Все-же это ему даром не прошло. Будущие однополчане сообщили об «оплеухе» в полк и Дроздовскому пришлось снять мундир Нарвских драгун.
Расскажу еще о траги-комическом с ним случае, давшим юнкерам повод его изводить.
Приехал, как-то, в Елисаветград бродячий цирк и расположился в палатка на окраине города. Мы, юнкера, даже об этом и не знали. Но, оказывается, Дроздовский там уже побывал, т. к. явившись в эскадрон и построив его (он был дежурным по училищу), обратился к юнкерам с такой речью:
— Господа, в город приехал цирк со зверями. Я решил войти в клетку со львами. Может быть к вашему удовольствию, они меня и скушают. Кто хочет из вас посмотреть на это зрелище? Но не успел еще никто произнести одного слова, как Дроздовский скомандовал: «Эскадрон направо, шагом марш.» И повел нас всех в цирк.
Когда мы пришли туда, Дроздовский сразу куда-то исчез. Затем скоро появился, переодетый в синюю «австрийку», каковые носили тогда как тужурки.
Клетка-вагон, перед которой мы расселись и куда Дроздовский сразу вскочил, оказалась не с обещанными львами, а с молодыми леопардами. Все шло сначала благополучно: Дроздовский хлопал бичем, громко кричал, а леопарды метались в клетке, из угла в угол.
Но вдруг звери вскочили вверх на, бывшие в вагоне, полки, и начали рычать, намереваясь прыгнуть на голову незнакомому горе-укротителю. В этот момент Дроздовский растерялся. Спас положение, стоявший около клетки, внизу, настоящий укротитель, который все время не спускал своего взгляда со зверей. И, когда это случилось, он начал кричать: «Господин Дроздовский, возьмите барьер! Господин Дроздовский, возьмите барьер…»
Сначала Дроздовский не соображал, что от него хотят. Но затем понял, схватил маленький барьер, которым укротитель лупил зверей, и замахнулся на леопардов. Те сразу присмирели, соскочили вниз и разбежались по углам. А Дроздовский благополучно выскочил из клетки.
Долго мы потом изводили Дроздовского. Когда он появлялся в эскадроне, или на лагерной линейке, то ему всегда кричали: «Господин Дроздовский, возьмите барьер». От этого он приходил в бешенство.
Но все это не помешало Дроздовскому быть храбрым офицером. В великую войну, командуя Туркменским конным полком, он заработал георгиевский крест.
Большим оригиналом был капитан конной артиллерии Лишин, читавший у нас артиллерию, местный уроженец и землевладелец, имение коего начиналось у самого города.
Одетый вечно в сюртук, по борту коего красовалась толстая золотая цепочка с массой жетонов, — он был всегда мрачен и суров.
В молодости артиллерийское орудие ему ноги, отхватив часть пальцев, почему ноги у него были больным местом. Отвечающий у доски юнкер должен был смотреть прямо ему в глаза. Если же Лишину казалось, что юнкер смотрит на его ноги, он бесился и ставил ему кол. Но, кроме того, вызывал еще и на дуэль, при чем кричал:
— Вы дворянин, я вас спрашиваю: вы дворянин? Если да, то я вас вызываю на дуэль. Лишин считал, что он может драться только с дворянином.
Конечно, никакой дуэли никогда не было. И дела ограничивалось только криком и петушиным наскоком на «оскорбителя».
Еще одной примечательной личностью был «горе-инженер» капитан Нилус, читавший фортификацию. Решил он как-то показать юнкерам опыты с пироксилиновыми шашками, для чего выбрал нескольких юнкеров помогать ему в этой затеи, в числе коих был и я.
Невдалеке от города протекал мелководный Ингул, к коему мы и отправились с Нилусом, захватив с собой кусок рельсы, деревянный столб и еще какие-то предметы, для производства опыта. Вкопали их в землю и начали, по указанию Нилуса, привязывать к ним пироксилиновые шашки. Мы были по одну сторону реки, а на другой должны были расположиться юнкера, наблюдавшие опыты. Ингул в этом месте был не широкий, т. к. юнкера находились от места взрыва, сравнительно, близко.
Когда мы привязали пироксилиновые шашки к рельсе, то видели, что осколки от рельса, после взрыва, пойдут в сторону наблюдавших, о чем и доложили Нилусу.
— Я это знаю и делаю, чтобы произвести больший эффект. По моим расчетам, осколки не должны долететь до наблюдающих, ответил нам Нилус.
Все взрывы прошли удачно, но когда последовал взрыв рельса, который Нилус придержал напоследок, — осколки перелетели через реку. К счастью, они прошли поверх голов наблюдавших. Пострадали только несколько юнкеров, сидевших на деревьях.
Нилус был страшно смущен и подавлен. Забавно, что, получивши от Начальника училища большой за это нагоняй, он никак не мог прийти в себя и все делал на классной доске какие-то вычисления.
После этого случая, юнкера с ним не стеснялись. И когда он был у нас руководителем на съемках, куда обычно ездили верхом, то его подсаживали на лошадь с такой силой, что Нилус, вместо седла, перелетал по другую сторону лошади. Вообще ездок он был очень слабый и плохо разбирался в кавалерийских терминах. Так например, когда подводили к нему смирнейшего коня «Одеколон», Нилус, смотря на трензельные и мунштучные поводья, спрашивал: «Скажите, зачем здесь так много вожжей?» И, после объяснений юнкеров, говорил: «Знаете, я уж лучше пойду пешком».
Но кого, вероятно, хорошо помнят, все бывшие юнкера, то это трубача Субботу. После зари, из карманов Субботы постоянно торчали «мерзавчики» с водкой, коей он и снабжал любителей выпить.
Когда я поступил в Училище, никакого театра там не было. Но среди юнкеров было двое, бывших раньше профессиональными артистами. Поэтому у меня зародилась мысль организовать драматические спектакли. С этим проэктом я обратился к капитану Конахевичу, нашему филологу, и встретил у него самый живой отклик. Он доложил об этом Начальнику училища.
И вот я и еще несколько юнкеров, с благословения Конахевича и разрешения генерала Самсонова, приступили к сооружению, в фехтовальном зале, временной сцены. Все делали сами: строили подмостки, рисовали, соорудили занавес с изображением красных драпри, подхваченных золотыми кистями, такие-же боковые кулисы, лесной задний занавес и лесные кулисы. И, конечно, комнату, а также кое-какой реквизит. Как раз позади сцены были юнкерские карцера, служившие нам прекрасными уборными.
Первое время пригласить из города, для участия в спектаклях, наших знакомых барышень нам не разрешали. Надо было женские роли исполнять самим юнкерам, а желающих на это не находилось. Наконец мы уговорили юнкера Меллер-Закомельского сыграть вахмистершу, единственную женскую роль на нашем первом спектакле. Он, и в жизни очень походил на «красную девицу», а, будучи переодет в женское платье, вызвал у начальства даже подозрение: не скрывается-ли под этим одеянием, кто-либо другой? За кулисы был послан дежурный офицер проверить это «собственноручно».
Открытие спектаклей прошло очень удачно. Веселая комедия Щеглова «Веселый день у вахмистерши» и в заключение сцена из «Леса» Островского, встреча Несчастливцева с Акашкой, имели большой успех. Особенно отличились наши профессионалы в «Лесе»: юнкера Деникин и Бабинцев, особенно последний, — этот талантливый природный комик.
Трудно было нам вести «репертуар» без женщин. Без женских ролей пьес не существует. Приходилось выбирать отдельные сцены из «Свадьбы Кречинского» и др., но и их не много. Об этом мы не раз говорили Конаевичу.
Но наша затея понравилась начальству, которое решило театральное дело развить и построить постоянную, настоящую сцену, а также разрешить нам приглашать местных любительниц драматического искусства, участвовать в наших спектаклях.
Меня вызвал к себе инженер Нилус и сообщил, что генерал Самсонов поручил ему построить постоянную сцену и чтобы он, при этом, исполнял пожелания и указания юнкеров Ишеева и Красковского, нашего художника. Мы были этим очень горды.
Наши «подмостки» были разрушены и на их месте, вскоре, выросла постоянная, настоящая сцена. А пока она строилась, мы репетировали уже пьесу, с участием местных любительниц. Спектакли шли по субботам.
Не знаю, продолжал ли процветать созданный мною театр, после того, как я покинул училище?
Вспоминается училищный бал, который в то время отличался всегда большой роскошью. К тем скромным средствам, которые отпускало начальство на устройство бала, добавлялась еще изрядная сумма. Деньги эти собирали между собой юнкера, среди коих были люди очень состоятельные.
Скромные залы классного флигеля, где давался бал, юнкера превращали в настоящий «сказочный дворец». Прежде всего, вы входили в фантастический сталактитовый грот, затем в настоящий зимний сад, со цветущими деревьями, газоном и садовыми скамьями, откуда уже попадали в красиво декорированный зал, со множеством картин, эмблем и флагов. А находившаяся в этом зале сцена, превращалась в настоящий лес, с чучелами всевозможных зверей. И все это делали юнкера своими руками.
В то время, в Елисаветграде не было еще электрического освещения. Ходил только трамвай. И вот мы, юнкера, брали от него электрическую энергию и сами проводили электричество для бала в классный флигель. Вспоминаю, что я написал отцу и он мне прислал из адмиралтейства морской прожектор. В углу зала соорудили с ним маяк, который освещал танцующих. Это было очень эффектно.
На бал, кроме приглашенных горожан, съезжалось всегда много окрестных помещиков. А на другой день в местной газете писали: «Зала была освещена „ожиорно“, он дирижировал „с полным антре“, буфет „ломился“ от всевозможных яств и питья» и нечто другое в этом роде.
Всегда перед училищем стояли разные «комиссионеры», которые исполняли различные наши мелкие поручения. Всех их мы хорошо знали и не было еще случая, чтобы кто-нибудь из них злоупотребил бы нашим доверием и присвоил бы себе наши деньги.
Но вот, как-то, я и юнкер Кирсанов, сын зажиточного помещика, получавший от отца крупные деньги, были оставлены без отпуска. Кирсанов только что получил 100 рублевую бумажку, которую не успел еще разменять. Он дал ее мне и просил послать купить «закусона» и водки.