— Иди сюда, дрянь! — заорал первый, выкидывая руки вперед, и кидаясь к Мэй.
Его Михаил отбросил пинком в живот, да так, что пьяница сразу отлетел сразу до каменной доходного дома и, ударившись о нее всем телом, распластался как краб, а потом медленно стал сползать на землю.
Двое других, явно очень молодых, закружились вокруг, перебрасывая в руках ножи дурной работы. В уличных драках они участвовали, но были в чужой стихии, и их игра ножичком могла смутить разве что припозднившуюся мещанку.
Четвертый не выходил из тени и крался, прячась, обходя и нацеливаясь на Мэй. Он был опытнее прочих нападающих, Михаил всеми обостренными чувствами чувствовал этого человека как нечто липкое, омерзительное, гадкое.
Он сделал обманный маневр и легко выбил оружие у одного из нападающих. Тот резво отпрыгнул в сторону и второй сразу метнулся к нему. И они вместе попятились от Михаила, выставив вперед один нож на двоих.
Разбойнички, смех один.
С шорохом взрезал воздух метательный нож, и Михаил отбил его, взметнув в прыжке полы плаща, и тот час услышал как запели смертельную песню кинжалы, отправленные в полет умелой рукой Мей, а следом — характерный звук вскрытого горла.
Заверещав не хуже ярморочных поросят, парочка оставшихся бросилась бежать. И, откликаясь на их крик, засвистели свистки уличных, загрохотали с другой стороны подкованные сапоги гвардейской стражи.
— Бежим, — выдохнул Михаил.
Ну, не казнить же потом кучу людей за то, что они обнаружили Императора не там, где ему надлежало быть?
_______
*Верхушник — мелкий вор, вытаскивающий кошельки из карманов верхней одежды.
**Журавлица — клюква.
Глава 39
С началом нового времени в эпоху Смуты ситуация с разбоями и грабежами в Империи ухудшилась в несколько раз. От прошлого «благочиния» в Империи не осталось и следа. Привлечение крестьянства в армии противоборствующих сторон породило целые ватаги отчаянных дезертиров, которые воевали уже просто против всех и нещадно грабили своих вчерашних товарищей по труду. Наплыв нищих, поденщиков, и бывших «дворовых» из разоренных поместий совершенно ухудшил криминогенную обстановку в самой столице Северной Империи.
Из записок приват-доцента Имберийского университета Джона Уайта
Столичная сыскная часть специализируется по всем видам профессиональной преступности, а именно убийствам, разбоям, грабежам, кражам, мошенничестве, и прочим аферам. Здесь умело систематизируют все сведения о личностях преступников и их розыске…
Из справки-донесения, писанной для Его Императорского Величества Михаила
Вор не бывает богат, а бывает горбат
Народная мудрость
Из постели Мелкого выдернули так, что дух занялся. А главное, кто в его хибарку-то проник? Потолки на чердаке были чрезвычайно низкие.
— Сдох, что ли? — спросили из-за двери и сразу над головой довольно заржал Сивый.
— Не! Кумекает чё творится, глаза не открывает, — а сам носком сапога ткнул в бок. — Вставай!
Мелкий открыл глаза. Сивый стоял во весь рост, не пригибаясь — ему одному и в аккурат «квартира» Мелкого на чердаке «Мелетина». Удобно! Да и за постой с него не брали, а что на работе находился только с перерывом на сон — так что в его жизни есть еще, кроме нее, постылой?
Мелкий, случалось, завидовал — вот чего бы стоило подрасти хотя бы до Сивого, тогда, чай, повидал бы мир, семью бы завел…
— Вы чего это, робяты? — спросил хрипло, облизав пересохшие губы.
— Одевайся, хозяин зовет. Да скажи спасибо, что напялиться тебе даю, — насмешливо ответил Сивый.
— Митрич?
— Еще слово, Мелочь, и босым побежишь.
— Выкидывай его сюда, — посоветовали из-за двери. — Не обидим, под мышкой унесем.
И заржали отвратительно на два голоса.
Впрочем, Мелкий уже одевался: торопливо натягивал рубаху, накидывал жилетку — у них два раза не повторяют.
— Влип ты, донес кто-то, — улучив момент, шепнул Сивый и в ответ на вопросительный взгляд пожал плечами.
То, что действительно влип, стало ясно сразу, едва из коморки высунулся: его тотчас выдернули как репку и, подхватив, за плечи поволокли с чердака, только ноги болтались в воздухе.
Парни рослые, здоровенные, из охраны Самого… Да что он сделал-то! Грехов за собой Мелкий не числил, дело свое знал. Оклеветал кто? Да почто его-то? Где Сам, а где подвал! В подвале Самого только кабинеты изредка интересуют, а все остальное на полный откуп Митрича — управляющего.
Но тут догадка стукнула в голову и Мелкий замер, и даже дышать перестал: не может быть! Это ерунда же! Нет! Нет? Как?! Как он мог так опростоволоситься???
И встала перед глазами рожа Черепа, и вновь, как на яву, зазмеилась ненавистная ухмылочка на тонких губах:
— Че выгнали тебя? Не пускают до серьезных дел?
И вспомнилось свое, презрительное, в ответ:
— Серьезные дела? Какие такие дела? Знаем какие! То баба!
А ведь они почти сразу поднялись, ироды. Мог бы и скумекать, что дело худо. Да знать плохо у них пошло…
Или в чем другом его обвинять будут? Но не может же быть, чтоб из-за этого, ну, нет! Нет! Он пятнадцать лет верой-правдой! Ни единого раза не опростоволосился!
В мотор его закинули как мешок, и из мотора вытащили так же, проволокли по лестнице, красной дорожкой укутанной, да как будто бы золотыми шпагами переложенной — Мелкий даже отвлекся, так загляделся. Но бугаи, слегка приложив его головушку о полотно, уже отворяли высокие двери залы, малахитами убранной и по полу, блестящему, в разводах чудных, Мелкий катился до самых щегольских штиблетов господина Мелетина, таких начищенных, что свою перекошенную рожу в них узрел.
— Ты чё, пёс? — свистяще спросил Сам. — Забыл кому обязан?
Рубанула воздух тяжелая трость и Мелкий обреченно зажмурился, успев мимолетно удивиться неподходящей мысли: полы чистые, жалко.
Но тяжелая, суковая, лаком крытая и узорами окованная знаменитая палка Мелетина не опустилась на бедную головушку, потому что со стороны окон кто-то с хохотком, но строго, сказал:
— Ты мне его в целости и сохранности обещал.
Мелкий приоткрыл один глаз, но кроме хозяйских ботинок ничего не увидел.
— Забирайте, — обреченно выдохнул Мелетин. — Мои после с ним поговорят.
— Нет, так не пойдет, — возразил собеседник. — Навсегда заберу, глядишь у тебя одним грехом меньше будет.
Это кто таков, что Самому тыкает?
— Ваша правда. Но вы видите, с кем приходится дело иметь?
— Но труды твои многого стоят, — хохотнул невидимка и, судя по звуку, бросил на стол кошель с золотом. — Это тебе за нервы и убыток.
И теперь Мелкий увидел высокие, явно офицерские, хорошей работы сапоги: неизвестный спаситель — а спаситель ли? — подошел и остановился над ним.
— Как там тебя, — сказали сверху. — Сам идти можешь? Или помяли?
Мелкий, неловко завозившись на гладком полу, сел. И хорошо, что сел, а не встал, ибо как увидел говорившего, так душа в пятки ушла, мало совсем не выскочила.
Это где он так нагрешил-то?
И, дав голосом петуха, выпалил в отчаянии:
— Идти могу, но мне бы вещи собрать!
— Какие еще вещи?
— Я, по милости господина Мелетина, квартируюсь на чердаке, у нас, там, да. Квартирка хорошая, как раз под меня. Вот и вещички мои там скопилися… Пятнадцать лет верой-правдой. Коль перехожу к вам, мне бы мое и забрать.
— Да ты, братец, не промах, — засмеялся князь и обратился к Самому. — Позволишь бедолажному монатки смотать?
— Да зачем мне его скарб? — презрительно отозвался Мелетин. — Пусть забирает да на глаза мне больше никогда не попадается.
— А расчет? — пискнул срывающийся голос снизу.
Князь захохотал.
— Отдадут, — выплюнул купец.
Мелкий, поднявшись, отвесил старому хозяину глубокий поклон и засеменил на подгибающихся ногах за новым. Раз вещи дают забрать, раз расчет отдадут, значит поживет он еще…
Да только как он в это влип-то? Что с ним дальше-то будет?
Утро не бывает добрым, когда ты просыпаешься в чане с водой, в который тебя окунает чья-то немилосердная рука. Едва не хлебанув холодной водицы, Гаврила отчаянно хватанул воздух, и кто-то рядом произнес с ленцой:
— Ну, хватит, утопишь еще обвиняемого.
Обвиняемого?
Его швырнули на пол, и Гаврила невольно охнул: кто же над ним так поработал? Тело болело, спина ныла, руки и ноги, кажется, вовсе не хотели работать.
— Ну, как он? — спросил кто-то, заглянув, и тот же ленивый голос ответил со смешком:
— Жить будет.
Вот не был он в том уверен. Вода все еще стекала по лицу, но уже чувствовалось как тяжелеет, наливаясь чугуном, голова.
— Его в рассол надо было окунать, робятки, что вы его в воду? — заржал кто-то. — И поел бы, и попил бы заодно.
Шутнику ответили хохотом, и несчастная голова бедного забулдыги от того многоголосья, словно надвое раскололась.
Поганцы позорные.
— Волоките его, Стив ждет, — заторопил заглянувший, и Гаврило ощутил тычок сапогом в бок:
— Вставай!
Да что вчерась было-то? Как он сюда попал-то?
И Мелкий, и Рябой могли бы получить исчерпывающие ответы на свои вопросы, да только кто бы им рассказал? Маленькие листики, по глупости, оторвались они от привычной ветки и понес их, нещадно трепля, злой безжалостный ветер.
Луна, от которой, как верят простые бабы, грах в это время откусывает бок, стояла не высоко и не низко, и ее света хватало, чтобы издалека увидеть две фигуры в широкополых плащах. Руб-Мосаньский смотрел за этими двумя в щель, по недоразумению именуемую окном доходного дома, с верхнего этажа и где-то в глубине души дивился безрассудству Михаила. Или удальству? Или так выглядит безнадежность?
Впрочем, зря он, что ли, артефакты свои подсунул — уже знает, что переговоры прошли… Как надо они прошли.