– Запрыгивай, – она наклоняется и открывает для меня переднюю дверцу.
Сажусь в машину и, пока пристегиваюсь, удивленно осматриваюсь. Машина выглядит обжитой: красивые пушистые чехлы на сиденьях явно не новые. Яблочный ароматизатор, подвешенный на зеркале, уже почти закончился.
– Чья это машина?
– Моей мамы. – Мари трогается с места, а навигатор, включенный на телефоне, диктует, куда теперь поворачивать. – За хорошую учебу разрешила пользоваться. Поздравлять не стоит, потому что эта прелесть – до первой четверки.
Жизнь меняется, но одно остается прежним – жесткий контроль, которым родители окружили Мари.
В машине играет приятная попсовая музыка. Мы обе знаем эти песни наизусть, но никто из нас не подпевает и даже не пританцовывает плечами. Мари напряженно следит за дорогой, а я то и дело оборачиваюсь и смотрю в зеркала заднего вида. Ужасно боюсь, что за нами может быть слежка, но вокруг по-прежнему никого. Лишь один раз нам навстречу выезжает какой-то автобус, но быстро скрывается за поворотом.
– Твои родители ничего не скажут, что ты так рано из дома ушла?
– Я соврала, что у нас с семи утра самоподготовка по анатомии. Ну типа время, чтобы препараты посмотреть, а то их потом на пары заберут.
– Умно.
– А то.
Мари рассказывает о родителях, о том, как они контролируют ее оценки, а иногда даже домашние задания.
– Они даже не понимают в этом ничего, но постоянно берут мои тетради и смотрят, пишу ли я конспекты. Недавно мама устроила скандал, потому что у меня мало записей по экономике. По экономике, Гель!
– Это предмет для галочки. Даже преподам его вести лень.
– А я о чем? Это бред. Издевательство!
Она жалуется на родных, но между строк все равно читаю, что делает Мари это лишь для того, чтобы отвлечь меня. Нам обеим страшно. Я до конца не уверена, что все получится. А даже если запись будет у нас… Что дальше?
Но я видела, как светились надеждой глаза Фила, когда я рассказала о плане. Этот свет – единственная соломинка, за которую хватаюсь изо всех сил.
Если он верит в эту задумку, то и я буду.
Мари останавливает машину на обочине у самого въезда на виадук. Можно было бы заехать под мост, но я боюсь действовать столь открыто. Снег под конец февраля почти везде притоптан. Никто и не заметит наши с Мари следы среди десятков таких же на сером примятом снегу. Но вот полосы от колес пропустить мимо глаз невозможно.
Судя по всему, под виадуком редко бывает безлюдно. Снег здесь грязный, с кучей следов. Тут и там валяются пустые бутылки, какие-то тряпки. Мари имитирует звук рвоты, когда замечает желтые пятна на снегу.
– Давай сделаем все побыстрее и свалим. Тут мерзко… и воняет.
Нам требуется минут пятнадцать, чтобы найти хорошее место для камеры. В итоге мы заталкиваем ее в трещину в колонне. Вроде неплохо. Обзор должен быть хороший. А если не знать, что в небольшом углублении что-то спрятано, то и не заметишь никогда.
– Так. Давай проверим, как работает, – отряхиваю руки я.
– В темноте ничего не будет видно. Давай я буду смотреть, а ты махни фонариком на телефоне.
Мари включает программу, где пока на экране видны лишь наши нечеткие силуэты. Под виадук дотягивается совсем мало света от фонарей.
– Я оставила телефон в машине.
– Ой-й, пошли тогда быстрее за ним. Спустимся еще.
Мы оставляем камеру и уходим по той же тропе, по которой пришли. И как только приближаемся к машине, я понимаю, что что-то не так. Телефон, который оставила на кресле, разрывается от звонка. А когда сажусь в авто и беру смартфон в руки, понимаю, что пропустила семь звонков от Фила.
– Да?
– Где ты сейчас? – торопливо спрашивает Фил. Судя по шуму ветра, он на улице.
– У виадука. В машине с Мари.
Она обеспокоенно смотрит на меня, положив руки на руль.
– Уезжайте оттуда. Быстро!
Мари не ждет моего указа. Даже без громкой связи услышав слова Фила, тут же заводит машину и трогается с места.
– В чем дело? Мы еще толком камеру не проверили.
– Забей! Просто уходите, ясно? Дыбенко перенес встречу. Он будет у виадука меньше чем через час.
Мари разворачивает машину, и мы едем обратно в центр. Она жестом просит меня пристегнуться. Зажимаю телефон между ухом и плечом и спрашиваю:
– А ты?
– Я буду там вместе с ним.
– Все еще не понимаю зачем… Ты не из его приближенного круга.
– Демонстрация силы, Ангел. Он хочет, чтобы я видел все, но ничего не мог с этим сделать.
Светает.
Мари останавливает машину у корпуса нашего универа, но на первую пару мы не идем. Подруга ставит телефон на подставку на приборную панель. Программа, в которую транслируются изображение и звук с камеры, включена. Мы напряженно смотрим на экран, ожидая и боясь того момента, когда на темном прямоугольнике покажутся изменения. Пока что там все тот же пейзаж: колонны, кусочек реки, спящей под талым льдом, и пустой берег под мостом.
– Интересно, почему этот ваш Стыдобенко перенес встречу? Почуял, что у него в команде есть крыса?
– Сомневаюсь, что дело в этом. Дыбенко уверен, что выстроил для себя щит из правильных людей. Он не сомневается в своей неприкосновенности. Даже если у него есть подозрения, что Фил что-то задумал, Дыбенко только посмеется над нашим планом.
– Очень радужные перспективы вырисовываются. – Мари поглядывает на студентов, что бегут в корпус к первой паре.
Вижу, что ей не по себе, но и уходить она не собирается. Я уже предлагала оставить меня в машине одну. Мари не согласилась.
– Ты уверена, что наш риск – не пустой? Уверена, что от видео будет толк?
И тут картинка на экране телефона меняется. Позабыв про безрадостную беседу, мы обе подаемся вперед и едва не стукаемся лбами. Вглядываемся в экран, на котором отчетливо видны лица всех, кто пришел на сделку. А их около десяти, включая Фила, который стоит слева и чуть спереди от Стаса.
– Твою ма-ать, – протягивает Мари. – Я думала, такое только во всяких боевичках бывает… Ты посмотри, у них пушки!
Лучше бы она мне этого не говорила. Теперь я только и могу, что смотреть на мужланов, стоящих напротив Фила, и следить за каждым их крохотным движением.
Если начнется потасовка, то Фил пострадает одним из первых.
За грохотом сердца пропускаю все, что говорит Дыбенко и его поставщик. Улавливаю суть лишь в общих деталях, но смотрю только на Фила.
– Мы выбрали хорошее место для камеры, – подбадривает Мари. – Видно все идеально. И звук безупречный. Каждый шорох слышу.
– Запись идет?
– Конечно.
Я киваю и продолжаю взглядом впиваться в экран. Так проходят ужасные двадцать минут. Каждую секунду я боюсь, что все пойдет крахом. Я будто смотрю триллер и ожидаю, что именно сейчас напряжение получит развязку – кто-то сорвется и выстрелит. Черные чемоданы, забитые пакетиками с порошком и таблетками, зальет кровью. Тела начнут падать одно за другим…
Но вот я моргаю, и все оказывается кончено.
Дыбенко пожимает руку незнакомому мужчине. Их помощники обмениваются чемоданами, а потом все расходятся. На экране снова пустой берег в рассветных лучах.
– Получилось, – выдыхает Мари со счастливой улыбкой. – Получилось!
Она накидывается на меня с объятиями, на которые не сразу отвечаю. Все еще не верю, что у нас вышло.
Все еще не знаю, что делать дальше.
Не успеваю переступить порог и запереть дверь, а Фил уже ловит меня в объятия. Бормочет мне в макушку, как любит меня, как рад, что я в порядке, что все получилось. Не снимая куртки, обвиваю его руками и целую-целую щеки, скулы, его пальцы, что переплетаются с моими.
– Мари сбросила мне видео и сохранила копии у себя. Но что дальше?
– Не думай об этом сейчас, ладно? Давай просто проведем этот вечер вместе. В последнее время так мало хорошего случается.
– Ты прав. Просто я так боюсь…
– Тсс. Я же с тобой. Сейчас все хорошо. Разувайся и проходи. Я приготовил ужин.
Чешу Пломбира за ухом и иду переодеваться. С кухни приятно пахнет запеченной картошкой, которую Фил раскладывает по тарелкам, когда сажусь за стол. Он наливает нам чай и опускается рядом.
Пока мы едим, мой телефон разрывается от уведомлений. Игнорирую их, но Фил подает мне смартфон и говорит:
– Глянь, что там. Вдруг что-то важное?
Смотрю на экран и сразу вижу сообщение от Татьяны. Мой редактор снова обеспокоен тем, что не появляюсь на публике. А ведь сейчас у Лины Ринг время серьезного подъема. Самый хороший шанс, чтобы выступить где-то, заявить о себе и поднять охваты.
– Редактор. Зовет выступить на книжном фестивале в начале марта.
Переворачиваю телефон экраном вниз, но Фил останавливает меня одним лишь взглядом.
– Ангел, но ты ведь всегда хотела этого.
– Я хотела, чтобы моя книга нашла новых читателей, которые ее полюбят. Любят ли они меня – без разницы.
Мари бы сказала, что я упускаю неимоверно крутой шанс пиара. Презентации нужны, в первую очередь, чтобы заявить о книгах, привлечь читателей. Понимаю это, но сейчас у меня нет сил работать на продажи.
– Ты лукавишь. – Фил откладывает вилку и подпирает ладонью подбородок, глядя на меня с озорством. – Ангелина, я уже знаю, что ты не так проста! Книги – это твой голос. Позволь новым людям его услышать.
Что-то подобное я уже слышала, когда готовилась к декабрьскому конкурсу. Тогда преподавательница всеми силами пыталась превратить мое выступление в нудную лекцию о цели и предназначении.
До сих пор вспоминаю с раздражением.
Может, потому что так и не поняла, в чем моя «высшая литературная цель»? Есть ли она у меня? Я пишу только для себя или?..
– Соглашайся, Ангел.
– Ты думаешь, стоит?
– Знаю.
Я отвечаю Татьяне, чем, кажется, очень радую ее. По крайней мере, еще никогда до этого дня редактор не писала мне со смайликами.
Мы с Филом забираемся на диван и, целуясь, очень скоро оказываемся без одежды. Эта близость полна нежности. Каждое касание Фила – признание в любви, которой в нас двоих – бескрайнее море. Когда Фил входит в меня, он смотрит мне в глаза почти неотрывно. Каждая моя эмоция отражается и на его лице: легкое смущение от того, что он движется во мне, чувствует меня целиком; восторг и восхищение… И отчаянный страх в одночасье все это потерять.