Жизнь в сумрачном царстве колдуньи не предусматривала излишеств. Лишившись всего – последней связи с реальностью, мирских желаний, плоти, румянца, невозможного без потерянного солнца, – Марион осталась лишь с безграничным запасом ярости. Ярость застилала глаза, полыхала на кончиках пальцев.
Но от нее тут не было никакого толку. И Марион лелеяла ее, пока она не стала чем-то другим – жаждой. Яростным стремлением сбежать из темницы и заставить Дану заплатить за содеянное. Так у Марион появилась цель. Оставалось найти средства.
Она часто сжимала в ладони дешевый золотой медальон – три осколка сердца на трех цепочках, сплавившиеся воедино. По краю медальона, в том месте, где он царапнул Дану по шее, запеклась сухая корка красновато-коричневой крови. Марион соскребла кровь ногтем и сложила засохшие гранулы в маленькую коробочку.
Позже, обнаружив заклинание в одной из книг Астрид, она поняла, для чего так бережно сохранила кровь Даны.
Это было подглядывающее заклинание.
Марион медленно налила воду в массивную серебряную чашу. Посыпала засохшей кровью Даны, произнесла слова заклинания и подождала. Поверхность затуманилась, заблестела, и в ней отразилась фигура – Дана с ее рыжими волосами, сердито сжатыми губами.
Склонившись над чашей, Марион стала наблюдать.
Глава тридцать втораяГородТогда
Остатки лета сгорели без следа. Листья ссохлись и попадали будто за день, превратились во влажную труху под ногами и сгинули. Мы с Фи по-прежнему все время проводили вместе, но теперь все стало иначе. Впервые между нами застыла завеса невысказанного. Если бы не болезнь отца, мы бы, наверное, поссорились. Ссора бы нам не помешала. Мы бы покончили с недомолвками, сказали друг другу все, что думаем. Но папа сильно болел, и мы молчали.
Колдовать мы перестали совсем. Наши способности снова к нам вернулись, пусть и без добавочной силы Астрид, но после случившегося с Марион мы не осмеливались их применять.
А мир без магии казался плоским и серым.
В прошлом году в школе нас никто не замечал. Но в этом вокруг нас витал аромат иных сфер. Фи к тому времени вымахала почти до ста восьмидесяти сантиметров, а ее крепкое телосложение – казалось, она могла пробить кулаком кирпичную стену, – действовало на окружающих, как паралитический газ. Губы цвета красного вина, черная одежда, густые волнистые волосы – она выглядела как падшая сестра ангела.
Уже через неделю у нее появилась тайная подружка, миниатюрная блондиночка. В пустом туалете для девочек она подошла ко мне и поблагодарила за то, что я их прикрываю. До меня не сразу дошло, за что она меня благодарит: видимо, все считали настоящей девушкой Фи меня, и главной мишенью сплетен тоже была я.
– Никаких проблем, – пробормотала я и принялась ждать худшего – оскорблений на зеркале губной помадой, пинков в коридорах. Но ничего не случилось. Я ходила по школе в своем пузыре, как обычно. А с Фи никто не хотел связываться.
Естественно, мне пришлось поплатиться за то, что я сделала с Марион. Расплата настигала меня ночью. В моих снах бесконечно мелькали соль, кровь, разбитые зеркала и предсмертный визг кролика, как кино, пущенное по кругу.
Но сны были не единственной моей проблемой. Мой отец был при смерти. Долгое время он еще мог ходить и, шаркая, плелся в угловую лавку за чипсами, пивом и никотиновым пластырем. Потом перестал выходить из дома. А потом дядя Нестор пришел, взял меня за руку и заговорил со мной о будущем, которое я отказывалась принимать.
Отец промучился весну, неохотно сменившуюся теплым июнем. Однажды во вторник я открыла глаза, увидела за окном бледно-голубое небо и по застывшей пластилиновой тишине обо всем догадалась. Даже не заглянув в отцовскую спальню, позвонила дяде Нестору.
Дядя Нестор сидел рядом и сжимал меня в объятиях, пока медики уносили папу. Моего папу. Его тело, которое он не щадил и совсем не любил.
Дядя Нестор что-то говорил.
– Наш дом всегда будет твоим домом, – услышала я. – Пока я жив, у тебя будет отец.
Я попыталась сосредоточиться на его лице.
– Спасибо, – пробормотала я.
Собирая вещи, я чувствовала себя девочкой из сказки. Это же все не на самом деле, правда, думала я? В сказках родители умирают, чтобы жизнь героя изменилась, и он отправился путешествовать на товарняке, жить в маленьком домике в лесу или учиться в школе магии для бедных. Расстегнув чемодан на кровати Фи, по ее взгляду я поняла, что все сделала неправильно. Взяла с собой первые попавшиеся, бессмысленные вещи. Тут-то она обо мне и забеспокоилась.
Отец умер во вторник, а в четверг я переехала к Фи и дяде Нестору. Через несколько недель мне исполнилось семнадцать. Вскоре все мое детство уже казалось забытым сном.
Ссора, которую мы с Фи откладывали, все-таки случилась через год после второго ритуала. В день, когда Марион исполнилось бы девятнадцать. Фи разбудила меня, когда небо еще серебрилось, и зашептала мне на ухо.
– Пойдем к озеру, – сказала она.
Мы незаметно вышли, как раньше, как не делали уже много месяцев, и направились на восток, навстречу рассвету. У озера Фи упала на колени и посмотрела на воду, туда, где мир изгибался и скрывался из виду. Наконец она вздохнула и провела обеими руками по спутанным волосам.
– Сегодня. Мы должны хотя бы попытаться.
– Попытаться. – Я еще толком не проснулась и соображала медленно. – Что попытаться?
Фи взглянула на меня, и в ее глазах было столько горя, что я наконец поняла, как старательно она его от меня скрывала.
– Найти Марион.
Сердце забилось с удвоенной силой.
– Что ты такое говоришь?
– Я постоянно думаю о ней. Когда смотрю в зеркало. Когда не могу уснуть. Когда… даже когда мне на минуту становится хорошо, я думаю о том, что ей сейчас не хорошо. – В ее взгляде читалась мольба. – Если мы не попробуем, как мы сможем жить?
– Она умерла, – выпалила я. – Боже мой, Фи… неужели ты все это время думала, что она жива?
– Она не могла умереть. Если бы умерла, значит, ты… ты…
– Что? Скажи.
Она посмотрела на озеро.
– Хочешь, чтобы я взяла на себя вину? – спросила я. – Я это сделаю. Я стану злодейкой, если тебе это нужно. Но сначала смирись: Марион больше нет. Она мертва. И если бы не умерла она, погибли бы мы.
Фи отчаянно покачала головой.
– Этого мы не знаем. Не знаем, что сделала бы Астрид. И мы не видели, как Марион умерла.
– В этом не было необходимости.
– Я все время проигрываю этот момент в голове, все время, и я…
– Прекрати. – Я уронила голову на колени. – Я тоже все время об этом думаю. Вырваться из этого круга можно было лишь одним способом – убив ее. Только так можно было покончить с этим кошмаром, с этой заварухой, которую, между прочим, она устроила и даже не думала заканчивать! Мне иногда кажется, что нож был бы гуманнее. То, что сделала я… – Я повернулась и взглянула в печальные глаза подруги. – Вряд ли она умерла быстро.
Иногда я представляла, как все было. Если Марион не погибла от удара при падении, Астрид наверняка оставила ее жить, пока не найдет способ разрушить заклятье и разъединить их. Возможно, сначала она бы ее пытала. А может, заставила бы ее бродить в полумире, куда я ее изгнала, и Марион страдала бы там, чахла и в итоге умерла, как героиня старинной баллады.
Но даже самая ужасная смерть не сравнилась бы с другим исходом: с тем, что стало бы с Марион, если бы она выжила.
– А если честно, Фи, – мой голос понизился до шепота, – представь, если бы она выжила. Это было бы невыносимо. Если бы она осталась жить там, в ловушке, живой игрушкой Астрид. Совсем одна. Это же страшно. Она из плоти и крови, Фи. Она бы не смогла так жить.
Я взглянула на нее, желая найти подтверждение тому, что было правдой – должно было быть правдой. Я хотела, чтобы она отпустила мне грехи. Фи судорожно вздохнула.
– Марион умерла, – сказала она и посмотрела вперед, на озеро, с горделивым видом, как фигура на носу корабля. Ее голос был таким суровым, точно это она меня убеждала.
Я вздохнула полной грудью. Вина, сидевшая на груди, как суккуб, наконец отпустила.
– Она умерла.
Мы смотрели на чаек, паривших над волнами. Они взлетали вверх, кувыркались в вышине и пикировали вниз. Фи шепотом молилась за Марион, и мы обе пытались не думать о том, слышны ли наши молитвы там, где она умерла.
Глава тридцать третьяГородТогда
Мы закончили школу и переехали в квартиру-студию в мрачном квартале Бродвея. Наши окна выходили на джаз-клуб, основанный сто лет назад. Его неоновая вывеска заливала нашу комнату зеленым светом.
Фи окунулась в реальный мир. Поступила в ученицы к йербере из Пилсена, нашла работу в департаменте озеленения, сменила несколько подружек, которые не знали, то ли им пытаться завоевать мое расположение, то ли меня опасаться.
Казалось, она легко обо всем забыла и сосредоточилась на будущем. А я не то что о будущем думать не могла, а с трудом представляла, чем кончится день. Работала шесть смен в неделю в «Золотом цыпленке», уходила в шесть утра, приходила в четыре, а дальше надо было чем-то занять вечер. Обычно я сидела дома одна – наша квартира была слишком маленькой, гостей мы не водили, а Фи редко оставалась без пары. По вечерам, пока она где-то развлекалась, я заваривала кофе, ставила пластинки из папиной коллекции и с предательским облегчением встречала заход солнца. Я любила сидеть в темноте и смотреть на вывеску джаз-клуба, которая мерцала и подмигивала мне, как старая проститутка в дырявом зеленом платье с блестками.
Меня уволили из забегаловки в воскресенье, через десять месяцев после окончания школы – я опрокинула чашку кофе на колени члену городской управы.
Он был постоянным клиентом, напоказ раздавал щедрые чаевые, горланил, как ярмарочный зазывала, и рожа у него была красная, как рождественский леденец. Я не обслуживала его столик, но, когда проходила мимо, он больно ущипнул меня за талию.