Но что будет теперь? И Анна хоть и молчит, но все — таки расстроена. Старый Фрам, сколько там ему было лет — то? Все они такие, не приспособленные к жизни идиоты, ба-а-рончики…
И не сказал ведь никому, сел и уехал в город. Вот же грахово дело. Кого теперь пришлют на место инспектора?
Признаться, Димитриушу нового мольца хватало по за глаза — он бесил начальника гарнизона куда сильнее всех недорасстрелянных бывших. Слава всем богам старым и новым, уехал, как пришло известие о гибели Фрама. И без черной сутаны в замке было спокойнее.
Смешно, когда старого отозвали, Димитриуш чуть не впервые в жизни очертил спасительный круг вослед. Кто ж знал, что новый молец будет еще …хуже?
А если приедет инспектор с каким — нибудь вывертом? А ведь с ним нужно будет ладить. Эх! Не любил Димитриуш новых людей, хоть и понимал, что совсем без них невозможно. Он к старым — то привыкал годами. Только к Анне сразу прикипел. Вот же, краля чернявая, взяла за душу и держит…А самой как будто бы и не надо. Ходит, смотрит сосредоточенно перед собой и словно заражает внутренним напряжением воздух вокруг.
Дмитриуш вздохнул и открыл глаза: надо уводить Анну от бойницы, а то неровен час, простынет.
Он поднялся и с удовольствием стянул с кресла шерстяное покрывало, связанное так чудно, что Димитриуш никак не мог разобраться, сколько же там ниток и каких они цветов. Покрывало было добротным, легким, теплым, а самое главное, всем своим видом показывало: я — дорогая вещь, не такая как у всех. Димитриуш вслух никому бы не признался, что к таким показательно дорогим вещам испытывет смешную слабость вперемешку с восторгом: моё!
Анна, конечно, даже не услышала, как он подкрался. Вздрогнули под ладонями тонкие плечи, запрокинулась голова с тяжелой косой, обнажилась нежная шейка, где в мягкой ямке мелко билась невидимая жилка. Димитриуш аж зажмурился от удовольствия, а жена глянула виновато, накрыла ладошкой его руку, что кутала, заворачивала, закручивала Анну в дорогой плед.
— Прости, я тебя разбудила.
— Нет. Сам…, — Димитриуш вспомнил сон и осекся, разом посмурнев.
— Что? — тревога в голосе жены была столь явной, что он рокотнул, не сдерживая голоса:
— Ерунда. Сон приснился.
— Сон?
— Сон. А ты что не спишь? Опять голова будет болеть.
Анна прижалась к нему, ткнулась макушкой в подбородок, замерла, вдохнула, словно что-то сказать хотела. И не сказала. Из бойницы пахнуло свежестью, и Анна снова прерывисто потянула воздух, глубоко вбирая в себя этот чистый зимний запах. Где — то далеко, в столице, еще стояли в зелени клены, а здесь первый снег уже упал и растаял, а теперь было время второго, и он сыпал, и сыпал с темнеющего густым ультрамарином неба, и не собирался останавливаться, кажется, еще век.
— Почту сегодня не привезут, — с тоской сказала Анна в тёплую руку мужа.
— Газеты ждешь, — усмехнулся он. — Думаешь, младший… Аль напишут о том?
— Я не знаю, что думать… И чего ждать тоже не знаю. Все очень странно и очень неспокойно. Мне очень неспокойно, понимаешь?
Димитриуш потерся подбородком о ее макушку и ответил нежно:
— Даже если тебя сместят, меня не тронут. Я думал об этом: не тронут. Я и подчиняюсь другому начальству. Будем дальше жить, как жили. Не волнуйся.
Анна смежила веки. Ее второй муж видел только то, что ему показывали и совершенно ничего не чувствовал. Интересно, что за сон ему приснился?
Но вслух она ничего не спросила и промолчала, когда Димитриуш затворил бойницу. Позволила увести себя в постель, уложить, закутать в одеяло. Смотрела в сводчатый потолок и, чувствуя затылком мощное плечо мужа, — кажется, он снова начал дремать — отстраненно думала, что жизнь у них странная, неправильная, — да, Фрам ошибся, когда их сосватал. Но она сама согласилась. Впрочем, ей тогда было совершенно все равно, что делать.
А потом она опоздала: Фрама больше нет на этом свете. Как все неправильно! Может ли быть так, что они все чья-то ошибка, кости, случайно брошенные на доску судьбы? И все их пути ведут в никуда, и вся их жизнь бессмысленна… Но разве со дня гибели Фрама мир не наливается немой угрозой? Или она сходит с ума? Хранителя Севера нет в живых, а они все ходят и живут так, как будто ничего не произошло. Госпожица, какой ужас, они живут, как народники, которые верят только в то, что могут потрогать руками, словно законы мира зависят от глупых людей.
Глава 3
Горючие кристаллы — природные твёрдые тела, состоящие из сложной смеси химических соединений и имеющие твердую структуру, благодаря которой они накапливают и хранят энергию. Кристаллы были известны человечеству с давних пор, но только открытие северных месторождений вписало в историю развития науки и техники новую страницу. Честь этого открытия принадлежит Льву Борисовичу Соцкому…
Из учебника географии для детей и юношества, рекомендовано для имперских школ
Городок Полунощь был основан как рабочий поселок. Во времена прежней Империи предполагалось, что добытчики кристаллов будут временно жить в непосредственной близости от шахт, сменяя друг друга и покидая негостеприимную землю Панциря ради частого отдыха…
Из справки-донесения, писанной для Его Императорского Величества Михаила
Полунощь — северный городок, ничем не примечательный как все новые поселения, кои не успели еще обзавестись собственной историей. Здесь живет около пяти тысяч человек, все они работают на шахтах, где добывают кристаллы. Честно говоря, больше здесь делать нечего. Сами жители называют свой городок поселком, видимо, по старой привычке.
Из дневника путешественника Изольда Карловича Мора
Городок Полунощь, раннее утро
На транспортной платформе никого не было. Лиза оглянулась по сторонам. Никого.
Тихо.
На черном куполе неба огоньками свечей теплятся желтые звезды, а круг огромной луны еле угадывается за набежавшим облаком.
Ни огонька.
Фонари в городке перестали зажигать через неделю после смерти Лизиного отца. Новое руководство шахт распорядилось кристаллы на глупости не тратить, потому как добрые жители по ночам дома сидят, а не по улицам шарохаются.
«Может быть, и самохуд перестал ходить», — в панике Лиза сбежала с платформы и, обогнув, здание вокзала, застыла у черного щита с расписанием. Она знала его наизусть и, сколько себя помнила, на щите всегда была намалевана одна и та же надпись: отправка в пять утра, прибытие в два часа ночи. Несколько раз в год ее обновляли, как водится, белой светящейся краской.
Сейчас же щит был черен, лишь в паре мест слабо мерцали остатки надписи.
— Госпожица, — слабо сказала девушка. Собственный голос показался неуместным в темной пустоте вокзальной площадки. И как ей теперь уехать из Полунощи? Уйти пешком по колее самохуда? Надо было сразу уезжать! Чего она ждала, глупая? Казалось, не было никаких сил на то, чтобы покинуть родной дом навсегда. До самого общепоселкового схода она, Лиза… Нет, нельзя об этом думать сейчас!
…Неужели они отменили самохуд?
В растерянности она поднялась на платформу и бесцельно побрела по дощатому настилу. Сейчас должно быть без четверти пять, в это время самохуд всегда стоял у платформы, принимая пассажиров…
Луч прожектора метнулся по платформе, деревянные столбы, поддерживающие крышу, отбросили длинные тени, и Лиза радостно обернулась на свет: самохуд! — и тут же услышала голоса. Со стороны поселка, несколько растянувшись, шла группа людей — сразу человек пятнадцать. Ну да, примерно столько и вмещает пассажирская кабина.
Скрываясь за столбом, девушка отступила в густую тень, почти прижавшись к бревенчатой стене вокзала: встречаться с земляками ей не хотелось.
Первыми на платформу поднялись двое: мужчина и женщина, и в темноте Лиза не могла угадать: кто это? Из какой семьи?
— Хоть бы у вокзала фонарь горел, — в голосе женщины отчетливо звучали недовольные нотки.
— Экономят, — откликнулся мужчина.
— И сколько тех кристаллов надо? — зло ответила женщина. — Сколько их надо-то, я тебя спрашиваю, Михаэль. Жить здесь, здоровье гробить, и даже кристаллов теперь не будет? Ни свету, ничего? Крошку пожалели, Соцкий не жалел…
— Тише ты, — шикнул тот, кого назвали Михаэлем. — Услышат. Синицыны, вон, сзади идут.
— Раньше ты, помнится, только самого Соцкого боялся, а теперь и до Синицыных дошел, — хмыкнула собеседница. И Лиза удивилась: разве отца кто-то боялся? Такое могло быть?
— Вредная ты баба, Сандра, — беззлобно констатировал Михаэль.
Имена «Михаэль и Сандра» ни о чем не говорили девушке, видимо, они были из тех, кто приехал в поселок уже в правление Михаила, в отличии от Синицыных, которые считались старожилами и жили здесь едва ли не с первого года.
На платформу тем временем поднялись остальные. Среди них выделялась рослая женщина с пайбой*, которую издалека Лиза приняла за мужчину. Вот она точно не поселковая, слишком приметная фигура… Или это Лиза слишком долго не выходила из дома?
Да какая разница? Девушка с тоской оглянулась по сторонам: снежная равнина, вспыхнувшие вдалеке огни заготконторы — рабочий день скоро начнется — мечушийся свет самохуда, который уже подходит к платформе…
Как так получилось? Как получилось, что ее родителей больше нет, а сама Лиза уезжает из поселка, который основал отец — первооткрыватель залежей кристаллов на землях Панцыря… А Лиза уезжает, и даже не потому, что в глаза ей глядит голодная смерть: она не хочет видеть никого из Полунощи. Никого. Никогда.
…В самохуд удалось подняться первой. За мгновение до того, как двери пассажирской кабины распахнулись, Лиза, резко оттолкнувшись от бревенчатой стены, скользнула внутрь салона, просочившись между неизвестной ей Сандрой и стенкой машины. По неписанным правилам поселка, вперед, на сидение с подогревом, возле мотора с кристаллом, садился первый пассажир самохуда. Ему да водителю было ехать вполне комфортно, а остальным как повезет: самые холодные места были в конце кабины. К десятому часу пути зубы пассажиров выбивали чечетку, а ноги превращались в ледышки — никакие унты не спасали.