Айви не замечала моего потрясения. Она воспринимала меня так, как я ее приучила. Я была для нее непоколебимой твердыней и врагом, той, на кого можно направлять свою любовь и ненависть, той, с кем можно обмениваться полуправдами.
– Проблема в том, мам, что ты меня не остановишь, – говорила она. Не вызывающе, а с холодной уверенностью. Ее голос швырнул меня в здесь и сейчас. – Я верну ее. Мне нужно только зеркало. Ты же не сможешь прятать от меня зеркала всю оставшуюся жизнь? – Она усмехнулась. Молодая, сильная – как тут не усмехаться. – Ты никак не сможешь мне помешать.
Гнев ослепил меня, я словно посмотрела на мир сквозь красное стекло. Ей было двенадцать лет. Эгоистичная девчонка, она никогда не знала бед и смела угрожать мне ожившим кошмаром.
Я знала, что Айви вернет не Марион. Это существо будет похоже на Марион, будет иметь ту же форму, но под внешней оболочкой будут скрываться искореженные обломки прежней Марион, из которой годы в невообразимом нигде высосали все человеческое. Айви вернет чудовище.
И все же… знать, что она там, живая, и ничего не делать… тогда чудовищем стану я.
– Такая сильная магия тебя сломает, – мой голос казался чужим. – Перемелет кости в муку.
Айви моргнула. Хорошо. Пусть испугается. Ей и должно быть страшно.
– Ты не сможешь… – дрожащим голосом проговорила она, но я ее прервала.
– Не смогу тебя остановить? Ты уже говорила.
Айви была права – я не смогла бы ее остановить, а если бы и смогла, это стоило бы мне крови. Скорее всего, пришлось бы посадить ее под домашний арест, чтобы она не разрушила свое тело и ум, пытаясь совершить ужасный ритуал, который Марион ей нашептала через зеркало. Айви действительно была сильнее меня.
Но в этом доме была одна вещь сильнее Айви.
Эта вещица лежала и ждала своего часа с тех пор, как мне было шестнадцать. Золотая коробочка, зверь, дремлющий с полузакрытыми глазами. Давным-давно один человек сказал, что однажды эта коробочка мне пригодится. Этот день настал, и на душу лег тяжкий груз сожаления.
Она лежала в обувной коробке на верхней полке моего шкафа, завернутая в футболку с эмблемой рок-группы. Когда я вернулась в комнату Айви, ее поза не изменилась: плечи напряжены, кулаки сжаты, голова опущена. Она заметила коробочку.
– Что это?
Я протянула ей предмет, проделывая то, что давно было предсказано.
– Возьми.
Она вырвала у меня коробочку, как будто та с самого начала ей принадлежала. Как же она на меня похожа. Недоверчивая, жадная. Ее сердце так громко гудело, что я слышала его сквозь одежду, кожу и кость. Она перевернула коробочку, поискала замок.
– Что там внутри?
Мне стало тяжело дышать. Я стала колдуньей из сказки, той самой, с отравленным яблоком.
– Открой. Нужна лишь капля крови.
Айви зубами оторвала кутикулу, белая бороздка быстро наполнилась красным.
– Приложи, – шепнула я. – Приложи к шкатулке.
Не случилось ничего сверхъестественного. Шкатулка, представлявшая собой единый монолит, превратилась в шкатулку с крышкой. Крышка приподнялась на петлях. Я думала, внутри шкатулка тоже будет золотой, но она оказалась обита розовым деревом, отполированным до блеска. Чем дольше я смотрела на эту обивку, тем сильнее этот цвет напоминал мне мясо – переливающееся зловещим радужным блеском красное мясо из кулинарии.
– Я люблю тебя, – сказала я, – и не позволю, чтобы ты из-за этого себя уничтожила.
Мой голос шел словно издалека; я хотела произнести слова утешения, но она меня, кажется, не слышала.
– Я люблю тебя, – повторила я.
И произнесла заклинание.
Я слышала его один раз – на Максвелл-стрит в шестнадцать лет. Тогда я его записала, но через пару месяцев запомнила и сожгла бумажку. Оно навек отпечаталось в моей памяти, как детский телефонный номер Фи, как песенка из рекламы «Империи ковров» и выражение лица Роба, когда я сказала ему, что беременна первенцем.
Первую половину ритуала мной двигала ярость. Потом – страх, что я использую магию для вмешательства в сознание своего ребенка; я боялась, что, если остановлюсь, могу вызвать необратимые повреждения мозга.
Не хочу забирать ее память целиком, – сказала я шкатулке. – Возьми только память о магии. Обо всем ужасном и опасном, что связано с ней.
Но любой важный магический ритуал таит опасность. Не бывает чистой магии, вся магия отравлена, искажена и содержит какие-то примеси. А шкатулка эта была предметом из арсенала фей. Я должна была знать, что с феями связываться себе дороже.
Айви все еще смотрела на шкатулку, когда я произнесла последний колючий слог заклинания.
– Что это… – заговорила она, потом замолчала и взглянула на меня испуганными глазами. – Мам? – прошептала она.
– Все хорошо. – Я вся дрожала. – Я здесь.
В какой-то момент – я в этом уверена, – она догадалась, что я сделала, и пронзила меня взглядом, который я запомнила на всю жизнь. Потом замерла, прижимая к груди открытую шкатулку, похожую на разинутую пасть. Тело ее задергалось и продолжало дергаться, словно каждое воспоминание выдергивали с корнем, как сорняк.
Смотреть на это было ужасно. Так ужасно, что я перенесла ее на кровать и накрыла ее тело своим. Она извивалась подо мной, не издавая ни звука.
Я смотрела в ее пустое лицо и вспоминала, как мы рисовали картинки пальцами в пелене льющегося дождя. Как она вскрикнула от отвращения, научившись делать вонючее заклинание от прыщей, которому Фи ее научила, когда ей было одиннадцать. Как плакала, когда накануне шестого класса хотела с помощью магии сделать волосы розовыми, а те окрасились в ярко-оранжевый цвет. Как она тихо бродила рядом со мной по футбольному полю в день летнего солнцестояния, когда мы собирали цветы, о которых было известно лишь нам двоим – цветы, распускавшиеся, когда небо светлело и солнце показывало свой лик. Воспоминания вспыхивали и меркли. Теперь они принадлежали только мне.
Дьявольская шкатулка захлопнулась. Стыки затянулись, а Айви уснула. Ее грудь медленно и мерно вздымалась, веки были гладкими, как замша. Влажная прядь рыжих волос обвилась вокруг шеи, как пуповина. Я хотела прилечь с ней рядом, но мне стало не по себе, и я отодвинулась. Ласково собрала ее волосы и положила рядом с ней на подушку; укрыла ее одеялом.
Роб сидел на лестнице у двери в ее комнату и сонно моргал.
– Привет, – прошептал он, протянул руку и коснулся моего бедра. – Заложница сопротивлялась?
Вина тяжестью легла на сердце. Засела между зубов, как капсула с цианидом.
– Все кончено, – сказала я, проскользнула мимо него вниз по лестнице и легла на диван, где до утра пролежала, не сомкнув глаз.
В шесть утра я постучалась в дверь к Фи. Та увидела меня, тихо выругалась и пригласила в дом.
Фи всегда была моим зеркалом, всегда сообщала, не зашла ли я слишком далеко, не слишком ли нетерпеливой была и жестокой. Когда я ей все рассказала, ее лицо обмякло, как у мертвеца, руки застыли на столе.
– А Роб что сказал?
Я покачала головой.
Фи закрыла глаза.
– Возвращайся домой, к мужу. Возвращайся к дочери, которую ты… – Ее лицо пронзила судорога. – Ступай домой, Дана.
Когда я вошла, Роб заваривал кофе. Перед уходом я заглянула к Айви; та все еще спала, не бледная, сердце билось ровно. И все же я замешкалась у лестницы и поглядела на дверь ее комнаты.
Роб возился на кухне.
– Привет, – поздоровался он спокойно. – Что происходит? – Он был раздражен, не выспался, но по-прежнему говорил со мной, как будто я – это я, как будто он знал меня, и я укуталась в это чувство, как в теплое пальто. В последний раз. Больше он никогда так на меня не посмотрит.
Я заговорила. Я говорила, не сводя глаз с окна и неповоротливой мухи, что билась в его верхнем углу. Лишь закончив свой рассказ, я снова посмотрела на Роба.
Тот и раньше смотрел на меня растерянно, устало и даже с отвращением. Но никогда еще эти три чувства не сочетались в его взгляде, смешиваясь во что-то, сильно напоминающее ненависть.
– Ты со мной разведешься? – спросила я.
Он отшатнулся, точно я была грязной. Он смотрел на меня будто издалека. Позже он извинился за свое поведение, а через несколько месяцев даже отрицал, что произнес тогда эти слова, но он их произнес.
– Нет, конечно. Ведь если я уйду, дети останутся с тобой.
Казалось бы, надо просто открыть шкатулку. Вернуть все, что было украдено.
– Не трогай эту шкатулку. – Голос Фи потрескивал в трубке; связь была плохая. – Понимаю, искушение велико, но нельзя просто отменить заклятие.
– Почему? Ты что-то узнала?
– Это же логично, – отрезала она. – Она еще юна, мозг пластичен. Если повезет, с ней все будет в порядке… лишится пары воспоминаний, только и всего. Но нельзя заливать в нее такое количество информации разом.
– А когда будет можно? Долго ждать?
– У магии нет руководства по применению, Дана. А Роб что говорит?
– Он меня ненавидит.
Она вздохнула.
– Я уже у магазина. Побудь сегодня дома, понаблюдай за последствиями. Я вечером зайду.
В гнетущей тишине мы ждали, когда проснется наша дочь. Наконец услышали скрип половицы в коридоре, шум воды в туалете. Она спустилась по лестнице, напевая себе под нос. Зашла, увидела, как мы сидим за столом неподвижно, как истуканы, присмотрелась.
– Ой. Что это с вами?
Роб встал и крепко ее обнял.
– Все нормально, – неубедительно ответил он.
– Пап, – пробормотала она, пытаясь высвободиться из его объятий. – Пап! – Потом смекнула, что можно воспользоваться ситуацией: – А может, сходим в «Уокер Броз»? Я хочу голландский блинчик.
Сказала бы, что хочет Луну с неба, и ее желание тут же было бы исполнено.
Тем утром мы лишь на минуту остались наедине – когда мыли руки в женском туалете. Все утро я искала следы перемены в ее лице. Когда наши глаза встретились в зеркале, она поморщилась и закатила глаза.