— Значит, вы должны быть рады, — зло усмехнулась Анна. — Я написала представление в Департамент о переводе детского дома из Оплота.
Не написала, конечно. Собиралась написать, но Медведеву этого знать не обязательно.
Замешательство на его лице было неподдельным.
— Зачем?
Анна испытала миг мелочного торжества.
— Затем! Я, как директор, вижу, что это место полностью не подходит детям. Да и дети не нужны «Оплоту», — отрезала она.
— Нет. Дети нужны, многие из первых выпусков уже остались здесь. Оплот — их дом, — возразил Медведев живо. — И мы все и всегда старались, чтобы для детей были созданы все условия.
— Сегодня во время разговора с поваром я в этом убедилась, — усмехнулась она в ответ.
Он же вздохнул и попросил:
— Расскажите мне в чем дело. Павел — человек молодой, недавно ставший на это место, ему может в чем-то не хватать опыта.
— А эконом человек старый, давно стоит на своем месте, у него уже переизбыток опыта, — в тон передразнила она.
— Я решу вопрос, — уверенно сказал Медведев. — Вам не придется больше сталкиваться с непониманием.
— Точно? Сможете решить? А может быть, я заказала серебряную посуду к Солнцевороту? — насмешливо ответила Анна, чувствуя непонятную злость.
Медведев снова подался вперед, с какой-то дымкой в глазах вглядываясь в ее лицо, скользя взглядом по высокому лбу в обрамлении темных волос, румянцу на щеках, губам… Он резко отпрянул назад.
Анна возмущенно и вопросительно вздернула бровь.
— Нет, не заказывали, — ответил он с хрипотцой в голосе. — Вы же разумная женщина. Вас что-то не устраивает в детском питании. Рассказывайте.
Димитриуш стремительно прошел через внутренние дворы и, выйдя к Детскому корпусу, вскинул глаза на окна кабинета жены. Свет горит. Это хорошо.
Значит, он может подняться в семейные покой и подремать в комфорте.
За эти дни казарма обрыдла ему в конец: он снова вспомнил как до тянущей боли в печёнках ненавидит все казённое. Однако, жену все еще не был готов видеть — слишком многое вплелось в его отношение к ней за последние дни.
Да и… Сколько еще просуществуют их отношения?
Анна ничего не рассказывала о своем прошлом, кроме того, что он и так знал из скупых строчек ее документов. Ух, как обрадовался он, что она приютская! Это полностью уравнивало их, уравновешивало его шансы, давало им одинаковый старт. Ни у него, ни у нее никто за спиной не стоит.
Они создали новую семью, и сами стали корнями будущего родового древа.
Да, но это у него не было ничего за спиной, кроме провонявшей казармы в столице, а у нее, оказывается, была семья.
Семья! Она уже давала брачные клятвы!
А он — он ее жалел. Он не одного вопроса ей не задал, потому что знал: девчонки на улицах — он сам свидетель многого — легкая добыча.
И он молчал! Не спрашивал ни о чем! Берег. Не бередил.
А все было иначе. Она любила, выходила замуж, спала и просыпалась с кем-то в одной кровати. Димитриуш схватился за стену — так потемнело у него в глазах.
Хорошо спала — двоих родила. И не сочла нужным ему об этом сказать.
А эти двое — кто бы там ни был — дети одного отца?
Да, он не девственником на ней женился. Он ходил к девочкам. Все ходили. Это было честное «купи-продай». Не одну шлюху он не пустил к себе в душу.
Смешно. Чем они его шантажируют?
Это война. Император осадил столицу и взял ее.
Димитриуш не убивал ее мужей, детей, кто там у нее еще был?
Война — это всегда стечение обстоятельств, везение или не везение. И на Чижиковке было достаточно выживших.
Да, банальное стечение обстоятельств.
Такое же, из-за которого маленький Дмитронько много лет назад оказался на улице. Он ничего не помнил о своем раннем детстве, кроме того, чем это детство, собственно, и закончилось.
И сейчас в глазах стоит земляной пол, серо-желтая солома, босые ноги отца — у него мощные ступни, толстые голени.
Сын хорошо помнит его ноги.
Дмитронько сидит под лавкой и смотрит за ногами. Отец мечется по хате, туда-сюда, туда-сюда, и вдруг останавливается прямо там, где прячется мальчишка. Он выдергивает его из-под лавки резко, грубо, встряхивает, поднимая до уровня своих глаз, смотрит и яростно кричит:
— Вторушинский!!!
Когда многим позже Димитриуша спросили в приемнике знает ли он свою фамилию, он так и ответил: «Вторушинский». Комиссия смеялась.
Отец роняет его на пол. Нет, скорее, швыряет как негодную вещь, и Дмитронько, торопясь, уползает обратно, под безопасную лавку.
И когда в проеме раскрытой двери появляется мать, отец все так же мечется по хате. Дмитронько видит край черного фартука с яркой вышивкой и успевает обрадоваться — мамо! — как вдруг отец через всю хату прыгает туда, кидается на нее. Ребенку страшно. Он видит, как родители яростно месят солому ногами и зажмуривается, затыкая уши. Отец кричит что-то непонятное, орет так страшно, как Казьев бык, и Дмитронько в отчаянии начинает хватать солому с пола, чтобы заткнуть уши.
— Не виноватая! — звонко вскрикивает мать и тут же падает. Становится тихо, только мухи гудят. Теперь Дмитронько почти полностью видит ее, она лежит на пороге, завернув головой. Отец стоит над ней.
— Гнеша, — шепотом зовет он, как будто не орал только что, раскалывая воздух. — Гнеша!
Мать не хочет отвечать.
Отец садится на пятки рядом с ней. Они сидят так долго и тихо, что Дмитронько успокаивается, и начинает скручивать из соломы игрушку себе. Увлекшись, он вылазит из-под лавки и тут же забивается обратно: отец начинает низко, страшно, утробно выть, раскачиваясь из стороны в сторону, а заходящее солнце, ложась косыми лучами на пол хаты, через низкие оконца раскращивает его рубаху в красный цвет.
В конце концов, Дмитронько засыпает под лавкой. Оттуда его вытаскивают уже незнакомые руки.
— Цел, цел! — кричит кто-то над ним. Дмитронько крутит головой: Мамо! Мамо!
Ее нет нигде. А у мужика, что держит его на руках на синей рубахе блестящие пуговицы. Он таких не видел.
В их хате слишком много народу. Мужик закрывает ему лицо ладонью и выносит на улицу.
— Мелкий хлопчик, — удивляется вслух.
— Мало лят, — отвечает соседка, на руки которой передают Дмитронько. И хотя он знает ее, все равно сразу же выгибается, заходясь криком:
— Мамо!
А ведь он рассказал это Анне.
Он рассказал, а она… Она гладила его по волосам и молчала.
Почему?!
Глава 31
Белоглазые, говорят южане, уничижительно посмеиваясь над соседями, занявшими земли Рещага. Народ этот поразительно отличается от черноглазых и черноволосых силезийцев, буларцев, антольцев, и иных прочих, с кем рещагцы ведут торговлю и в окружении коих живут. Деньги у них не в чести, рассчитываются они серебром, но, если кто согласен так и натурой, обменивая рыбу и дичь на зерно. Они — отличные охотники, и от того, что леса они не рубят никогда, дичи в их лесах много, многим больше, чем у соседей, которые рядом с ними на той же земле обитают. Лес в нынешнем Рещаге что-то навроде божества, и, если кто-то его рубит и будет пойман на месте, то будет убит тут же. Рыбу они ловят много и морских гадов добывают обильно — они ныряльщики отличные и искусные подводные охотники. А лодки у них странные — мелкие и не ясно из чего сделанные. К лодкам они тоже чужих не пускают.
Из книги рассказов о народах Южных земель, изданной в Имберии век назад
Рещагцы сами себя звали издревцами. Они верили, что отцы их — духи деревьев. В той части цивилизованного мира они были единственными язычниками, хотя молелен вовсе не имели и никак божеств не изображали. Им любое дерево — Бог. И свою жизнь они всегда сравнивали с жизнью дерева.
Из статьи в «Островном Еженедельнике»
Лесорубу с топором дерево не отказывает в тени, но лесоруб не всегда может понять куда падает дерево
Народная мудрость
Настроение у Карла было на редкость отвратительным. Погода за окном словно вторила ему: шел мелкий, моросящий дождик. Да, дело к зиме, уже скоро пора протапливать камины.
Из Империи пришли письма о болезни Посланника. Вроде бы ничего серьезного, что заставило бы тревожиться за лира Лортни, но как-то странно — он никогда не болел или попросту не признавался в этом. С другой стороны, Лортни старше Карла. И это мысль тоже не радовала, напоминая и о собственном возрасте, и о том, что Посланника не кем заменить — нет такой же равноценной фигуры. Лир Лортни — глыба, а остальные — просто камушки на его фоне.
Но, главное было в другом: «белые глаза» не давали Карлу ни покоя, ни сна. Еще во время разговора с братом, он подумал про того, кого во дворце называли начальником охраны мужа Наследницы, принца Фавнестина.
— Хотя какая там служба охраны и безопасности, людей раз, да два, — пробурчал Карл себе под нос. По большему счету охрану семьи Наследницы обеспечивали королевские гвардейцы — и это правильно. С другой стороны, должна же быть у наставника принца какая-то приличная должность, коль уж принц не захотел с ним расставаться.
И вот зачем этому человеку смерть Винтеррайдера?
Зачем ему интриговать против Карла?
И принца Фавнестина, и его наставника Джегена подчиненные Карла проверяли не один раз, еще тогда, когда Королева только вознамерилась найти дочери мужа с достойной родословной.
Поиски закончились быстро — принцесса влюбилась в сына герцога Сак-Брельского, младшего брата Кайзера, и это было единственным достоинством Сак-Брельских. Богатыми землями они похвастаться не могли. Карл с женой, помнится, шутили меж собой, что все герцогство состоит из одного большого парка. Но это было выгодное родство, ведь важна кровь и род, а не земля, и Королева смеялась, что даже любовь стоит на службе Имберийской Короны.