На подоконнике над раковиной стояли горшки с пожухлыми травами и синяя пиала, в которой поблескивали украшения. Я представила, как хозяйка этой кухни снимает кольца, собираясь мыть посуду. На кухонном островке лежал открытый журнал «Нью-Йоркер» и стояла керамическая чашка с остатками кофе. На поверхности образовалась радужная маслянистая пленка. На кухне пахло недоеденной едой из доставки и протухшим мусором. Видимо, этот беспорядок был делом рук Марион, а мусор – единственным здесь, что принадлежало ей. Раздвижная дверь в патио была открыта, с улицы доносился запах сирени и хлорки. Голубой прямоугольник бассейна светился в темноте.
– Почему не закрыла двери? – спросила я.
– Не люблю замкнутые пространства. – Она произнесла это сухо, словно в шутку, и уселась на кухонную столешницу.
– Чей это дом? – Она не ответила, и тогда я взяла журнал и прочитала имя на почтовой этикетке. – Кто это?
Она спокойно смотрела на меня.
– Ты хочешь с ним встретиться?
У меня скрутило живот.
– Он в доме?
Марион кивнула в сторону другого маленького коридорчика, ведущего из кухни. В коридоре было несколько закрытых дверей. В глубине я заметила решетчатую дверь кладовки.
– Иди, поздоровайся.
– А он…
Он в порядке? – хотела спросить я, но спросила другое:
– Он жив?
Марион ответила не сразу.
– Да, Айви. – Ее голос был спокойным, приветливым; в нем не cлышалось ни капли раздражения. – Он жив.
Мне стало стыдно, что я предположила такое, но я не до конца ей поверила и двинулась в коридор.
– Первая дверь налево, – сказала она.
Я повернула ручку и слегка приоткрыла дверь. В розетке торчал ночник – дешевая янтарная ракушка, отбрасывающая свет на лицо мужчины, растянувшегося на полу. На нем была белая футболка и трусы. Он лежал на спине, раскинув руки, ногами к двери – стоя на пороге, я видела его подошвы.
Я вскрикнула. Сдавленно, как будто увидела таракана. Но еще до того, как открыть рот, я поняла, что он дышит.
– Он жив, – повторила она с кухни.
– Что ты с ним сделала? – Я схватилась за саднящее горло, вспомнив ощущение, которое возникло сразу, как только я переступила порог. Ощущение слабости в коленях, как будто я сейчас упаду в обморок. Марион прогнала его, произнеся несколько слов. Если это было заклинание, оно пропитывало воздух в этом доме. Его можно было вдохнуть.
Я услышала ее голос. Ближе она не подходила.
– С ним все в порядке.
Я не могла заставить себя посмотреть ему в лицо. Казалось неприличным смотреть на него, учитывая, что он не мог посмотреть на меня. Вместо этого я уставилась на его руки, на чистую белую футболку. Интересно, она его сюда затащила? Или он здесь упал?
– Разбуди его, Марион.
– Нет, – обиженно произнесла она. – Мне нужен его дом.
Я попятилась и повернулась к ней лицом.
– Это нехорошо. Разве я могу тебе доверять после того, как ты показала мне это?
Она провела языком по зубам.
– Если бы я тебе это не показала, тогда не стоило бы мне доверять.
– А другие люди в доме есть?
– Какая разница?
– Для них есть!
– А для тебя? Для тебя есть разница? Они не умерли. Пока они спят, они не умрут, не состарятся, не будут испытывать голод и жажду. Они в безопасности, в этом мире им ничего не грозит. Мне нужен их дом, и когда я закончу свое дело, я верну его им. Поэтому какая разница?
– Они же живые люди, – упрямо возразила я, – вот в чем разница.
– Всего-то три человека. Подумаешь.
Она сказала это так беспечно. А увидев выражение моего лица, рассмеялась.
– Айви, они спят и видят сон. Поняла? Хороший сон, где все они вместе – мама, папа, ребенок. Там в ванной фотография стоит… Они там плывут на этой лодке, такой раскрашенной, в Венеции.
– На гондоле, – подсказала я.
– На гондоле. Точно. Так вот, сейчас им снится день, когда они катались на гондоле.
Я вытерла рот рукой.
– Так вот чем занимаются ведьмы? Влезают людям в голову и получают, что хотят?
– Я не ведьма, а оккультист, – огрызнулась Марион, – и никто не умеет делать то, что умею я. То есть… – Она подвигала нижней челюстью. – Почти никто.
Я судорожно сглотнула, почувствовав, что она меня дразнит. Я должна помочь этим людям, и я им помогу, решила я. Но несколько минут сна никому еще не вредили.
– А кто еще умеет? Моя мама?
Она небрежно отмахнулась.
– Тогда кто?
– Ты много хочешь знать.
Она потянулась за спину и торжественным движением фокусника достала золотую коробочку.
Язык защипало, словно я надкусила лимон. Увидев коробочку в чужих руках, я ощетинилась. Голос в голове прошептал: «моё». Я протянула руку, но Марион убрала коробочку.
– Пока еще нет.
– Что значит «пока еще нет»? Чего ты ждешь? И зачем это взяла?
– Задай другой вопрос. Спроси: что в ней?
Я сглотнула.
– И что?
Она спрыгнула со столешницы.
– Идем со мной.
Я вышла вслед за ней на улицу, пересекла патио и подошла к сверкающему бассейну. Марион положила коробочку на бетон и расстегнула джинсы.
– Раздевайся, – сказала она.
– Зачем?
– Из-за бассейна я и выбрала этот дом. – Она стащила рубашку через голову. – Так будет проще.
– Что проще? – спросила я, но уже начала стаскивать одежду.
– Залезай в воду, – велела она, когда я разделась.
Вода была теплая, как слюна, а бассейн оказался глубже, чем казалось на первый взгляд. Я доплыла до того места, где могла стоять, уперлась стопами в дно, ворох мокрых листьев взметнулся со дна. Рядом в голубом свете плавала Марион. Понять выражение ее лица было невозможно.
– Я долго об этом думала, – она слегка запыхалась. – Если ты в воде, это поможет.
Она отдала мне коробочку. Даже в светящейся воде она сияла сама по себе.
– Это какая-то опасная штука? – хрипло спросила я. – То, что там внутри?
Она кивнула.
– И как открыть?
– Кровью. – Тут я увидела в руках у Марион еще один предмет: нож. Она, должно быть, достала его из подставки для ножей на кухне. Ее глаза расширились, светлые радужки в лунном свете казались почти белыми. – Хочешь, я это сделаю?
– Нет.
Я схватила золотую коробочку и словно перестала быть собой. Вся моя осторожность и страх куда-то делись. Я почувствовала голод, жар, готовность нырнуть в глубину. Взяла нож, вонзила кончик в самую толстую часть подушечки большого пальца и прижала истекающий кровью палец к коробочке.
– Так?
Но я знала, что все сделала правильно.
Коробочка не засияла, не завибрировала и не задрожала. Она просто потеплела и размякла, как кусок воска. Теперь я увидела стык и замок. Они как будто всегда были там. Рядом со мной качалась на воде еще одна фигура, но она казалась такой далекой. Я была одна.
Я поддела стык ногтем, перебирая в уме, что найду под крышкой – старые фотографии, письма, дневник с исписанными маминым неразборчивым почерком страницами. Волшебную пуговку, цветные кольца. Я не чувствовала себя Пандорой, не верила, что нахожусь в шаге от катастрофы. Мне по-прежнему казалось, что то, что находится внутри коробки, можно взять руками, потрогать.
Я открыла замочек и подняла крышку.
И проснулась.
Часть II
Глава тридцать перваяВ подзеркалье
Дана толкнула Марион, и та упала вниз, провалилась в призрачный коридор зеркального мира. Последнее, что Марион увидела, прежде чем закрыть глаза, был кулак Даны, ударивший по стеклу.
Хорошо, подумала она.
Но в тот момент она еще верила, что умрет.
Марион оказалась права. Астрид Вашингтон была ведьмой с невероятными способностями. Мир, который она для себя создала – эта ловушка для души, куда сейчас попала Марион, – повторял дом, где Астрид умерла, до последней оконной перемычки.
По обе стороны коридоров тянулись двери, ведущие в комнаты, где было много книг и чистого белья, шахматных досок и ручных зеркал, чашек из костяного фарфора и щербатых сахарных голов цвета старой слоновой кости. Окна выходили на затянутое облаками зловещее небо – дом навеки застрял в фиолетовых сумерках позднего августовского вечера, когда Астрид Вашингтон умерла. Почти умерла. Внизу была бальная зала, откуда доносилась приятная музыка, бильярдная, зимний сад и бар, обитый темным деревом. Содержимое бутылей из изящного хрусталя никогда не кончалось.
Марион в конце концов отпила из каждой. Напитки в них были горькими, вязкими и сладкими, как патока, или сбивали с ног, как удар молнии, обжигали язык и заставляли вспомнить то время, когда она была жива и ходила под настоящим небом в мире, кишевшем людьми.
Она не пьянела, но все равно пила. Одна играла в игры, как ребенок, предоставленный сам себе. Но это было уже после того, как прошло самое острое горе, первая волна отчаяния оттого, что она попала в капкан. Ужас случившегося накатывал волнами. Ее изгнали из мира, вынудив существовать в этом зале ожидания между жизнью и смертью. В промежутках между приступами отчаяния на нее надолго опускалось странное спокойствие. Она бегала по темным коридорам, рылась в сундуках и примеряла платья. Лежала в ожидании сна, который так и не приходил, кружилась на полированном паркете и танцевала в одиночестве под раздражающую вечную музыку. И всегда была одна. Одна.
Умереть здесь было нельзя. Когда она прибыла сюда, Астрид попыталась разорвать связывавшую их сетку безжалостным заклятьем. Будь они в человеческом мире, оно бы их убило. Но тут у нее просто ничего не вышло. Некоторые заклятья разорвать невозможно.
Впрочем, так ли это теперь было важно? Они все равно застряли здесь вдвоем, с заклятьем или без.
Тюремщица из Астрид вышла никудышная. Долгое заключение помутило ее разум, с каждым днем он все больше рассыпался в пыль. После нескольких приступов гнева она оставила Марион в покое. Иногда они сталкивались в коридорах, и Марион готова была поклясться, что Астрид не помнила, кто она такая. Со временем она возненавидела Астрид, как ненавидят солнце, которое появляется всего раз в неделю на час и не греет, а только дразнит, а после его ухода становится холоднее.