— Но вас же не выгоняли из дома? Вам не подстраивали ситуацию, в которой разрешали шалить, а потом наказывали? А, если вы делились горем со своими родителями, они не выгоняли вас работать? Листики желтые по траве раскладывать, чтоб зубчики совпадали?
— Какие листики? — не понял Лаки.
— Желтые, — едко ответила Лиза. — Опавшие. Они некрасиво опали, знаете ли. Надо, чтоб лежали по порядку. Красиво совпадая по цветам и размерам.
Сцену с листиками она наблюдала на днях и была ей неприятно поражена.
— Вы можете мне объяснить: зачем? Зачем женщину, которая пришла сюда с больным ребенком, заставлять раскладывать листья на траве? Как это поможет? Ей нужно лекарство и слова поддержки!
— Лиза, — засмеялся Лаки. — Я слушаю вас и понимаю, что ваши родные были самыми настоящими народниками. И вы, вероятно, тоже народница.
— Нет, — возразила девушка. — У меня нет таких убеждений.
— Есть, — улыбнулся Лэрд. — Вы пропитаны ими и не замечаете этого. Да, скорее всего, вы, зная недавнюю историю, с ужасом пятитесь от дел, которые народники творили, и не осознаете, что очень многое из их теории на вас повлияло. Даже то, что вы жалеете изгнанных, именно об этом говорит. Вы считаете, что этих людей надо обогреть и кормить, потому что у них случились какие-то несчастья, создать им условия, чтоб у всех была еда, тепло и одежда. А что потом, Лиза? Они забудут свое горе? Подобреют? Воспитают своих детей прекрасными людьми? Или неприспособленными к жизни лодырями? Или эти люди, имея еду, работу, более, чем приличную оплату своего труда, возможность учить детей, отдыхать, не думать с ужасом о завтрашнем дне…, — он замолчал, словно задумавшись. — Эти люди, имея все необходимое, станут хорошими, честными, добрыми? Вот ваши родители построили целый поселок — на краю света, в условиях, которые — простите, Лиза — мало кто назовет нормальными. Это прекрасный поселок. Я не ожидал увидеть столь великолепные коттеджи. И я представляю в какие суммы все это обошлось… Должно быть, их счета полностью разорены. Я уверен, что все, кто живет в поселке, на Большой Земле не имели ни таких домов, ни таких денег — и что? На поселковом сходе кто-то из них встал на защиту вашего отца?
Это был удар поддых, и на какое-то мгновение Лиза натурально задохнулась: тот сход занозой сидел в ее памяти, иглой втыкался в сердце, стучал молотками в висках: почему? Почему они так?
— Простите меня! — торопливо и виновато сказал Лаки, заглядывая ей в лицо. — Лиз, я — дурак, простите меня!
— Ничего, — вытолкнула она, глядя на беленую стену, которой заканчивалась галерея. — Ничего. Вы… Вы правы, говоря про сход. Мне нечего вам ответить.
— Я хотел показать вам всего лишь…, — заговорил Лаки.
— Не нужно, — перебила Лиза. — Я поняла. Кажется, нам надо возвращаться обратно. Мы не выйдем отсюда.
— Да, — согласился Лаки. — Я был уверен, что тут есть проход. Пойдемте, Лиз. И все-таки примите мои извинения. Нет, не говорите ничего сейчас, пожалуйста. Я самый настоящий идиот.
— Однако, вы сказали правду про сход. Она горька, но оттого не перестает быть моей реальностью, — через силу выговорила девушка. — Вы правы: никто не заступился.
Она быстро взглянула не него и грустно усмехнулась:
— Я все равно буду пытаться найти смысл в местных занятиях, за которыми так рьяно следит сестра Акулина, проповедуя, что повтор не всегда понятных действий, принесет счастья этим людям.
— Смысл один: воспитание полного послушания, — с готовностью откликнулся Лаки. — Саватий в основу воспитания своей братии закладывает именно безоговорочное послушание.
— И что это даст?
— Привычку? Когда нужно, они, не задумываясь, пойдут за Провинциалом. Думаю так, — сверкнул улыбкой Лаки. Он не хитрил: в миссию Саватия закладывались именно такие смыслы. И их глупо отрицать, они очевидны многим. Многим, но не всем.
А нам не нужны все, отвечал Карл, в случае необходимости нам нужна безумная толпа, готовая на смерть ради высшей цели. Нет, смеялся он тут же, нам нужен авторитет, иначе говоря, сакральная фигура, за которой ослепшие пойдут без раздумья. Слава о Великом Святом должна добраться до самых малых, затерянных хуторов. Да, там не встанут по его слову, попросту не услышат вовремя, но у них останется сомнение — прекрасное зерно, с которым можно работать и нам, и нашим преемникам.
— Куда пойдут? — недоуменно спросила Лиза.
— На молитву? — полувопросительно ответил Лаки. В глубине его глаз ей почудилась насмешка.
Они быстро прошли через галерею и теперь стояли в самом ее начале. Лизина нервозность выразилась в том, что обратно она почти бежала. Лаки поспевал за ней без труда, с его длинными ногами это не сложно.
На молитву они и так ходят, хотела возразить девушка, но вместо этого прислушалась вслед за Лэрдом, который вдруг повернул голову в сторону двери трапезной.
За дверями раздавался голос Акулины и, хотя слов было не разобрать, по тону и интонациям было понятно, что женщина самым натуральным образом скандалит, чего-то требуя. Лиза вдруг вспомнила эти интонации: когда их поселковая сваха Машенька ругала дядю Сашу, своего мужа, сварливости в ее голосе было не меньше.
Саватий заорал внезапно и так громко, что Лиза, вздрогнув, явственно услышала в его мощном реве: Хватит! Голос Акулины оборвался на звенящей ноте.
— Пойдемте! — негромко позвал Лаки. — Не нужно, чтобы нас здесь видели.
И Лиза полностью с ним согласилась — по темному коридору они уходили еще быстрее, чем только что шли по галерее и, кажется, оба облегченно выдохнули, когда свернули под более древние своды, уходя из зоны видимости.
— Я все-таки не поняла вас, — начала Лиза снова.
— Вот вы упрямы, — заметил Лаки скучающе.
— Немного, — согласилась она и так лукаво улыбнулась, что Лаки с удивлением взглянул на нее. — Я просто хочу понять. Конечно, я не сильна в учении мольцов, но я читала староимперский учебник по духовной науке и там тоже говорилось о послушании, однако, как о категории затвора, т. е. это учение для тех, кто решил посвятить себя только служению Высшему Провидению.
— Мы с вами в монастыре, — с улыбкой напомнил Лаки. — Что не так?
— Верно, — согласилась Лиза. Мысль вилась на краешке сознания, и она боялась, что упустит ее, не проговорив. — Однако, в этом монастыре большинство есть глубоко семейные люди, приехавшие в надежде на чудо вместе со своими семьями. Разве нужно применять к ним те же правила, что и к затворникам-одиночкам? И потом, разве это не подмена понятий?
— В чем подмена?
— Ну, смотрите в учебнике говорилось, что опытный брат ведет неопытного по пути, который уже прошел сам. Младший слушает старшего. Это логично, так? Один учит другого, постепенно приучая его к новой жизни. И получается, что он уже в этой новой жизни живет совершенно иначе, чем те, кого он оставил за стеной. И он обеспечивает только себя, свои нужды, при чем весьма скромные, — внезапно ей вспомнился богатый стол в трапезной Провинциала, и она едва не сбилась с мысли. — А здесь видим людей, которые не могут жить по затворам: у них дети и жены, или мужья, или старые родители. Если они их бросят — это будет предательством. Вот они пришли сюда. И здесь их всех вместе приучают к послушанию в любых мелочах, вплоть до откровенно безумных. Но это послушание больше о безволии, понимаете? Получается, людей приучают к покорности? К некой послушности, которая не задает вопросов? Идет и делает, в надежде на… благо?
— Вот скоро и вы, милая Лиз, обвините брата Саватия в ереси, — с улыбкой перебил Лаки.
— Что? Нет, я не об этом, — смутилась она.
— А черная знать столицы именно об этом, мол, он приводит людей к себе, — Лаки сдержанно улыбнулся. — Я слышал, что столичные мольцы хотят прислать сюда едва ли не ревизию. Думаю, им не дает покоя авторитет провинциала. Он велик не только в Скучных землях, но и по всей Империи. Это не случайно. Посмотрите, как много здесь благотворительности. Я не силен в вероучении, но считаю, что у Саватия слово не расходится с делом. Он помогает нуждающимся. Он устроил для них невиданное общежитие с полным обеспечением. Это шанс для многих. И мне это нравится. И его методы воспитания я не намерен оспаривать. В конце концов, люди, о которых вы печетесь, это взрослые люди, Лиз! И они добровольно отказываются от ответственности за свою жизнь. Они отдают ее Саватию. И он, как глава большой общины, вправе требовать с них послушание даже в безумных, как вы говорите, вещах.
— Это иллюзия. Ответственность за свою жизнь нельзя отдать, — упрямо ответила Лиза. Лаки развел руками.
Сбоку вдруг открылась невидимая дверка и оттуда выскочила Акулина, весьма растрепанная. Она увидела Лизу и вскинула руку, полыхнув глазами. Девушка, зажмурившись, шарахнулась в сторону, ей показалось, что разгоряченная скандалом женщина сейчас ударит ее. Но, мгновенно шагнув между Лизой и помощницей Саватия, Лаки загородил девушку.
— Торопитесь, матушка Акулина? — сладким голосом спросил он.
Та медленно погладила платок на своей голове, разглаживая несуществующие складки, поправила узел. Лиза отшагнула в сторону и теперь видела Акулину, что стояла, опустив очи долу: губы ее подрагивали, она растягивала их в улыбке.
— Да, — ответила миролюбиво, после паузы. — Дел много. И у вас тоже. Скоро Барановы приедут. Вы бы приготовились, — и улыбнулась так приятно, что Лиза снова пообещала себе: «Вырвусь, и не вернусь сюда больше!»
Должно быть и Лаки что-то такое пришло в голову, потому что, проводив Акулину глазами, он вдруг сказал Лизе:
— Елизавета Львовна, не отвечайте мне сейчас, пообещайте сначала подумать: может быть, вы поедете со мной в Темп? В столице больше возможностей для молодой девушки, для дальнейшего обустройства жизни. И, чтобы дорога вас не смущала, я могу нанять компаньонку, — сказал, и успел уловить как на долю мгновения закаменела девушка. Ощущение мелькнуло и пропало. Похоже, она не доверяет ему даже на долю макового зернышка.