– Они сейчас вместе.
– О, как мило, – презрительно фыркнула она. – Тогда вот тебе мой совет, раз мамуля с тетей Фи решили самоустраниться: запрись на ключ и сиди тихо, пока мать не вернется домой. Возьми перечный баллончик, если так тебе будет спокойнее. Карманный ножик, если есть. И держись подальше от зеркал. Лучше перестраховаться. – Она снова замолчала. – Хотя не факт, что поможет.
– Но кто она? – В моем голосе слышались истеричные нотки. – Она тоже… ведьма? И хочет навредить маме? Что вообще творится?
– Прости, детка, – сказала Шэрон. – Мне правда очень жаль. Но я не очень хороший человек и даже сама себе помочь не могу. Ты уж побереги себя, если сможешь. А я пойду проверю, не подбросил ли кто и мне на порог мертвого кролика.
Глава двадцать перваяГородТогда
Колдунья сидит рядом с тобой на зеленой скамейке под витражным окном в форме розы ветров. Витраж изображает девушку; в одной руке у нее яблоко, в другой – нож. На устах голодная улыбка.
Колдунья тоже проголодалась. В жизни она любила яблоки редкого сорта с розовой мякотью, что росли в ее саду; костный бульон, скользкий от жира; засахаренные фрукты, сочащиеся сиропом, и почти сырые яйца. Все обволакивающее, скользкое, хрустящее. В полусмерти ей хочется чего-то еще.
Об этом она и шепчет тебе во сне.
Работа еще не закончена, говорит она. Когда вы ее закончите? Завершите начатое, иначе я буду являться к вам днем и ночью и голос мой никогда не умолкнет. Я приложу свою руку ко всему, что вы делаете, вы будете видеть мое лицо в зеркале, а в вашей груди будет биться мое сердце, и я…
Я села, судорожно дыша. Во рту стоял железистый солоноватый вкус. Я провела языком по зубам, но не обнаружила ранку, которая могла бы кровоточить.
Фи сидела на полу, обложившись открытыми книгами.
– Плохой сон?
Я прижала руку к груди. Сердце трепетало, билось с удвоенной скоростью.
– Не помню.
– Вот и я тоже.
– А ты чувствуешь… как ты себя чувствуешь?
– Примерно так же, как ты выглядишь.
– Ха. – Я убрала ладонь с груди и потрогала лоб. – А у меня какое-то странное ощущение… Почти как… – Я села, попыталась понять, что чувствую, потом снова легла на кровать. В голове бушевала мигрень, все тело ломило от боли. Колдовское похмелье.
– На столе, – сказала Фи и провела пальцем по странице.
Там стояли две чашки – с уксусным отваром и остывшим кофе. Первую я выпила залпом, из второй отхлебнула.
– Что-нибудь нашла?
– В общем, нет.
Часы показывали шесть минут девятого.
– В лавку пойдем?
Она уставилась на меня.
– А ты как думаешь?
Я пожала плечами. Даже это движение причиняло боль.
– Им нельзя доверять, но теперь мы хотя бы это понимаем. И вчетвером быстрее получится все исправить.
– Может быть. А может быть, и нет. Марион… Мне кажется, Марион уже нет, – печально произнесла она. – Это не та Марион, которую мы знали.
– А мы ее знали? Сомневаюсь.
– Она не могла притворяться во всем, – твердо произнесла Фи. – Но сейчас уже неважно. Сейчас она готова сожрать наши сердца, если это сделает ее сильнее.
Перед глазами нарисовалась картина: женщина подносит ко рту что-то мягкое и страшное. Колдунья. Она была в моем сне, том самом, который я не помнила.
– А вот Шэрон… – продолжала Фи. – Она, кажется, знала не больше нашего. И у нее ребенок. Естественно, она хочет скорее все исправить.
– Да уж. – Перед глазами промелькнули рыбьи тушки, треснувшие зеркала, разорванный круг соли. Лицо колдуньи. Я не сразу заметила, что Фи смахивает слезы.
– Эй, – ласково произнесла я.
– Знаю, знаю, – она подняла руку, – но если бы я не разорвала круг…
– Прекрати. Марион не такая уж сильная ведьма. Все равно бы не справилась. А так хоть Астрид не бродит теперь по свету на своих двоих. Одному богу известно, на что она способна.
– Дьяволу. Дьяволу известно. Бог тут ни при чем. – Фи приставила к виску два пальца. – Черт бы подрал эту Марион.
– Черт бы подрал эту Марион, – с чувством повторила я.
Фи первой вышла на улицу. И тут же зашла обратно, зажав рот кулаком. Я шагнула посмотреть.
На пороге лежал мертвый кролик. Лежал, подогнув лапки и повернувшись брюшком к летнему небу. Я поняла, что это кролик, по хвосту и задним лапам – головы не было.
– Ох, черт, – Фи указала на крыльцо. Голова лежала несколькими ступеньками ниже, там, где крыльцо переходило в тротуар.
Я взяла палку, сгребла останки на старую газету и выбросила в мусорный бак. По пути к автобусной остановке то и дело попадалась мертвечина. Птицы со свернутой шеей, скорлупа от яйца малиновки. Расплющенный трупик уличного кота, который несколько раз переехали машины. Мертвые мухи повсюду, задохнувшиеся от жары цветы под подошвами моих кроссовок.
Мы явились в лавку примерно к десяти утра со стаканчиками белого, приторно-сладкого кофе из «Данкин Донатс». Генри Роллинз хрипло орал в динамиках, воздух пропитался душным запахом благовоний. Странное чувство, с которым я проснулась, усилилось и обострилось. Я видела и слышала гораздо больше, чем обычно, замечала все краски, текстуры и звуки. Вспомнился первый колдовской опыт, первое заклинание – как я тогда ходила по сияющему огнями городу. Мне так хотелось пережить этот опыт снова, но я знала, что это никогда не повторится. Теперь при виде этих огней мне лишь хотелось свернуться калачиком и закрыть рукой глаза.
Я задела бедром витрину с дешевой бижутерией. Кольца, меняющие цвет – сейчас их камни были красно-черного цвета тревоги. Подвески «инь и ян», пацифистские символы и психоделические грибы на кожаных шнурках; серебристые сердца с короной, которые девчонки носили в знак вечной дружбы.
Фи коснулась ладонью моей спины.
– Я тоже это чувствую.
– Привет. Это вас ждет Шэрон?
На нас пристально смотрела девушка за прилавком – толстовка в нашивках панк-групп, светлая бровь с воспалившимся пирсингом. Мы кивнули, и она указала на подсобку.
Музыка там была тише, дверь с надписью «Выход» вела в переулок. У одной стены стояла детская кроватка, а на полу – маленькая одноместная палатка, из которой торчали одеяла. Рядом сидел по-турецки мальчик в футболке с Человеком-пауком и читал комиксы; тонкие волосы были собраны в жиденький хвостик, доходивший ему до лопаток.
– Доброе утро, – поздоровалась Шэрон, стоя к нам спиной. Она подогревала консервированный суп со звездочками на электрической плитке. Попробовала одну звездочку, вылила суп в пластиковую тарелку и дала ребенку.
Фи тревожно за ними наблюдала. Я чувствовала, что она проверяет малыша, оценивает, чего ему не хватало. Не только пищи.
– Доброе, – сказала я, опережая Фи, чтобы та не ляпнула чего-нибудь невпопад. – А где Марион?
Шэрон села за мятный пластиковый стол.
– Марион – ваша подруга, я думала, она придет с вами.
– Нет. – Утром мы дважды ей звонили и попадали на автоответчик. – Ты что-нибудь придумала?
– С тех пор, как мы разошлись, я успела принять душ, поспать и вскочить, крича от ночного кошмара. Потом все утро занималась этим.
Мальчик подозрительно посмотрел на нас. Глаза у него были космически-голубые, как у его матери.
– Привет, – тихо сказала Фи, – как тебя зовут?
Он закатил свои красивые глаза и снова уткнулся в комикс.
– Не трудитесь, – отмахнулась Шэрон, – он и со мной почти не говорит.
Даже с открытой дверью в комнате было очень тесно. Мне хотелось уйти и никогда больше не видеть Шэрон, никогда больше не дышать убогим железисто-томатным запахом баночного супа. Но сейчас нам было никак друг без друга не обойтись.
– Так, – сказала Фи после долгого молчания, – я нашла несколько заклятий для изгнания духов. Есть пара идей, с чего начать.
– Сомневаюсь, что первое попавшееся изгоняющее заклятие тут поможет, – Шэрон сложила на животе татуированные руки и качнулась на стуле, рискуя опрокинуться.
– Допустим. А что поможет?
– Без Марион мы этого не выясним. Она слабая ведьма, но лишь ей одной известно, с чем мы имеем дело.
– Слабая ведьма заступает на смену, – раздался с порога голос Марион.
Выглядела она еще хуже, чем я. Платье на ней висело, руки-ноги торчали, как у пугала. Глаза закрывали огромные солнечные очки, кажется, новые.
– Я знаю, что делать, – сказала она.
– Неужели? – Шэрон качнулась вперед, ножки стула ударились об пол. – И что же?
Марион плюхнула на стол свою сумку.
– Провести ритуал еще раз. И на этот раз довести до конца.
– Ну уж нет, – ответила я, – ни за что.
– А больше ничего не поможет, – она сняла очки. В подсобке стало так тихо, что даже сын Шэрон оторвался от комиксов.
– Ух ты ж, – ахнул он. – Что у тебя с лицом?
Вокруг глаз Марион, на висках и в верхней части щек темнели маленькие синяки. Она вся была покрыта ими, как яблоко – пятнами гнили.
– Астрид мне спать не даст, пока мы не закончим ритуал, – сонно произнесла она. Не мечтательно-сонно, а как человек, который говорит во сне. – Я засыпаю, а она меня щиплет. – Ее глаза прояснились, она с подозрением взглянула на нас. – А вам? Вам она дала поспать?
– Я спала как младенец, – ответила Шэрон. – А проснулась оттого, что у меня кровь пошла из уха. А на подушке лежал дохлый хомяк.
– Что? – воскликнул мальчик. – Ты же сказала, что Пушинка убежала!
Шэрон закрыла глаза.
– О. Прости, дорогой. Вот, возьми это. – Она порылась в кармане и достала смятую купюру. – Купи себе мороженого, идет? Сходи в кино. Просто сделай так, чтобы я пару часов тебя не видела. На следующей неделе купим тебе нового хомяка.
Он понурившись встал, бросил комикс рядом с нетронутым супом. Он был еще мал, чтобы разгуливать по улицам в одиночку, но я была примерно в том же возрасте, когда отец перестал за мной следить.
– Ох уж эти детки, – пробормотала Шэрон, когда он выхватил деньги у нее из рук и выбежал на солнечную улицу.