— Ты кто?
Вопрос, заданный маленьким оборванцем, неожиданно сбил с толку. Еще неделю назад сын лейб-медика точно знал кто он и какое будущее его ждет. Кто он т е п е р ь?
Берти пожал плечами и улыбнулся:
— Я просто гулял… А тут вы… А я испугался… Побежал с тобой! А почему он за тобой гнался?
Мальчишка презрительно сплюнул:
— Ну и гуляй себе дальше! Шагай отсюда! Будешь много знать, будешь много забывать!
— У тебя перелом, — доброжелательно молвил юный Бертрам. — Я могу тебе помочь.
Оборвыш резко качнулся в сторону Берти, явно с угрозой, но, неловко дернул рукой и скривился, побледнев. Над верхней губой у него выступили капельки пота.
— Осторожнее! На вид у тебя простой перелом лучевой кости, но, если будешь руками махать…, — Берти качнул головой. — Я могу наложить шину. Это спасет твою руку.
Парнишка смотрел на него сквозь давно не стриженные космы все так же колюче.
— Ты лекарь, что ли? У меня просто… Это Бешеный Кабан успел ударить обухом. Пройдет, — буркнул он.
— Скорее всего, пройдет, — покладисто согласился Берти. — Просто работать этой рукой так, как привык ты никогда больше не сможешь. Или сможешь, но очень ограниченно.
— Послушай, Чистюля, что ты раскаркался? Простой перелом чего-то там, — передразнил он, подражая голосу Берти.
— Но это правда, — перебил Бертрам. — Я нагляделся на такие травмы, когда на прием к деду приходили королевские гвардейцы…
Паренек метнул в него резкий взгляд:
— Кто твой дед?
— Был лейб-медиком Двора…
— Погодь! Это его казнили? — развеселился Оборвыш. — Ха! Старая Мортиха страшно расстроилась, что ему не отрубили голову! Ругала-а-сь! Это надо же так нагрешить, что даже голову не отрубили. Вздернули как… Да дюже она злая на него. Осталась без крови казненного! Палач-то ее пускает, а толку, если голову не рубили?
Берти передернуло.
— Мой дед умер своей смертью. Казнили моего отца.
— Он был таким плохим лекарем? — ехидство в голосе оборванца было густым и липким.
— Нет! Зачем твоей знакомой его кровь? — сквозь зубы спросил Берти.
Сердце гулко стучало. Но он не ушел. Стоял, где-то глубоко внутри почти ненавидя себя.
— Да не то, что прямо его. Подойдет кровь любого казненного*. Она типа лечит. Кровь-то, если набрать ее сразу после казни, помогает от многих болезней. Настойку с ней Мортиха продает за золотые, — объяснил парнишка. — Даже господа из Верхнего города покупают!
— Глупое суеверие, — с досадой возразил Берти.
— Если не помогало, не покупали бы, — пожал плечами бродяжка. — Вот такусенький пузырек за пару золотых! С ума сойти… Но у тебя-то много золотых? Ты же из богатеньких? Осталось наследство от папаши?
— Экономка моей тетки говорит, что теперь мы беднее горничных.
— Не повезло вам. А кто у тебя есть мать, бабка, братья? Тетка-то добрая, раз пожить вас пустила? Да? Пустила?
— Мы остались вдвоем с матушкой. Тетка? Была добрая… Не знаю, — Берти был неприятен весь разговор, и он кивнул на руку мальчишки. — Зря ты отказываешься от помощи. Если перелом срастется неправильно…
— Останусь одноруким, я понял. Плохо. Подохну, — паренек сплюнул. — А ты из потомственных, да?
— Да.
— А давно они, деды твои, лекарят?
— Если верить летописям северной Империи, то мой далекий предок упоминается первый раз еще при династии Высоцких…
— Это кто?
— Императоры Севера…
— А так ты из этих дикарей? Слушай, а правда, что драгоценные камни у них валяются прямо под ногами?
— На имперском Севере нет дикарей. И начет драгоценностей я тоже сомневаюсь. А мой предок был приезжим, но откуда — доподлинно никто не знал. И Империя не стала ему домом. Уже его сын ушел с князем Ляхом Першем в Ляховы земли. Ну, то есть тогда они еще не были Ляховыми. А уже оттуда его трижды правнук перебрался ко двору Кайзера, но это через пару веков…
— Слышь, Умник. Ты скажи просто: родовое ремесло, больше ста лет занимаемся…
— А! Ну… Да, так и есть, — ошарашенно ответил Берти.
Маленький бродяга кивнул и прищурился:
— А возьмешь сколько?
— Чего возьму?
— Плату потребуешь? Какую? У меня ничего нет.
— Я… Просто. Хочу помочь, — Берти пожал плечами.
— Это хорошо. Кардиналы говорят за такие желания полагается награда: после смерти люди едят на золоте и у них всегда есть дрова зимой.
Берти растерянно кивнул, опешив от необычной трактовки райской жизни.
— Тогда давай, лечи меня, — решительно молвил оборвыш. — В старых семьях отродясь хорошо учат своему-то ремеслу. И монет ты не берешь. Я — везунчик!
Шину Берти накладывал не один раз, но впервые из того, что нашел под рукой. И — один. Не стоял за спиной дед готовый подхватить, помочь, поправить. Было страшно. Справился. Досок вокруг было навалом, а рваных рубах на оборвыше нашлось аж целых три. Верхнюю он неохотно пожертвовал на собственное исцеление. А бояться Берти себе сам запретил.
Шина получилась ничуть не хуже, чем те, которые он накладывал гвардейцам под руководством деда.
— К завтрему пройдет? — деловито спросил паренек, с интересом разглядывая подвязанную руку.
— Нет, — Берти был сосредоточен. — Сейчас я оказываю тебе первую помощь, чтобы ты мог дойти до доктора. Нужен гипс и, скорее всего, не меньше, чем на месяц.
— Ты головой стукнулся? — искренне удивился оборвыш. — До какого доктора? Где я на него деньги возьму? И кто меня туда пустит? Взялся лечить — лечи нормально сам. Как на месяц? Я жрать-то что буду? Ты лечить не умеешь, что ли?
— Это перелом, — терпеливо ответил Берти, — Он не лечится прикосновением доктора. Нужно время и контроль. Просто скажи у себя дома …
Мальчишка расхохотался.
— Дома! Ой, не могу! Улица мой дом. Живу один, ночую, где хочу. Я — человек свободный! Понял, Чистюля? Без маменек и теток обхожусь, — он насмешливо смотрел сквозь упавшие на глаза лохмы.
— Меня Берти зовут, — неловко ответил юный лекарь. Оборвыш как будто смутился:
— Ну… А я — Барсик.
— Кто? — удивился Бертрам и тут же спохватился. — Прости, не расслышал.
— Барсик. Кликуха моя, — хохотнул собеседник. — О, почаще говори вот так вот: «Прости, я не расслышал!» — на рыночной площади за шута сойдешь. Глядишь, монетку кинут.
— Я думал, что так котят зовут, — объяснил Бертрам.
— Так я-то тоже котик. Л-а-асковый.
— Что-то я не заметил…ласки.
— Так ты не…, — тут он резко оборвал фразу.
— Что?
— Ничего… Значит, дальше лечить не будешь? Бросишь меня? — маленький бродяга сощурился насмешливо и вдруг всхлипнул: по его лицу потекли настоящие слезы.
— Ты чего? — потрясенно молвил Берти. — Перестань. Буду, конечно. Держи платок. Подожди, я сам вытру твои слезы…
Барсик прыснул.
— Вот ты дурачок! Я же сказал, я — котик, я могу одним глазом плакать. Показать?
— А зачем? В смысле, покажи. Зачем плакать?
— Денежку заработать, дурень. Как ты жить-то собираешься, — он качнул головой. — Подставил тебя папаша, Чистюля Берти.
Вот это было правдой, вдвойне неприятной от того, что прозвучала она обыденно и спокойно из уст уличного бродяги. Вора? Мошенника? Или того, кто захочет помочь ему, Берти?
Бертрам внимательно взглянул на нового знакомого. Решение созрело мгновенно. Еще несколько дней назад ему бы и мысль такая не пришла. Но в голове снова и снова рефреном звучали слова экономки: «Она их выгонит».
— Я правильно понял, у тебя нет родных? И ночуешь ты, где придется? — уточнил он.
Взгляд Барсика снова стал колючим.
— Я могу провести тебя к нам в дом, то есть, в дом тети, — наконец Берти произнес э т о вслух. — Но надо будет прятаться на чердаке. Так я буду рядом и смогу контролировать твое лечение.
Барсика ничего не смутило. Он только спросил:
— А дом-то где? — и весело хмыкнул, услышав про Верхний город
— Там меня искать не будут точно, — хохотнул он снова, и тут же деловито уточнил: — А кормить-то будешь, добрый господин?
_____
* Такие суеверия действительно существовали в Средневековой Европе.
Глава 24
Я нежно люблю нашу Столицу, но почти два зимних месяца она несносна. Слякоть, сырость, грязь! Туман висит все утро белыми клочьями… Брр! Поневоле позавидуешь варварам, и без разницы каким — северным или южным! Хорошо, что Королева предпочитает проводить зиму в более благоприятном климате благословенной Имберии.
Из частного письма лира Уилли Кроули старому другу
Столичная знать лучше всего покупает берёзовые и ольховые дрова, дубовые тоже очень хорошо берут. Чем выше улица, тем лучше дрова! Удача, конечно, если поставщик Двора к нам завернет. На огонек, так сказать. Они-то, известно, дрова возят с юга. Говорят, Королева любит, когда горит черное дерево. У нее то ли голова не болит, то ли лучше соображает, когда дым от него идет. Но прислуге да всяким дворцовым берут что дешевле. И, когда погода совсем мерзкая стоит, да задерживается, вот тут, сынок, у нас и идет везение! У них запасы на исходе, а нам только успевай отгружать!
Из монолога дровяных дел мастера вечером у камина
Лучина трещит, и искра летит — жди сырость и ненастье.
Народная примета
Семья Волён, когда-то знавала лучшие времена, и, хотя родовой особняк находился всего лишь на 12 улице холма Роз, жила шумно, сытно, весело и богато.
Всего улиц было 17, и самыми престижными считались первые семь. Дом Бертрамов, который сейчас отошел в королевскую казну, стоял на Третьей — такой когда-то была зримая разница в положении урожденных сестер Форс с Пятой улицы.
Волён никогда не лезли в первые ряды, но дом их выгодно отличался от соседских, хотя бы тем, что имел три крыла. Два закрыли еще при деде теткиного мужа. Третий — при покойном виконте. Все-таки траты зимой отопление были огромны. Столица Имберии никогда не знала снега и морозов, но каждую зиму сполна испытывала на себе пробирающую сырость и туманы. Устье большой реки и близость к морю накладывали свой отпечаток на жизнь любого столичного жителя от последнего нищего до первого богача. Один рассчитывался за зиму жизнью, другой отдавал золото за дрова и уголь.