакли, а из лакомств — пироги. Так что — да! Ты — мой герой.
Муж прищурился как довольный кот, а Анна вдруг с грустью подумала, что теперь ей надо научиться любить этого человека. Все остальное будет слишком нечестным, ведь Димитриуш ее любит так, что ему вполне хватает одного этого чувства, и он даже не замечает, что заполняет Аннину пустоту, не получая взамен равнозначного ответа.
Когда-нибудь он поймет… устанет отдавать.
Анна поцеловала белокожий лоб и сказала таинственным шепотом на ухо мужу:
— Сейчас Семен со взваром зайдет.
— Да ты что? — поддержал он игру и, сделав таинственное лицо, спросил. — Это точная информация?
— Ыгмы, — мыкнула Анна, удерживая смешок.
Но Семен — дежурный от гарнизона по кухне — принес не только напиток.
— Из Межреченска прибыл гость до вас, передать просили, — пробасил он, споро расставляя кружки на столик. — Ждет вас в гарнизоне, Медведев вроде с ним уже. Можно идти?
— Ступай, — кивнул Димитриуш. — Скажи, я скоро буду.
Тревога вдруг полыхнула внезапно и с такой силой, и Анна непроизвольно схватила мужа за рукав камзола.
— Да, я быстро, Аннушка, — по — своему понял он. — Размещу его и вернусь. Опять город какую — нибудь ерунду пишет, не думай об этом даже.
Кивнула Анна тогда, когда тяжелые двери покоев затворились за Димитриушем. Ерунду город мог передать и телеграфом, хотела сказать она, но беспомощно молчала, глядя перед собой.
На столике остывал взвар.
Глава 17
Самая длительная осада замка «Оплот Севера» длилась три года. Это был век Огня, когда рыцари Кайзера прошли победным маршем по краю имперских земель. Но их конечная цель — Замок — так и не был захвачен. Более того, осажденные себя чувствовали явно вольготнее осаждающих все три года. Рыцарь Райхенгазен, которому посчастливилось вернуться их этого похода, оставил мемуары, где описал все невзгоды, коим подвергся славный отряд. Боевой дух рыцарства изрядно сокрушал тогдашний барон Оплота Вольф Винтеррайдер. Когда в стане рыцарей началась нехватка продовольствия, барон, отринув присущее его званию благородство, отдал приказ накрывать столы на башне Замка, где он и его приближенные ели и пили сколько хотели прямо на глазах воителей Кайзера. «Если сдадитесь, — кричали осажденные рыцарям. — Мы и вам дадим хлеба и куропаток! А хорошего вина в Замке припасено на сто лет вперед!»
Исторические рассказы о делах минувших. Учебник для юношества
Замок был огромен. И серые отвесные стены его явственно свидетельствовали, что строили его в те дикие времена, когда о безопасности думали куда больше, чем о красоте. Видывал Станислав разные замки и только сейчас понял, что по-настоящему древних не встречал, да и хозяева больше хвастались каменной резьбой, особливо вокруг окон, чем боевой мощью стен. Строители Оплота про окна, похоже, не слышали, зато на бойницы не поскупились — щели, в которые удобно пускать стрелу — одна за другой, одна за другой — не опасаясь встречной, вражеской, извне.
Вольский качнул головой. Он всегда думал, что мощь Оплота сильно преувеличивают, теперь же мыслилось иное: не договаривали северяне.
А ведь Вольский вырос в замке, который считался древнейшим на Южных пределах Империи. Не кстати вдруг вспомнилось, как именовали в старых имперских документах гордость княжеского рода Черских: «Черска крепостца — мала и низка…»
Смотря с чем сравнивать. Твердыня Юга тоже была огромна, но Оплот и ее превозмог. Так и в северных великанов поверишь, пожалуй, или как их здесь называют — Ледяные Лорды.
Вторушинский уже поверил, наверное.
При мысли о задании настроение привычно испортилось. Вольскому и хотелось посмотреть на поганую рожу Димитриуша, и видеть того было не в мочь. Кнутом бы его, стервеца, отходить, как в старые добрые времена, когда пращуры из черни дурость выбивали. Выбивали, выбивали, да не выбили.
Вольский стиснул зубы.
Сколько себя помнил, столько и уважал память родителей, которые погибли, когда он был совсем крохой. Погибли, но успели спасти жизнь маленького сына. Воспитанник княгини Черской благоговел перед их памятью и своей воспитательницей. А Долли Черская, расчесывая кудри маленького Станислава, помнится, говаривала своим прекрасным голосом: «Они были святыми людьми. Таких нет больше. И ты, мой дорогой, понесешь их знамя! Не подведи, малыш! Не посрами имя рода!»
Очень она любила свою подругу Люси Вторушинскую, мать Стаса.
Доротея ап Дифет и Люси дружили еще в те незапамятные времена, когда обе они были насельницами Женской школы при столичном монастыре Святой Любви в Имберии. Дороти в то время звалась Дори и была дочерью раззорившегося дворянина, который даже не брал на себя труда поддерживать рыцарский статус. Но блистательная княгиня Долли Черская никогда не говорила о том, что ее отец был нищим. В воображении своего воспитанника она рисовала совершенно прекрасные картины жизни в Имберийской столице. Имберия — рай земной, и нет места лучше. И, разумеется, юная Люси бежала со своими родителями от произвола имперцев под защиту Имберийской короны. Родом она была из Ляховых земель, в которых — Стас это знал точно — жизнь была бы прекрасна, если бы не северный император. Для мальчика он олицетворял само зло.