— Завяжу, — пообещал он себе, отыскав чистую рубаху. Да, все-таки был от этой бабы какой-никакой толк!
Приоделся в приличное и пошел в «Мелетин».
А пока шел, настроение ему испортили чрезвычайно: из пяти лавок к нему приказчики выскакивали, и везде он по полной десяточке был должен.
У-у-у, проклятущая! Он же давал ей денег!
На всякий случай, обойдя стороной еще три лавки, Рябой в самом мрачном расположении духа, ввалился в знаменитый подвал.
— А-а-а! Гаврила — смурное рыло! — приветствовал его Череп. — Ща обрадую тебя! Держи! Честь по чести, долг возвращаю!
Рябой совершенно не помнил, когда он отвалил Черепу 30 серебряных в долг, но ситуация у него была не из тех, чтобы подробности выспрашивать. Он сгреб деньги, одобрительно осклабясь:
— Мужик слово дал!
— Мужик сдержал! — хохотнул Череп, блестя глазами. — Откушай с нами. Ты — копарь добрый, человек хороший — я угощаю! Ты меня выручил, грех на мне будет не угостить!
Сидел он с двумя верхушниками*, которых Гаврила помнил смутно. Так, лишь знал, чем примерно промышляют, а сам-то он таким отродясь не занимался. Он человек честный, а вот Череп нырял и туда, и сюда — везде работал, получается, где можно было деньгу зашибить.
Это когда ж он ему в долг-то дал? Нет, точно надо завязывать!
— Я тут гулял не слабо, — буркнул он, падая на лавку и ручкаясь с парнями. — Мне бы рассолу, и самое то будет!
Череп и оба верхушника весело заржали:
— Да-а-а! Гаврила Рябой крупный хабар взял — тут весь подвал три дня ел и пил на твои!
Три дня!!! Надо бросать пить!
Вслух же сказал, растянув губы в улыбке:
— Для своих людей мне ничего не жалко!
Да, чтоб вы полопались все!
И подумалось вдруг: а можа баба потому и ушла? Прогулял он деньгу-то. Сам выходит и прогулял! Во, дурак!
И кисло во рту сделалось.
— Откушайте, вот, Гаврила Степаныч, — Мелкий угодливо подставил круглое блюдо, почти с умилением заглядывая в смурное лицо. — Вам сейчас кисленькое-то самое то!
— Благодарствую! — степенно ответствовал он, а когда Мелкий, ободряюще улыбнувшись, отошел, с отвращением уставился на горку квашенной капусты, где средь желтоватых, крупно порубленных листьев краснела боками кислая журавлица**.
— Видал? — Череп сунул ему под нос красивый блестящий башмак.
— Бабе купил?
За столом снова заржали.
— То мужские, — важно сказал Череп.
— Да ну? Брешешь! Кто же носит-то такое?
— За граница! — Череп вздернул палец. — Просвещение! Не наше кустарничество, понял?
Верхушники весело захихикали.
— Обнесли кого? — догадался Рябой.
— Да, шишку важную. Но ему и не нать уже.
Гаврила с подозрением уставился на них, и они дружно замотали головами:
— Не, не моги на нас думать, с ним до нас поваландались. Он-от прижмурился, но не загас покеда, а тут мы!
— Искать будут, — хмыкнул Гаврила, отправляя в рот щепоть противной капусты.
— В Черном рву? Кто будет чюхать там?
— Ишь ты, — подивился Гаврила. — Не повезло щеголю-то!
Череп заржал:
— За упокой! — и подвинул Рябому стакан.
Так и понеслась.
Ну, нет, Гаврила старался голову не терять. Тем паче, дельце новое проклюнулось вдруг, а все с того пошло, что верхушники от убиенного щеголя узнали про верное место. А когда Гаврила усомнился, что до верхушников то место из щеголя вытряс тот, кто его уделал, раскололись: какая-то баба его на сладкое заманила, а на уборку подрядила верхушников, потому как баба — что с нее взять? — не дотерпела до сведений интересных. Да ей, поди, они и не нужны были, другое промышляла.
— Да шо за баба-то? — пытал Рябой.
— Залетная, — клялись верхушники. — На мели сидели, любой работе рады были.
Ну, так-то похоже, что залетная, местные этих двух к серьезному делу не привлекут, чай, не дурные.
А вот Гаврила Рябой — дурачина получается. Одним оправдаться можно, попал как кур в ощип: всем должен, аж 90 серебряных. Благо, Череп долг вернул, всем распихал по чуть-чуть, чтоб не орали. Заткнулись на время, а то метнутся к полицейскому с жалобой, десятка-от — не мало. А как договорятся меж собой? Пропал тогда Рябой!
И бабу высматривать бросил — в кабаке не мелькала, а так — все равно, что по столичным площадям иголку искать.
Да и все равно на мели, всю память пропил — что он ей предъявит? Мотренка орать будет, чтоб с дружков спрашивал и права будет.
Точно! Мотрей ее звали. Вспомнил!
Люди, конечно, доброту его не забыли, за столы в подвале кажинный день кто-нибудь да звал со всем уважением. Но такое вечно продолжаться не будет.
Вот и подписался Рябой на копку новую с Черепом, да с этими двумя недоумками: Бронькой Рялом, да Гренькой Клопушей.
Муторно было. Нет, не пошел бы, если бы еще по малолетству не слышал про склепы тайные Палянициных. Середь копарей про них легенды ходили. Хабар должен был быть знатный, все бы перекрыл зараз.
Да и бабу новую надо искать — не вечно же в кабаках жрать? Стирка накопилась, уборка… Эх! Но коли серебряных нет, так кака баба к нему пойдет?
Вот за то и подрядился, бедолажный. Доля такая.
Вот говорил он им в тот вечер: неча пить! На копку выходить надо с трезвой головой.
Череп только ржал, мол, пока дойдем, аккурат и протрезвеем. И дурни эти следом похохатывали. Мелкий рядом крутился, да и поддержал, мол, что ты, Гаврила Степаныч, людей обижаешь? Как выйдите, так и сухой закон установишь. Нарушат, так и по мордасам надаешь. Но там за дело, а сейчас на святое покушаешься! Радости лишаешь.
Пакостник-недоросток. С него все пошло. Встретил он парочку, из тех, что по кабинетам прячутся, обычное дело. Случались и у Рябого серьёзные заказчики, тоже по кабинетам толклись, договаривались. Да, давно у него серьезных заказчиков не было. По греху пьянства, должно быть. Хабар бы взять большой и завязать пить. Да и с копкой завязать, чай, не мальчик уже.
Вернулся Мелкий быстро, а Череп возьми да подколи:
— Че выгнали тебя? Не пускают до серьезных дел?
Тот сморщился презрительно:
— Серьезные дела? Какие такие дела? Знаем какие! То баба!
— Брешешь, — странно оживляясь, заговорил Череп. — Не бывает баб такого роста. Мужик то был, с пацаном молодым.
— А тебе не все равно, — окрысился на него Мелкий, вспомнив должно быть, про правила кабака, однако, все равно добавил. — Баба, а не пацан. А там их еще двое дожидаются. Но это не твое дело, понял?
Череп замахал своей блестящей лысиной и, когда недовольный Мелкий ушел за свою дверку, заговорил свистящим шепотом:
— Безбилетница, поди, да из тех, кто нашим братом брезгует.
— Уймись, — буркнул Рябой. — Не наше дело.
— Не наше, — согласился подельник. — Не наше, покуда оно тут творится, а на улице очень даже наше, а?
Ряла с Клопушей радостно заржали.
— Надо выпить, — энергично воскликнул Череп, подвигая кружку Гавриле.
— Да сколько можно!
— Уважь, Гаврила Степаныч! На дело идем — на пост садимся! Последняя, а?!
И уже опрокинув кружку, Рябой поймал его внимательный взгляд и тотчас понял в чем дело.
— Вы, свиньи, водки намешали мне!
— Так, когда еще попробуешь! Уж ты прямо весь извелся, заморить себя решил! Да мы за тебе переживаем с робятами! Никакого удовольствия себе не позволяешь: баба бросила, пьешь одно пиво! — Череп нагнулся к нему близко-близко, и верхушники вытянули шеи. — А не твоя это Мотря? Она, бают, подалась в безбилетницы.
Кровь ударила в голову Рябому, но он промолчал. Сидел цедил пиво с водкой, что подлил ему Ряла, уже не скрываясь. Сидел и мрачнел, понимая, что Череп прав: Мотря то и была — нешто он свою бабу не узнает?
А как пошли они обратно, проводил тяжелым взглядом, наливаясь злобой — точно, она!
Вскочил:
— А ну пошли!
— От молодца, от по нашему, — заорал Череп, застучав кружкой.
И Бронька Ряла с Гренькой Клопушей загоготали, с готовностью вскакивая из-за стола.
Дура-а-а-к. Как есть, дурак. Нашел с кем связываться.
Да, им удалось договориться по основным пунктам, которые так волновали Михаила. Заодно, у самого Михаила появилось больше информации о том, что за его спиной вытворяет лир Посланник и его доверенные. Лортни, судя по всему расставил по Северу своих людей, снабдив их Императорским чрезвычайным знаком — и это была плохая новость.
Новый знак требовал пары дней подготовки, а без него настаивать на открытом расследовании смерти старшего Винтеррайдера, Ганг не сможет, при том всякие мелкие людишки, навроде северных полицмейстеров, будут чувствовать себя в своем праве: у них же знак самого Императора!
Еще ему аккуратно предложили нового союзника, и прозвучавшее имя заставило Михаила насторожиться. Лир Лортни постоянно твердил, что этот человек обязательно организует заговор против Его Императорского Величества.
Ненависть у них была взаимной и, как выяснилось, у некоего князя есть большой архив всех деяний Лортни и его людей. Он готов его предоставить.
Другими словами, заговор уже сложился, да только не против самого Михаила, а против Имберийской наглости. Но эту мысль Михаил предпочел оставить себе. Да и вряд ли заговорщики отделяли его от Лортни… Грах!
Интересно, а что Лортни вытворял его именем? Нет, пусть еще полежит, старый паук, дико тараща глаза — Михаил вспомнил свое посещение лира Посланника и то, как тот невероятно выкатывал глаза, отчаянно моргая. Ничего, переживет. И Царственная Мать тоже.
При воспоминании о Королеве, он испытал вдруг прилив такого мощного гнева, что невольно остановился, и Мей ободряюще качнулась к нему и… замерла, поворачивая голову. Да и сам Михаил услышал, как за ними бегут сразу несколько человек.
И то, что именно их какая-то уличная шпана сочла легкой добычей, Михаил не усомнился — пьяные, а от того громкие, хотя явно в мягкой обуви.
Знакомая яркая ясность ударила в голову и под капюшоном он улыбнулся так, что заметь его оскал преследователи, они бы мигом протрезвели. Но, на их несчастье, они не видели лица Императора.