Я взглянула на фото и даже не сразу поняла, что там изображено.
Мы с Билли стояли рядом; мне было лет десять, Билли – девять. Наверное, снимок сделали летом: мы были в шортах и почему-то в огромных спортивных куртках. Билли что-то рассказывал, судя по выражению лица, анекдот, а я зажмурилась и хохотала. Счастливая дурацкая фотография. Мои губы сами расплылись в улыбке. Потом я осознала нереальность происходящего.
Дрожащими пальцами я вернула фото Хэнку.
– Я этого не помню.
– Айви. – Его голос звучал почти умоляюще. – В смысле не помнишь?
– Говорю же, этого не было. Как мы… что это вообще такое?
Он судорожно сглотнул.
– У вас была дурацкая игра – вы наряжались в папину рабочую одежду и шпионили за соседями. Называли друг друга «Детективы-близнецы».
Я потерла шею ладонью.
– Детективы-близнецы? Так назывался дурацкий детский детективный сериал, я его в детстве любила.
Брат вздохнул с облегчением.
– Вот видишь. Ты помнишь.
– Нет, – я похолодела и покрылась липким потом. – Почему ты раньше мне ничего не говорил? Обо мне и Билли?
Он напрягся, будто готовился открыть мне неприятную правду.
– Из-за мамы.
– А что с ней?
– Она велела не разговаривать с тобой об этом.
Я не видела себя со стороны, когда услышала эти слова. Но судя по тому, как он изменился в лице, он, видимо, испугался.
– Когда это было?
– Летом накануне старших классов, – не колеблясь, ответил он. – А ты тогда пошла в седьмой класс. Я это хорошо запомнил, потому что той осенью как раз признался всем, что я гей. А ты вела себя очень странно, но у меня голова была занята другим.
– А что именно она тебе сказала?
– Она сказала… что вы с Билли поссорились, и я не должен лезть в ваши дела и дразнить тебя из-за этого. Я думал, это он виноват. Но потом заметил, как он по тебе сохнет, и тогда уж стало ясно, что расстаться была твоя идея.
– Но ты ничего не сказал.
– Говорю же, мне своих проблем хватало, – Хэнк выглядел виноватым.
– Она солгала, – выпалила я. – Я вообще ничего не помню. Ничего!
– Но… – Хэнк замолчал и поджал губы.
– Я сегодня виделась с Билли. Он сказал, что, когда мы были маленькими, я разбила ему сердце и заставила маму порвать с ним за меня. Что бы ни случилось, виновата она.
– Хочешь сказать, она заставила тебя забыть человека? Полностью? Но как? И зачем?
– Ой, брось, Хэнк, – сказала я. – Мы оба знаем, что она умеет… всякое.
Я думала, он станет со мной спорить, но он не стал.
– Да, – тихо ответил он.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
– А папа? – спросила я. – Что ему известно?
– Айви, прекрати, – Хэнк плюхнулся на кровать и закрыл лицо руками. – Три часа ночи – не самое подходящее время, чтобы пытаться во всем разобраться. А еще мы с Джедой сегодня наелись грибов, и я правда не могу больше это обсуждать. Тебе надо поговорить с мамой. И с Билли.
– Да, вот только мама от нас прячется, а Билли теперь меня ненавидит.
– Да Билли с семи лет по уши в тебя влюблен, – пробормотал Хэнк и накрыл лицо подушкой. – А мама тоже рано или поздно домой вернется.
– Как это – влюблен?
Хэнк сдвинул подушку.
– Если дашь поспать, обещаю, мы вместе с ней поговорим. Ладно? Не обещаю, что говорить буду я, но могу присутствовать при вашем разговоре. Буду твоим наперсником. Но сейчас, прошу, дай поспать.
Я оставила его в покое. Пошла в ванную и стала смотреть на свое отражение, словно ожидала разглядеть, что происходит в моей голове, увидеть следы того, что осталось после маминого вмешательства в мою память.
Потом я вспомнила, как стояла у дома тети и отчетливо ощущала, что за мной следят; как читала сообщения от тети Фи, которые пришли сразу после того, как я позвонила ей в дверь. Что если они были в доме? Что если они прятались там, пытались разобраться с загадочной «проблемой», начавшейся с первого мертвого кролика? Папа остался ночевать в городе, а значит, его машина стояла у железнодорожной станции меньше чем в миле от нашего дома. В бардачке у него всегда лежали запасные ключи и ключ от тетиного дома. Если она не откроет дверь в этот раз, войду сама.
Я вышла на улицу и не увидела машину Билли перед домом. Видимо, ему, как и мне, не спалось.
Глава семнадцатаяГородТогда
Шэрон повесила на дверь табличку «Закрыто» и отвела нас в подсобку. Вдоль одной стены высились коробки, вдоль другой тянулись книжные полки. Тут была электрическая плитка и чайник, а на белой оштукатуренной стене висел постер фильма «Пропащие ребята». Рядом я заметила облезлую пробковую доску с открытками, флаерами и всякой всячиной[11] – высушенными цветочками, кусочками нити, отрезанной косичкой, такой блестящей, что она вряд ли была настоящей.
В центре комнаты стоял облезлый пластиковый стол мятного цвета. Рядом два стула, и на одном из них сидела девушка в футболке с Микки-Маусом, японка или китаянка. Она смотрела на Шэрон голодными глазами. На столе перед ней лежала деревянная линейка и кусок веревки с узлами. Увидев, что я смотрю, она быстро спрятала эти предметы себе на колени.
– Кто это? – требовательно спросила она. По акценту я узнала в ней жительницу южного Чикаго.
Шэрон коротко ей улыбнулась.
– Милая моя Джейн. Познакомься, это Марион и ее подруги. – Знать наши имена, полагаю, было необязательно. – Детка, сбегай за сэндвичами? Четыре с индейкой.
– Я не голодна, – бесцветным голосом произнесла Марион.
– Точно. Ты же постишься. Тогда три.
Джейн угрюмо посмотрела на нее.
– Я тоже есть хочу.
Шэрон сжала ее плечо, по-матерински ласково поцеловала в щеку.
– Три сэндвича, ладно?
Не глядя на нее, Джейн убрала линейку и веревку в малиновый рюкзак. А я вспомнила, что скоро нам предстояло вернуться в школу, где нас будут окружать девочки ее возраста. Нашего возраста. Однако сейчас школа казалась такой далекой – лето, сумерки, подсобка магической лавки, похмелье после вчерашнего колдовства… Думать о школе совсем не хотелось.
Шэрон достала из мини-холодильника заветренную зелень и положила прямо в электрочайник. Вскоре в комнате запахло кориандровым отваром. Когда она протянула мне чашку, я заметила на среднем пальце ее правой руки, рядом с татуированным кольцом и ободком из серебра с топазом, колечко, сплетенное из светлых волос.
– Это траурное кольцо, – сказала она, поймав мой взгляд. – Я срезала прядь с головы сводного брата, когда тот лежал в гробу. Подростком я жила в коммуне в Аризоне. Он спас меня, когда остальным было на меня плевать.
– В коммуне? – спросила Фи.
– В секте. Вступила, когда мне было пятнадцать лет, вышла в двадцать. Они оставили мне много сувениров. – Она встряхнула рукой с браслетами; под ними обнаружился ряд бледных шрамов, похожих на зарубки, которыми отсчитывают дни на стене тюремной камеры. – Вот они. А эти – по другому поводу. – В локтевой ямке белели три круглых шрама от ожогов. – Но страшнее всего – шрам от кесарева. Я могла умереть. Но акушерка тайком вывезла меня с ранчо в больницу. Ранчо – так мы называли нашу коммуну.
Так я начала кое-что понимать о Шэрон. Она принадлежала к тому типу людей, кто орудовал историей своей жизни, как ножом. Я провела достаточно времени в компании амбициозных манипуляторов и чувствовала этот тип за версту: с первой минуты знакомства они рассказывали о себе ужасные тайны, выдавали самое сокровенное, а все чтобы заставить тебя поверить, что раз тебе раскрыли секрет, ты должна сделать то же самое. Шэрон, безусловно, обладала магическими способностями, но ее истинный талант заключался в умении манипулировать неуверенными в себе людьми.
Что ж, со мной этот фокус не пройдет, решила я и мрачно уставилась на нее. Я тогда была свеженькой шестнадцатилеткой, девственницей в безразмерной футболке и армейских ботинках.
– Зачем ты нам все это рассказываешь? – спросила я.
– Затем, что это не маска. – Ее прокуренный голос ожесточился; она широко расставила ноги и посмотрела нам прямо в глаза. Птичье гнездо взъерошенных черных волос, тюремные татуировки. – Мое тело – аккумулятор. Все, что меня не убило, делало меня сильнее. А откуда берется ваша сила? Из подростковых сериальчиков про ведьм?
У меня задергался глаз. Вчера ночью папа не мог уснуть из-за страшной боли в позвоночнике. Он нашел талисман против боли, который я спрятала у него под кроватью, и заставил смыть его в унитаз. Это еще что за вуду-хрень, сказал он. Пришла Фи, и мы до утра пытались придумать, как облегчить его страдания и успокоить его. Должно быть, к нашему зелью примешалась моя обида, и все утро я еле стояла на ногах от «колдовского похмелья».
– Ну же, давай, – тихо подначивала меня Шэрон. – Выпусти пар, детка, тебе это полезно. Гнев полезен. Обида придает сил. Мы с тобой точно сработаемся. Я это чувствую.
– А я? Про меня не забыли? – спросила Фи.
Фи была красивее меня. Высокая, фигуристая. И хотя в последние месяцы с нами творилось черт-те что, она все еще крепко стояла на ногах, чего нельзя было сказать обо мне. Люди чувствовали в ней уверенность и стеснялись надолго задерживать на ней взгляды.
Шэрон потянулась к ней и, почти касаясь ее кожи, очертила пальцем крестик в том месте, где под футболкой скрывался бледный шрам.
– Утраченная вера – мощный источник силы. А злость на Бога еще лучше. Я бы и с тобой поработала.
Тем временем Марион сидела в уголке и пила свой чай, как кошка, лакающая сливки.
Я глотнула из своей чашки. Та уже давно стояла на столе, но чай по-прежнему был обжигающе горячим.
– И что за заклинание?
Марион теперь редко улыбалась по-настоящему. Она совсем перестала быть спонтанной, продумывала каждый шаг, просчитывала, что сказать и сделать. Но сейчас ее губы расплылись в дрожащей улыбке.
– Заговор на усиление способностей.