Весь окружающий мир кажется большим размытым пятном. Он продолжает жить и кипеть, но я в нем себя чувствую неполноценной и чужой. Меня пережевали и выплюнули, но какой-то важный кусочек все равно теперь утерян.
Мы садимся в первый же автобус и встаем в конце салона. Я смотрю в пол, а Мари в окно. Следит, чтобы мы не проехали нужную остановку.
– Мне жаль, что так вышло, – вздыхает она, когда молчание становится нестерпимым. – Знаю, что мои утешения тебе не нужны. Но просто помни, что я всегда рядом.
– Это не конец, – упрямлюсь я, мотая головой. – Мы с Филом что-нибудь придумаем. Мы справимся. Я буду ждать, навещать его…
– Геля, – в сочувственном тоне – целая горсть мышьяка, который убивает последнюю толику самообладания.
Всего лишь мое имя, но в него Мари вложила все бессилие и безнадежность, которыми теперь пропитана реальность. Я бы расплакалась прямо сейчас, но автобус доезжает до нашей остановки. Я снова бегу, не обращая внимания на слякоть, горящие легкие и слезы, от которых блестит лицо.
Как советовала Юлия, обхожу больницу и иду к северному крылу. Окно заперто, а снаружи – решетка.
– Никого? – Мари привстает на цыпочки, и я следую ее примеру.
Подпрыгиваю, чтобы лучше видеть, и вдруг замечаю чью-то тень. Остолбенело смотрю на мужчину, что подходит к окну с той стороны. Я его знаю, уже видела в конвое Фила. Высокий, в камуфляжной форме, а на поясе висит черная дубинка.
Филу ведь ничего не будет за то, что я пришла сюда?
Пара ударов сердца, и окно открывается. Коленки подгибаются, когда за решеткой появляется Фил.
– Говорите, – слышу басистый голос. – Только недолго, и наружу не высовывайся.
– Понял, – не отводя от меня глаз, кивает Фил. Затем его интонация теплеет, а на губах появляется болезненная улыбка. Он будто выпил яд, убийственный, но безумно сладкий. – Теперь ты в безопасности, Ангел. Дыбенко и все его помощники пойманы.
– Ты счастлив?
Он прикрывает глаза и чуть запрокидывает голову. Я так делаю, когда пытаюсь сдержать слезы.
– И да, и нет.
Краем глаза замечаю, что Мари отошла в сторонку. Так, чтобы все еще видеть меня, но не мешать разговору.
– Зачем ты продал квартиру?
– Чтобы оплатить твоего адвоката. Другого шанса найти деньги у меня не было.
– Почему мне? Почему ты не помог себе? Ты мог хотя бы разделить сумму!
– За меньшие деньги Юлия бы не взялась тебя защищать, а за большие я бы не продал квартиру так быстро. Ты оказалась втянута в разборки с Дыбенко по моей вине. Мне же отвечать за твою безопасность.
– Даже ценой своей жизни? – спрашиваю с надрывом, хотя уже знаю ответ. Тот звучит тоскливым изгибом губ и коротким «да».
Расшатанные нервы подталкивают в спину. Я подаюсь к окну, но Фил отстраняется. Он не позволит себя коснуться, чтобы охранники не решили, будто я что-то передаю. Комок досады саднит в горле, и я замираю под подоконником, так и не подняв рук.
– Я буду навещать тебя так часто, как это возможно.
– Меня перевезут в другой город.
– Я буду приезжать.
– Не стоит, Ангел.
– Я буду ждать тебя!
– Не смей, – звучит ледяным приказом, и я вздрагиваю.
Как взгляд человека одновременно может быть таким любящим, но отталкивающе холодным?
Между нами на незримой струне раскачиваются любовь и нежность, страх и отчаяние. Я знаю, что струна скоро лопнет, но все равно тянусь за Филом, а он, видя это, бьет наотмашь жесткими словами:
– Не ходи ко мне. Не жди меня. Просто забудь.
– Что ты такое говоришь?
Голос срывается, я начинаю заикаться. Мари обеспокоенно оборачивается, но я жестом показываю, что все в порядке. Она неуверенно кивает и остается на месте.
– Ангелина, меня закроют на двадцать лет. Тебе самой сейчас меньше! Неужели не понимаешь, что такой срок – это маленькая жизнь?
– Чего ты боишься, Фил? Что я разлюблю тебя за это время?
– Как раз таки я боюсь того, что не отпустишь. Замкнешься, зациклишься и потратишь львиную долю жизни на ожидание, которое никогда не окупит страданий.
– Не говори так…
– Кем я буду через двадцать лет? Мне будет за сорок. У меня ни образования, ни жилья. Ничего! Только судимость по тяжелой статье. Я стану для тебя обузой.
– Ты ошибаешься.
– Подумай. Ты ведь окончишь университет, устроишься на перспективную работу, продолжишь писать. У тебя будет карьера, популярность и, надеюсь, семья.
– Прекрати, Фил! Ты ведь знаешь, что я люблю только тебя!
Он молчит. Полубоком садится на подоконник и прижимается затылком к оконной выемке. Каждое слово он вырывает из себя на живую. Как бы я хотела заткнуть его поцелуем! Но все, что могу, это топтаться под больничным окном, ловить на себе взгляды охранников и Мари и чувствовать, как изнутри покрываюсь трещинами.
– Помнишь, ты клялась мне?
О-о-о, нет. Он уже припоминал мне эту клятву, и кончилось все просто отвратительно. Что еще он выдавит из того разговора, что случился в танце в свете цветомузыки?
– Ты обещала – если выбор встанет между мной и тобой, ты безоговорочно выберешь себя. Что же, Ангел, время пришло. Отпусти меня.
Качаю головой, как сломанная игрушка на пружинах.
– Нет. Нет, нет, – бормочу под нос.
Хочу закрыть уши руками и убежать. Вернусь завтра, когда Фил осознает, каких глупостей наговорил.
– Помнишь тот балет? – Его голос звучит спокойно и ровно, но я знаю, что внутри Фила рвет такая же буря, что уничтожает меня. – Помнишь, что я сказал про балерину, которая бросилась в огонь за солдатиком?
– Ты сказал, что она глупая. Но ты солгал.
Поднимаю заплаканные глаза и чеканю:
– Иначе почему сам поступил так, как она? Почему отдал мне все, ничего не оставив себе?
Я люблю и ненавижу его карие глаза. Люблю, потому что читаю в них ответное признание. Ненавижу, потому что Фил не может произнести его вслух. Он отталкивает меня уже сейчас, отрезая от себя по кусочку.
– Ты подарила мне лучшие моменты жизни, но нам пора прощаться.
– Нет…
– Отпусти меня и будь счастлива, Ангел.
– Фил! Пожалуйста!
Но он спрыгивает с подоконника и вдруг кричит в сторону коридора:
– Под окном посторонние! Они пытаются разбить стекло!
Все мои надежды разом опадают, точно по ним прошлись косой. Один взмах – пара слов – и внутри остается выжженная пустота.
Фил оборачивается в последний раз и исчезает за спиной охранника, который закрывает окно. Однако даже так слышно, какая суета поднимается в отделении.
– Быстрее. – Мари хватает меня и тащит от больницы тем же путем, которым мы пришли. – Валим отсюда, пока проблем не огребли!
Мы сбегаем, но я обещаю себе, что вернусь завтра. Нам нужно нормально поговорить. Я верну ему свою клятву и дам новую – я дождусь его.
Однако на следующий день, сколько ни стучу в закрытое окно, мне никто не открывает. За ним ничего не видно – не хватает роста, чтобы заглянуть в палату. Тогда иду внутрь и захожу в отделение. Медсестра пытается меня выпроводить, но я так просто не сдаюсь.
– Мне нужно поговорить с Филиппом Рехтиным. Он лежит у вас здесь.
– Девушка, – вздыхает немолодая женщина в хирургической форме. – Никакого Филиппа здесь нет.
– Есть! Он с конвоем…
– Который сегодня утром его увел. Филиппа выписали.
В этот миг мне кажется, что мое сердце обратилось в бумажный лист, а кто-то взял и скомкал его, хорошенько смяв.
– Но ведь он оставил что-то для меня? – запинаясь, спрашиваю я. Тороплюсь, ведь медсестра уже норовит сбежать на пост. – Я Ангелина Кольцова. Может, он написал номер телефона, на который могу позвонить? Или что-нибудь еще?
– Ничего, девушка.
– Нет записки? Но, может, он что-то просил передать на словах?
– Ничего. Простите.
Бросив последний сочувственный взгляд, медсестра уходит. А я так и стою у входа в отделение, где след Фила для меня навсегда обрывается.
И я чувствую, что трещины во мне стали толще и всего за секунду превратили мою душу в ничто.
От меня, от нас с Филом, от нашей истории теперь остались только осколки.
Эпилог20 лет спустя
Она сидит в окружении цветов, улыбок и вспышек камер. Красивая зрелая женщина, на которую направлен каждый взгляд в заполненном лектории. Несмотря на распахнутые окна, в которые задувает прохладный ветер, в зале душновато. Однако она выглядит безупречно.
Голубое платье чуть ниже колен оттеняет глаза. Светлые волосы уложены в простую, но эффектную прическу. На губах играет легкая, почти неуловимая улыбка – подарок гостям, которые в этот мартовский вечер пришли на презентацию новой книги Лины Ринг.
– Лина, – ведущая, которая сидит рядом с писательницей на обтянутом бархатом диване, подается чуть вперед, – скажите, пожалуйста, сложно ли было писать эту книгу? Сюжет кажется очень мрачным, даже трагичным. Не тяжело ли было носить его в себе?
Ведущая протягивает писательнице микрофон и, как и все в аудитории, замирает в ожидании ответа. Они смотрят на нее с восхищением и обожанием, а она держится непринужденно и легко. К ее свету хочется тянуться, но вряд ли кто-то сумеет его по-настоящему коснуться. Так, мазнет рукой по водной глади, где отражается луна, но до настоящего лика небесного светила никогда не дотронется.
– Моя новая книга посвящена девушке, которая живет в мире, где истинная любовь скрепляет сердца единой судьбой. Даже смерть не может разлучить возлюбленных, ведь когда умирает один, второй затухает вместе с ним. Героиня же по воле злого рока выживает, когда гибнет ее возлюбленный.
Она опускает глаза. Призрак улыбки развеивается.
Зал, затаив дыхание, ждет продолжения рассказа.
– Эта девушка не привыкла жить одна. Всегда она была со своим возлюбленным и видела, как живут другие пары. Вместе, рука об руку. Но когда чья-то ошибка оставляет ее в живых, героиня не понимает, что с этой жизнью делать. Она не может покончить с собой, ведь тогда она лишится права попасть в загробный мир, где встретит своего любимого. Но и жизнь в одиночестве – страшнее ада.