я только сам князь, его жена, собственно, эта Долли-Доротея, княжна Зия, которая считалась старой девой, и наследник — овдовевший прямо перед Великим падением молодой князь Ираклий с сыном-младенцем Львом.
— И по итогу выжила только сама старушка?
— Когда-то она была совсем не старушкой. Ее называли первой красавицей подлунного мира. Но — да, ты прав, похоже на то.
— Интересно, конечно, но какое отношение это имеет к нам? И к переписке Лортни?
— Лортни полагает Вишневое княжество своим владением…
— Это как? Не помню, чтоб я делал ему такой подарок.
— Ты — нет. Ты не делал. Это сделала Долли Черская, при чем давно — еще во времена Смуты. Она подарила Вишневые горы твоей Матери как последняя владетельная княгиня. А уже Королева — не знаю когда — одарила ими Лортни, обговорив какое-то условие…
— Как интересно, — сквозь зубы проговорил Михаил. — Мне как-то не удосужились рассказать об этом. И какое же там условие?
— Я только поняла, что условие есть, но в чем именно оно заключается, не написано. Посланник твоей Матери работает не только за королевский интерес, но и за личный куш в этих землях, — Мэй замолчала, задумавшись.
— Он полностью самостоятельный правитель? — нервно, а оттого быстро, спросил Михаил.
— Нет. Он будет вассалом Имберии, как я поняла. Маленькое княжество под патронатом Короны.
— И много еще тут таких вассалов? — нехорошо усмехнулся монарх.
— Не знаю, мой Император, — серьезно ответила Мэй.
— Что еще интересного в шифровке?
— Есть кто-то в городе, кто сейчас занят с послом Сливении. Не знаю, что им нужно от этого щеголя, но для нас это плохо. Это автономный агент. И само его существование ставит под угрозу весь наш план с болезнью Лортни.
— Мэй, автономных может быть больше, чем один. Просто «вылечи» несчастного лира вовремя. Сделаем, что хотели, и вытаскивайте посланника в наш грешный мир. Получится?
Мэй кивнула, не сказав, впрочем, ни да, ни нет.
— Откуда ты знаешь шинайскую тайнопись? — вдруг спросил Михаил.
— Мой отец — шинаец, — ровно ответила она. — Ты же знаешь.
— Но ты была ребенком!
— Ты же видел какая письменность в Шинае. Детей приучают к ней с пеленок. Они, не умея ходить, уже грызут вырезанные из дерева знаки. Считается, что потом им будет легче изучить все символы звукового письма. Заметь, я только читаю ее и то — медленно. А тот, кто не умеет писать, в Шинае считается неграмотным. Для родни моего отца я — хаоси, то есть, обезьянка. Неуч. Могу говорить, могу читать, не могу писать.
— А что обезьяны умеют говорить и читать? — засмеялся Михаил.
— Некоторые виды обезьян можно надрессировать так, что они будут складывать из деревянных символов простые слова, типа «дай», «хочу», «мое», а еще они способны имитировать отдельные звуки, которые похожи на эти же слова. Так что «хаоси» в Шинае — это обидное прозвище, — Мэй улыбнулась.
— Я знаю, что патриоты Шиная считают лира Лортни — первым врагом, да и он не высокого мнения о шинайцах, но, удивительно, как он поставил все шинайское себе на службу! Даже тайнопись выучил, а это непросто, ты сама об этом говоришь.
Мэй развела руками.
Император сидел перед ней, облокотившись на колени, сплетая и переплетая длинные пальцы.
— А как твой отец отнесся бы ко мне? — вдруг спросил он.
— Не знаю, — солгала она просто и естественно. — Вроде бы он говорил о том, что мужа мне надо искать среди шинайцев.
— Ему придется смириться со мной, — заметил Михаил, не глядя на Мэй, а оттого не увидел, как она еле заметно вздрогнула.
— И тебе тоже, — жестко проговорил Михаил, поднимая глаза, и она удивилась суровой складке, вдруг залегшей возле красивого рта ее Майкла.
— Ты настоящий Император, — ответила она, заблестев глазами. — Мой Император Михаил!
Глава 33
Работник с фермы Джина Реда, известной в округе как ферма за Голубым холмом, был доставлен в больницу, где ему была подана медицинская помощь. Работник известный многим из достопочтенной публики нашего округа как Бродячий кузнец и Пьяный Джо жаловался, что на него, когда он мирно перегонял старую пролетку своего нынешнего хозяина, налетело чудовище с железной мордой, и совсем хотело утащить его в свое логово, но по какой-то причине не свершило сего намерения и бросило беднягу прямо на дорогу. Бродячий Джо получил ушибы ног и всего тела. Лошадь же рванула экипаж и помчалась вскачь. Джо остался лежать на дороге, где его позже нашли сердобольные селяне. Будучи людьми милосердными, они доставили несчастного в больницу. Лошадь уже поймали, пролётка оказалась совершенно изломанной. Неужели, достопочтенная публика, в наш край вернулось Чудовище Рудых гор из Седых Легенд? Неужели рассказы о страшном оборотне снова будут тревожить сон добрых жителей нашей земли?
Земледельческая ежедневная газета округи Мэн, вечерний выпуск
Слушайте вы! Бродячий Джо уже давно не кузнец, а обычный пьянчуга, лентяй и сочинитель, вот как вы, только без печатного станка, чтоб он у вас сломался! Джо с пьяных глаз натворил дел с хозяйской пролеткой, да и придумал чудовище, чтоб наказанным не быть! У него долгов больше, чем звезд на небе! А вы-то зачем эти бредни повторяете и пугаете добрых фермеров? Моя Мэри теперь боится! Она молилась ночью! До утра!
Из письма читателя в Земледельческую газету
В окрестностях городка Опомоуз, что расположился в ложбине между Голубыми холмами и предгорьем Рудых гор, нашли неизвестный мотор, явно дорогой, потому как салон убран с роскошью, поражающей воображение простого смертного. Авария произошла на склоне лесистого холма. Очевидно, что мотор вылетел с дороги и врезался в могучий дуб. Дерево не пострадало. Мотор восстановлению не подлежит. Полиция ищет водителя. Предполагается, что он ушел за помощью в сторону ущелья, где оной, конечно, не найдет. Из сего полиция сделала предположение, что хозяин мотора не из сей местности. Он приезжий.
Новостная газета Мравского края, земли Кайзера
Стойгнев скрипел пером, Берти шуршал газетами, Стив отлучился по каким-то срочным делам, — до выхода на встречу еще было время, и Ганг, привыкая, разглядывал в зеркало лицо дворецкого из собственного дома барона Винтеррайдера.
Теперь это было его лицо.
Берти лично его загримировал, а маскирующий амулет, выданный князем, завершил дело — внешне его теперь никто бы не отличил от верного слуги.
А тот сегодня семь молелен обошел, и свечи везде покупал толстенные, самые дорогие, числом ровно по количеству подсвечников. Потом милостыню раздавал мелкими монетками. Грустил на площади, слезы утирал, да птиц кормил. Видать, за душу господина переживал.
По лбу себя хлопнул так, что наблюдатели вздрогнули, и к фонтану Госпожицы сбегал — оставшиеся монетки туда скидал. Надеется, бедолага на помощь потустороннего мира.
Посидел, подумал, да снова по молельням пошел — свечи ставить. И, если сначала за ним таскались имперский фигляр, да пара кайзеровых шпиков, то под конец остался только один имперский, да и тот больше на барышень заглядывал.
Системы в бесконечном хождении дворецкого не было и полдня чужого религиозного рвения осточертели шпикам в конец. Убедившись, что кроме растерзанной души с Михаила взять нечего, кайзеровы слуги снялись сами.
Имперский же был совсем молоденьким парнишкой, утомленным метлешением объекта, который — ну, очевидно же — ничего-то интересного из себя не представлял, а потому юный прислужник Псов на хихикающих барышень отвлекался охотно. Цветочниц у Стойгнева оказалось великое множество. Парень так и остался на лавочке любезничать с одной из них, отпустив, таким образом, дворецкого восвояси.
— Умно, — улучив момент, уронил Берти, рисуя Гангу темные брови. — Цветочниц на улицах в этом деле никто не ждет.
Действительно. В сотрудничестве с тайной службой чаще подозревают девушек совсем иного рода занятий.
Барон снял амулет. И сразу сквозь грим увидел свои привычные черты. Грим хорош в полумраке и темноте, а вот белым днем, при близком рассмотрении, наметанный глаз сразу заметит мелкие несоответствия. В шкуре мещанина Иванова было проще — образца попросту не существовало.
Ганг вернул амулет на место и прислушался к ощущениям — никакого тягостного чувства, или привкуса железа на языке, как обычно бывает от ношения подобных штучек.
— Интересная работа, — сказал он вслух. — Мы можем у вас купить себе хотя бы два таких же?
— Я бы сам прикупил два, — вздохнул Стойгнев, мгновенно поняв, о чем идет речь. — Увы. Их и было только два. Один пропал перед Смутой. Второй используем, но бережем.
— А изобретатель не может повторить?
— Его убили на Дворцовой в первый день бунта. Случайная жертва. Архив его у нас лежит, но он записи делать не любил. Нет там ничего путного. А открывать и разбирать единственную безопасную для здоровья вещь я не дам. Во всяком случае, пока она работает без сбоев.
— Что и без подзарядки? — удивился барон. — Кристаллы же меняете?
— Нет. Она на том же кристалле, — подтвердил князь. — И заряд полный.
— Илона Тимп заявила, что барон Винтеррайдер присылал ей букеты и вообще был влюблен, — сообщил Берти из-за развернутой газеты.
— Кто это? — удивился Ганг.
— Певичка, — равнодушно ответил друг. — Когда-то подавала надежды, но так и не подала. Или подала, да не тому. Теперь поет в круизах. Ты якобы слушал ее концерт перед тем, как исчезнуть с лайнера. В газетах зря не напишут.
— Что так плохо поет? — изогнул бровь барон. Берти опустил газету. Глаза его смеялись.
— Ужасно. Князь в вашей картотеке есть образчик пения Илоны?
— У нас картотека, а не урна. Но мне самому как-то приходилось ее слушать. Не дива, конечно. Но не так ужасно, чтобы сразу топиться. Можно пережить, — с серьезным лицом поддержал шутку Стойгнев.
— Может, я особо впечатлительный, — скромно потупился Ганг.