Из книги «Советы опытной хозяйки»
День с приятелем, три с покупателем,
день с женой, что пилит пилой,
а там куш бери, да к Мелетину лети.
Присказка столичных купцов
Огромную сине-белую мигающую вывеску «Трактирного дома Мелетина» Михаил выхватил глазами, когда первый раз — Императором — въезжал в этот город. Смешно, но тогда он чувствовал щенячий восторг от момента, однако, лицо держал суровое — в самом деле, не в его положении прыгать козликом.
Чужой город мелькал перед глазами как картинки в калейдоскопе, сразу же смешиваясь в одно пестрое пятно, но «Мелетин» почему-то запомнился и еще долго Михаил, разъезжая по столице, так или иначе, ориентировался на его вздымающуюся в небо вывеску.
Трактир и располагался на самом верху, у Червонцева взвоза, вдоль дороги, что вела от городских пристаней в самый центр Темпа, к императорскому Дворцу, и сейчас они с Мэй, торопясь, держась в тени Голубиной горы, направлялись к нему, поднимаясь по пологой и длинной улице. Шли в обход, на всякий случай. Хотя… так себе хитрость.
Издалека они могли сойти за парочку подзадержавшихся где-то парней, и Мэй явно была младшим.
А давно он так поздно не гулял. Не от того ли дрожит натянутой струной, мелко подрагивая, непонятное противное чувство…?
Михаил, вспоминая свои вылазки из Норд-Уэста, когда, в юном возрасте бедокурил на холме Роз, а после, поднатарев, не просто околачивался в Нижнем городе, а смело нырял в доки, где люд сначала бьет, а потом спрашивает, — искал и не мог найти в своих воспоминаниях чувство страха. Раньше он и не знал, что это такое.
Ему страстно, до бешеного сердцебиения — нравилось драться в порту. Драться и оставаться практически невредимым, ведь царапины не в счет. Те драки юного Майкла Вентского, которого в Доках знали как Шалого в Маске с Верхнего холма, стали для него полетом, песней, неудержимой музыкой, искусством, которое он без устали оттачивал.
Потом пригодилось.
И страха не было никогда, а вот жажда — во что бы еще ввязаться? — была, и, казалось, никогда он ее не утолит.
Позже он стал спокойнее, рассудительнее, но удаль свою не растерял, и страха по- прежнему не знал. Досаду испытывал, если случался проигрыш. Злость до белых глаз, когда мебель разлеталась в щепки — рука у него тяжелая.
А потом появилась Мэй — отчаянная, веселая, решительная, умная, мягкая, понимающая, верная. Почему вдруг закралось сомнение?
Ему всегда в тяжелый момент было достаточно прижаться лицом к ее плечу, почувствовать ее руку на своих волосах, и любая морока отступала, истаивала без следа.
От этого грахова посланника с его тайнописью одни неприятности, даже когда он лежит бревном.
Михаил десять лет доверял Мэй свою жизнь. Они дрались рядом, но он не боялся ни за нее, ни за себя, и уж точно не опасался удара в спину. Мей не пропустит. Кто угодно, но не она с ее фантастической ловкостью. Любая рукопашная его по-прежнему уносила на своих волнах, даря ощущения полета и делая мир таким четким, что, казалось, он слышит звук крыла бабочки, наперед противника точно зная, что тот сделает.
Он не боялся, будучи уверен в себе, в Мэй, в команде. Да, в портах посмеивались, что он заваливает дикарей снарядами прежде, чем взять и подчинить очередной остров, но он своей командой дорожил, а в снарядах недостатка не знал, и никогда не чувствовал себя виноватым.
По праву сильного.
А сейчас его уверенность сожрали акулы. Мир был обычным, тусклым, негромким, и город выглядел безопасным, но отчего тогда так противно внутри, словно в душу плеснули местного прокисшего киселя?
Младший принц мало общался с отцом. Консорт — человек крайне замкнутый — не стремился к общению со своими собственными детьми. Протокол диктовал им нормы, и муж Королевы никогда не делал больше положенного.
Майкл, помнится, удивился, когда, вернувшись из экспедиции, увидел радость в глазах отца: он, оказывается, ждал и был рад его возвращению.
А накануне нового отплытия, они даже поговорили, можно сказать, по душам.
— Ничего не бойся. Опасайся только предательства.
— Я не знаю такого чувства!
— Просто тебе не за кого бояться.
Младший принц фыркнул мысленно: можно подумать, у отца есть! И о каком предательстве он говорит? Положа руку на сердце, он шел в брак с Королевой доподлинно зная, что его роль сводится к рождению правильных детей. Вряд ли в его случае можно говорить о предательстве.
Да он даже любовницу себе не завел! Нет, слухи принц слышал, конечно, но решил, что это выдумки. Ну, какая любовница из Кейт? Должно быть, слуги это придумали от скуки!
Но с годами, однако, он сам стал просить Мэй быть осторожнее. Она посмеивалась и отшучивалась. Но его просьбы не были продиктованы страхом.
В конце концов, какие-то вещи он мог просто запретить. Она могла сердиться, а в первые годы даже прыгнуть на него драться — за закрытыми дверями их общей каюты. Перед командой и людьми она всегда держалась на полкорпуса позади, и никогда не оспаривала его решения.
А в шутливых драках он всегда поддавался. Отчего бы не поддаться любимой женщине, тем более, их барахтанье всегда заканчивалось невозможно приятно для них обоих, и в эти мгновения Михаил слышал, кажется, даже ток ее крови и шорох времени?
И сейчас, когда она вознамерилась его женить грах знает на ком, он не собирался с ней соглашаться и уступать ее — пусть рациональному — капризу.
Вот только отчего, почему этот каприз возник?
Сомнение вдруг разъело душу страхом так, словно он крабий глаз* проглотил, и сейчас тот выкручивал ему внутренности, превращая их в кровавую кашу.
Или в этом виноват сон, что приснился ему накануне? Как глупо, однако, верить снам.
… А сон был нехорош.
Михаил помнил, что заснул в широкой императорской кровати, когда осознал себя на палубе черного парусника. Он недоуменно разглядывал древесину — черное дерево? Но кто спустит такое судно на воду?
Император оглянулся — команды не было. Он обошел парусник, подтвердив свои подозрения. Его шаги звучали чересчур громко, но звук сразу вяз в глухой тишине этого странного места, где паруса не трогал ветер, а полоска горизонта не светлела неуловимо, давая ориентир. Ни звёзд, ни облаков.
И небо было далеким, слишком далеким, и бездонным как темнота в старом колодце. И морские волны не манили своей первобытной силой, а скорее пугали неподвижной застывшей чернотой.
— Мэ-э-эй! — закричал Михаил, и тут же услышал шорох. Кошка? Откуда? Он шагнул к ней, и зверек исчез. Сзади кто-то хихикнул. Михаил оглянулся, и сердце его оборвалось: Мэй, балансируя руками, стаяла на рее, готовясь сделать первый шаг.
— Знаешь, не так-то легко быть королевской дочерью, — сказала она оттуда.
— Причем здесь моя сестра? — как можно мягче спросил Михаил, боясь испугать ее.
— А еще сложнее быть королевой, — продолжала она, не отвечая на вопрос. — Однажды ты просто можешь не узнать себя в зеркале.
— Ну, что ты! — ласково рассмеялся Михаил. — Ты всегда будешь красоткой!
Мэй исчезла. У Михаила упало сердце.
Дикое рычание потрясло этот черный мир. Огромная красно-рыжая пантера ярилась на палубе. Она была страшна в своей ярости и пока не видела Михаила.
Позади него снова хихикнули. Он резко оглянулся.
— Только ты и можешь помочь, — заметил мужчина со шляпой, полной спелой вишни. Шинаец?
— Ты кто?
Мужчина закинул одну ягоду в рот:
— Наслаждение! Мммм! — он закинул вторую. — Да, только ты один можешь удержать. Больше никто не сможет.
Михаил не успел ответить потому, что вдруг снова увидел Мэй. Она полулежала, прислонившись к битенгу*. Глаза закрыты, голова запрокинута, лицо бледно.
И он, своим неожиданно обострившимся слухом, не услышал ее дыхания.
— Мэй! — в ужасе он шарил руками по ее телу, пытаясь освободить грудь. — Дыши, дыши! Дыши!!!
И проснулся на ногах, сразу широко распахнув глаза, которые еще видели, досматривая сон: Мей сделала вдох.
Впервые в жизни он пробудился вот так, открыв глаза, словно не спал, и его императорское сердце билось так, что он сам оглох от стука. И только безмятежно спящая Мей заставила выдохнуть с облегчением. Сон! Это просто сон.
Но страх… Страх, свивший гнездо в его душе, так и не покинул его, сея непонятные сомнения.
Мэй легко задела его плечом. Они остановились, вглядываясь друг в друга. Ее глаза тревожно блестели.
— Если что-то не так, — одними губами сказала она, — мы можем вернуться. Сейчас.
— Все так. Идем, — ответил он.
Можно подумать, у них большой выбор.
«Трактирный дом Мелетина» готов был принимать разных гостей.
Чистую публику ждали на парадном крыльце, хорошо освещенном, с широким подъездом, выводящим на Червонцеву площадь, через которую, собственно, пролегал сам Червонцев взвоз. Сама ресторация располагалась на втором этаже и отвечала самым взыскательным вкусам. Интерьер единодушно признавался изысканным и роскошным даже в заграничной прессе: здесь в декоре были использованы зеркала и кристаллы, что создавало совершенно удивительную обстановку в залах, а было тех целых двадцать.
Кроме того, гостей удивляли висячим садом с тропическими растениями, которые цвели по своим обычаям, а не по сезону северного города. Там свободно летали певчие птицы, а самые смелые, не страшась, садились на плечи завсегдаев. Публика особого рода висячий сад любила преданной любовью — еще бы, ведь там стояли два фонтана: один с белым вином, другом — с красным. Заплатил за вход, и наслаждайся птичками, вином, да механическую музыку слушай.
Но северяне все же больше ценили чай, и тот подавали без исключения во всех залах «Мелетина» — и богатым купцам, обсуждающим последние новости, и литераторам, бесконечно спорящим о новых веяниях, и артисткам, в сопровождении светских львов, что стремились перещеголять друг друга толщиной кошельков, и университетской профессуре, что не гнушалась здесь проводить свои собрания, и прочей чистой публике, которая слеталась на огни «Мелетина» и готова была платить золотом.