— Могу продолжить, — пожал плечами Ганг. — Генерал не молод, суров, мало появляется в свете, безнадежно женат, не имеет связей, не ездит к актрисам и балетным, не собирает приемов больше положенного, а на те, что случаются, приглашает весьма узкий круг лиц… Еще дочка, больше похожая на юношу, устраивает скачки прямо в столице. Да просто находка для сплетен и статей!
— Юная Зиночка была весьма своеобразна, — слабая улыбка скользнула по лицу Руб-Мосаньского и чем-то зацепила Ганга, но мысль не успела оформиться.
— Да и сама дочка салоны терпеть не может, — продолжил он. — На стрельбищах куда интереснее. Учится стрелять в народ, газеты доподлинно прознали. Такие пасквили среди общества, где революционный взгляд в моде у всех поголовно…
— Не у всех, — перебил князь. — У большинства в народе — нет.
— А большинство люди простые — согласился Ганг. — Не старая знать. Только подозреваю, что эти простые люди узнали о злобном генерале как раз из пасквилей и другой информации у них не было.
— Ты-то откуда помнишь? — помрачнев, буркнул Стойгнев.
— Так их раскидывали везде пачками, — подал голос Стив. — Городовые их, конечно, собирали, но все-то не соберешь. Мальчишки их специально прятали — даровая бумага!
— И вы?
— И мы, — подтвердил Ганг.
— Кораблики делали, — Стив чуть хохотнул, и Руб-Мосаньский и Винтеррайдер с неким изумлением возрились на него. Но Ганг тут же подхватил:
— С десятого раза даже прочли, что пишут, — он развел руками.
— Кораблики нас больше интересовали, — поддакнул Стивен.
— Это вы так учились, значит, — прищурился князь.
— Мы сбегали, случалось, — пожал плечами Юнг.
— А ты нет, что ли? — деланно изумился Ганг, уставившись на князя.
Посмеялись. В кабинете как будто стало легче дышать.
— Ты прав, Ганг, — уже серьезно продолжил князь. — Была мода на разговоры. Но их вела не сама старая знать. Более того, старшие такие разговоры порицали. Любой человек с возрастом становится консервативным. Так что, мы говорим о детях: дети знати, дети купцов и мольцов, студенчество, в коем все сословия встречались… Модно было обсуждать на чаепитиях и пикниках, как бы зажили, если бы да кабы… Да, вольнодумство было в моде. Но только очень малая часть относилась к этим разговорам серьёзно. Большинство просто хотели быть как все — соответствовать… Кружить голову восторженным девицам, бряцая своей смелостью. На словах же — почему бы не побряцать! На деле все эти болтуны собирались прожить жизнь весьма обычно — строить карьеру, жениться, завести кучу ребятишек, пить чай на лужайке в собственном садике, любоваться закатами и, может быть, вздыхать, что в наш век ничего интересного не происходит.
— Так эти разговоры вели еще наши бабушки, — перебил Ганг князя. — А потом благополучно забывали их.
— Вели, — согласился тот. — И забывали. Потом об этом болтали уже их дети. И папеньки, и маменьки отмахивались, мол, и мы болтали, ничего страшного. Бунтарство — свойство юности, оно проходит с годами, не надо преувеличивать. Никто не анализировал какой общий фон создают эти разговоры. И многие вряд ли успели пожалеть о своем пустом вольнодумстве, погибая в родовых гнездах, с бессильными проклятиями на устах, сметаемые революционной толпой, словно мусор. Великосветские красавицы, сочувствующие революционерам, никогда не думают, что выдергивают ковры из-под ног собственных внуков, готовя тем самым место для чужих.
— Люди не меняются тысячелетиями, — снова возразил Ганг. — Ты не заставишь ходить всех строем, говорить и чувствовать только правильные, с твоей точки зрения, вещи.
— Верно, — согласился князь. — Это уже не люди, а големы какие-то. Но, видишь, ли любая мода, поражающая общество, не приходит сама по себе. Вот было когда-то: фаворитка императора нашила на зеленое платье розовые рюши, а назавтра все дамы двора ходили в зеленом с розовым. Но как случается-то обычно: месяц поносят и перестанут, а старые платья свезут в провинцию, где ушлые управляющие их продадут кому победнее из поместных дворян, уверяя, что так в столицах ходят — и верно, найдется кому их носить, но тоже месяц-другой, не больше. А там уже и юная горничная в зеленом платье по ночам на свидание бегает. А в свете мода на синее или желтое, и никто не вспоминает зеленое. Однако, всегда было так, а потом вдруг стало не так. И вот уже зеленые платья с рюшами носят пять лет, а газеты только об этом и пишут… И значит, это уже не мода. Это спектакль, актеры которого не знают, что они играют. Ими играют. Где-то сидит кукловод, который дергает за ниточки. И конечную цель этого спектакля знает только он.
— Не представляю как надо дергать за ниточки, чтобы заставить дам ходить пять лет в зеленых платьях с розовыми оборками, — рассмеялся Ганг.
— Ну, возможно, зеленое платье — не очень удачный пример, — улыбнулся Стойгнев. — Но суть ты понял.
— Думаю, понял большее, ты считаешь, что столетний спектакль срежиссировали в Имберии. Не буду спорить. Имберийский двор придерживается очень последовательной политики, по крайней мере на протяжении правления королев. Но про Поляницина ты ведь не зря говоришь?
— После графа остался архив. Точнее, мы предполагаем, что он остался и там есть некие ценные бумаги. Или что-то иное. За этим архивом очень серьезно охотятся псы королевы. Я думаю, что граф, а он очень умело противостоял псам — мне до него далеко — умудрился увести у королевы какие-то письма. Ребята у него были умелые и рисковые. Архив не нашел никто. По крайней мере пока. Я думаю, что он в твоем замке. Паляницин и Третий герцог друг другу доверяли. Да и… Все остальное мы уже проверили.
— Почему думаешь, что псы не нашли искомое?
— Хотя бы потому, что не так давно они устраивали спектакль с вновь обретенной дочерью Костовых. Ты же помнишь, что Зинаида вышла замуж за сливенского аристократа? Их дочь потерялась в Смуту. Полагаю, девочка давно погибла. Спектакль устроили, чтобы подобраться и разговорить несчастного отца. Однако, потерпели фиаско. То ли Костов действительно в маразме, то ли… Но дочь фальшивая, в этом мы уверены. Мы сами искали девочку в свое время, и пришли к выводу, что ее на этом свете нет, увы…
Стив кашлянул. Князь глянул на него резко, мол, что?
— В ваше отсутствие кое-что случилось, — пояснил Юнг. — Пропал сливенский посол. Уже нашли. Но его пытались убить.
— Та-а-к, — нехорошо протянул Стойгнев. — Рассказывай.
Юнг быстро глянул на Винтеррайдера.
— Мы все в одной лодке, — правильно истолковал его взгляд Руб-Мосаньский. — Снежники защищают только Хранителя Севера, а Хранитель не может предать Империю — он повязан кровной клятвой от начал Северной стражи. А его защищают, поверь.
Стив скупо кивнул и Ганг подумал, что он невольно их обманывает. С другой стороны, предавать Империю он не собирался, вне зависимости от своего статуса. Да и другого Хранителя быть не может, неделей раньше или позже, но он, младший, примет тот крест.
Младший…
Теперь единственный…
Стив говорил коротко, рубленными фразами, быстро обрисовывая ситуацию. Князь слушал мрачно, не перебивая, а сам Ганг позволил себе отвлечься: посольская гульба не показалась ему чем-то значимой для него самого.
Тонкий, едва слышный перезвон, заставил Ганга встрепенуться. Да, ему не кажется. Эти звоны перепутать невозможно.
С легким недоумением Винтеррайдер взглянул на Стойгнева. Князь ухмыльнулся.
— Не понял, где мы? Нет, не во Дворце. Это, увы, нам еще рано. Да и псов там, как в народе-то нашем говорят? Как вшей на гаснике*. Расплодились. Ничего, мы разберемся, — он усмехнулся нехорошо и энергично вскочив, махнул рукой Гангу, и тот все с тем же недоумением последовал за ним. Узкие, слишком узкие окна за деревянными панелями были мало заметны, а с улицы, наверное, кажутся, каким-то непонятным элементом фасада… Ганг вдруг вспомнил как выглядит это здание снаружи и неверяще уставился в щель окна, из которой открывался неплохой вид как раз на ту часть дворцового ансамбля, где причудливый узор крыш венчала императорская молельня. Перебор ее удивительных колоколов и долетел до Ганга.
Он вжался лицом в решетку, силясь дотянутся взглядом дальше, туда, где должны возвышаться мавзолеи Державиных. А перед глазами, как наяву, встали картины давно прошедших дней
…
Винзенс в парадном мундире на ступеньках молельни. Траурные ленты на эполетах почти незаметны, но это оправдано: у Винтеррайдера знаковый день — младшему сыну минуло 12 лет.
Матушка бы порадовалась, да не пришлось. Двенадцатый день рождения Ганга был грустным праздником. Третий герцог с сыновьями блюли большой траур, а потому устраивать пышный праздник не стали.
Утром Ганг с отцом и старшим братом побывал в усыпальнице дворца. Император распорядился, чтоб жену Третьего Герцога, его любимого друга, упокоили именно там. Ганг помнил мрамор, много белого мрамора под ногами. Возвышение, тяжелая гладкая плита, и словно в противовес — темный валун в изголовье. Винзенс привез камень из родового замка. На этот черный камень Ганг смотрел не отрываясь, пока звучал речитатив мольцов. Чего он хотел тогда? Убежать в матушкины покои — там ее было больше, чем в этом белом подземелье, пропитанном запахом благовоний от вечных курильниц.
После — служба в дворцовой молельне.
— Благоденственное житие отроку сему…
Император стоит, чуть запрокинув голову.
Это высшая честь. Много ли высоких родов могут похвастаться, что на молебен в честь дня рождения младшего сына пришел с а м Император?
Никто.
…
— Мы в Червонных застенках, верно? Но — как? — спросил барон, отвечая на острый взгляд князя.
Глаза Стойгнева лукаво блеснули:
— Немного старых секретов рода, — он сощурился довольно. — Не только Хранители Севера прибегают к старой магии.
— Старая магия — это не научно, — машинально ответил Ганг.
— Да-да, и ты у нас просто ходячая антиреклама такого подхода. Но не переживай. Мы никому не скажем. Пусть думают, что всё это болтовня, легенды. Правда, Стив? — с усмешкой спросил князь.