Мы все-таки едем к дому, в котором в последний раз в своей жизни была по-настоящему счастлива.
Идти по подъезду и знать, что, скорее всего, сюда больше никогда не вернусь, тяжело. Ловить тени воспоминаний и понимать – это конец – невыносимо. Внутри меня будто работают крохотные, но смертельно острые лезвия, и крошат органы на куски.
Мари видит, как мне тяжело, и берет меня за руку. Родители идут сзади, и иногда, когда чуть оборачиваюсь, я замечаю, как они оглядывают здесь все. Знаю, о чем они думают. И в этом хлеву жила наша дочь?
Наверху хлопает дверь, слышится лай. Я мгновенно узнаю Пломбира и собираюсь кометой сорваться с места, но папа останавливает меня, схватив за плечо.
– Лучше уйдем, – просит он тихо. – Вдруг это те люди?
Но вот раздается лязг связки ключей и потявкивание. Плохие люди бы не стали запирать после себя квартиру, не стали бы выводить Пломбира.
Я вырываюсь и поднимаюсь на пролет выше, где сталкиваюсь с женщиной средних лет в темном тренче. На руках она пытается удержать непоседливого Пломбира, но тот изворачивается, чтобы метнуться ко мне. Встает на задние лапы, радостно виляет хвостом и лижет мои руки.
– Здравствуйте, – улыбается незнакомка. – Вы, наверное, Ангелина? Как раз собиралась вам звонить.
Молчу, но глаз не опускаю.
– Я ваш адвокат, Юлия Артемовна. – Она протягивает мне руку, а я отшатываюсь на ступень вниз.
– Я вас не нанимала. И что вы делали у меня дома?
Папа пытается увести меня, мама семенит рядом, а Мари хочет подхватить на руки Пломбира, но тот не слушается подругу, которую видит впервые.
– Меня для вас нанял Филипп Рехтин. Сегодня утром я посещала его в хирургическом отделении, где получила доверенность на продажу квартиры.
Она указывает на нашу с Филом дверь, и мне становится дурно. Юлия читает мое недоверие и, чтобы хоть как-то доказать свои слова, подает стопку листов.
– Посмотрите. Это доверенности и документы на продажу.
Без сомнений, это почерк Фила. Тот самый, каким он прошлым летом вывел «Ангел» на моем кофейном стакане.
Почерк, с которого все началось. Какая ирония – им же все и кончится.
– С каких пор адвокаты занимаются продажей? Учтите, мне нечем вам платить ни за вашу работу, ни за эти дополнительные услуги.
– Ангелина, вам не нужно ничего оплачивать. На это пойдут все деньги с продажи квартиры.
– Чего?! – взвизгивает Мари и выхватывает стопку бумаг. – Сколько же стоят ваши услуги?
Я забываю, как разговаривать. Мне кажется, язык распух, как при анафилактическом шоке. Неповоротливый, чужой, он отказывается шевелиться, пока в голове складывается пугающий пазл.
– Это смешная цена! – возмущается Мари. – Кто в здравом уме продаст квартиру по стоимости коробки из-под фена?!
– Тот, кому срочно нужны деньги, – спокойно поясняет Юлия. – Сумма действительно смешная. Зато покупатели уже есть, они ушли за пару минут до вашего прихода. Сделка назначена на сегодня.
Забираю у Мари документы и нахожу в них подтверждение каждому слову Юлии. И почти на каждой странице – подпись Фила.
Что же ты наделал… Почему не нанял адвоката себе?!
– Я отказываюсь от ваших услуг, пока не поговорю с Филом сама.
– Ваше право. – Юлия пожимает плечами и подает мне визитку. – До скорой встречи, Ангелина Данииловна.
Дело движется быстрее, чем я могла предположить. И так же быстро я из молодой девушки превращаюсь в безжизненную куклу. С виду все та же Ангелина, но взгляд стал тусклым, и тело будто износилось. Такой, как прежде, мне уже не быть никогда.
Все, чем могу заниматься, – это листать ленту и смотреть, сколько еще людей встало на нашу сторону. Огласка получилась нешуточная, особенно после того, как Богдан и Даша выложили ролики, где Дыбенко стреляет в меня… но попадает в Фила. Энтузиасты по единственному кадру с номером машины вычислили все о ее владельце, что стало очередным доказательством вины Дыбенко.
В нашу поддержку выступили многие медийные личности. Писатели, блогеры, артисты, фотографы, дизайнеры… Я давно подписана на Диану Фогель, но в жизни бы не подумала, что она станет моей союзницей. Ее репосты всегда приносят кучу просмотров и раздувают костер надежды. Меня поддерживает даже Алекс Шторм.
Дыбенко не соскочит.
Мне помогают даже одногруппники и преподаватели, до которых быстро доносятся новости о моей двойной жизни. Однако на время я бросаю учебу, потому что появляться на парах не дают ни разбитое состояние, ни допросы и судебные разбирательства, на которые хожу чуть ли не каждый день. Вместе со мной на них всегда присутствует Юлия.
После нашей первой встречи вечером с незнакомого номера мне позвонил Фил.
– Верь Юлии, она хороший адвокат, – вместо приветствия сразу сказал он, а у меня слезы навернулись на глаза.
– Фил, ты в порядке? Где ты, я приду! Чей это номер? Зачем продал квартиру? Почему ты нанял адвоката мне, а не себе?
Но в трубке уже звучали короткие гудки, а когда я перезвонила, ответила Юлия. Она сказала, что Фил все еще в больнице под надзором полицейских, которые отобрали у него телефон.
Злость во мне мешается с отчаянием.
На первую же встречу со служителями закона мы с Юлией идем вместе, хоть я и думаю, что все это может быть подставой. Однако эти сомнения рассеиваются, когда Юлия из миловидной женщины превращается в настоящего рыцаря с Уголовным кодексом вместо копья.
Она защищает меня от всех каверзных вопросов и нападок. Доказывает отсутствие моей вины, которую старательно пытаются притянуть за уши.
– Она знала, что Рехтин курьер!
– Она писала заявления, которые вы проигнорировали.
– Она сама может быть пособницей Станислава!
– Она сдала его с потрохами, рискуя собственной безопасностью.
Звучит много, ужасно много, вещей, в которых я не разбираюсь. Кажется, что любой закон имеет двойное дно. Я бы в жизни не справилась одна, ведь за случайное необдуманное слово можно сойти за пособницу. Но за меня в основном говорит Юлия. Она берет эту роль и на судебных заседаниях, ведь именно там мне труднее всего держать себя в руках.
Мне плевать на Дыбенко, который, сидя за решеткой в зале суда, все еще пытается выглядеть непричастным. Плевать на его соучастников, которые тоже появляются перед судьей. Всех их приговаривают на серьезные сроки, но радоваться этому сполна не получается.
Ведь на одном из заседаний, в конце концов, за решеткой оказывается и Фил.
Нам не дают поговорить до начала заседания, не подпустят меня к нему и после процесса. Я знаю это, а потому впиваюсь взглядом в Фила, когда его заводят в зал и сажают в тесную каморку, окруженную решеткой.
Несправедливо, что он сидит там же, где был Дыбенко. Парень, которого против воли втянули в этот ад, не должен платить так же дорого, как настоящий убийца и злодей.
Фил сильно осунулся. Руку придерживает специальная шина, из-под одежды выглядывают бинты. Только из-за раненой руки на него не надели наручники.
Все заседание я беззвучно роняю слезы, а Фил улыбается мне, когда наши взгляды встречаются.
Все решено. У Фила нет союзников, нет адвоката. Зато есть обвинение за неоднократный сбыт наркотиков в сговоре и воровство. И пусть он говорит честно и признает вину, его это не спасает.
Судебный приговор для Фила размазывает меня по скамье. Мне хочется отобрать у кого-то из полицейских в зале пистолет и пустить пулю себе в висок, лишь бы не мучиться.
Двадцать лет – невыносимо суровое наказание для парня, который пытался спасти не только себя.
Я дожидаюсь Фила на улице у здания суда. Не могу даже мысленно признаться, что это не встреча, а прощание.
Стою, прикусив губу и обхватив себя руками. Переминаюсь с ноги на ногу и пытаюсь не заплакать. На улице стоит до омерзения хорошая погода. На небе ни облачка, а весеннее солнце припекает так, что в этой куртке уже жарковато. Звонко поют птицы, и их тени отражаются в лужах тающего снега.
– Гель, пойдем.
Мари ждала меня у выхода все время, что шло заседание. Она не задает ни одного вопроса. Услышала, чем закончилось дело, от других или прочитала прискорбную правду на моем безжизненном лице?
Подруга пытается взять меня за руку, чтобы увести, но в этот момент двери открываются, и наружу под конвоем выходит Фил. Он моментально находит взглядом меня и строго качает головой: «Не подходи». О том же просит и Мари.
Но мое отчаяние сильнее доводов рассудка.
Бросаюсь к нему, окруженному тройкой снаряженных солдат. Мужчины в форме не подпускают, а один из них мягко говорит:
– Нельзя.
Вот и все.
– Фил! Фил!!!
Его заводят в автозак и запирают двери. Я до последнего держу взгляд Фила и бегу за машиной, когда она начинает отъезжать.
– Стой! Стой, Геля!
Мари ловит меня в охапку, и мы обе падаем в липкий грязный снег. На наших куртках он почти сразу тает, оставляя серые разводы.
– Я не верю, что это наше прощание, – глядя бело-синей машине вслед, в слезах говорю я.
Мари сочувственно смотрит на меня, но молчит. Даже из снега не встает, а просто притягивает к себе и обнимает.
– У вас есть шанс проститься, – слышится знакомый голос.
Я вскидываю голову, оборачиваюсь и вижу Юлию. Она совсем невесело улыбается и подсказывает:
– Рана Филиппа зажила еще не до конца. Ему положено долечивание.
– Хотите сказать, его повезли обратно в больницу? – Голос подрагивает, будто кто-то неуверенно дергает гитарные струны.
Юлия слабо кивает. Я отряхиваюсь от снега и собираюсь бежать к ближайшей остановке, но меня останавливает ее голос:
– Ангелина, его палата на первом этаже, на углу северного крыла. Если обойдешь здание больницы, вы сможете поговорить.
– Спасибо! – срываясь на бег, кричу я, а вслед мне летит:
– Только под крышей не стой! Снег ведь сойти может!
Я бегу напролом, наступая в лужи и поднимая такой плеск, что даже прохожие расступаются. Слышу, как за мной пытается поспеть Мари, но ни капли не сбавляю шаг.