Отправили нас по железной дороге и, когда мы прибыли в Ригу на вокзале, нас встретили представители от города: два господина в черных сюртуках и цилиндрах.
Эскадроны поставили на городской скотобойне, а офицерам отвели номера в ближайшей гостинице, при чем предупредили, что за все, включая и еду, платит город. По вечерам присылали ложу в театр, или цирк. В общем, ухаживали за нами во всю. Да и немудрено: город был богатый и мог разрешить себе эту роскошь. И несмотря на то, что мы получали от Военного ведомства суточные деньги, платил нам таковые и город.
Поражала нас чистота, царившая в Риге. Улицы там мыли щетками с мылом. Парки и сады содержались образцово. Полиция, единственная тогда в России, оплачивалась так, что взяток не брала.
Был я послан раз со взводом в помощь полиции и поместили нас в сыскной полиции. Это было прекрасное здание в самом центре города. Начальник сыскного отделения Кошко показал мне оборудованный им кабинет. Это был настоящий музей, со множеством всяких воровских инструментов. Впоследствии, назначенный начальником Московской сыскной полиции, Кошко стал в своем роде знаменитостью и выпущенная им книга наделала, тогда, много шуму.
Все шло спокойно. Никаких столкновений у нас с народом не было. Один взвод посылался ежедневно на фабрику «Проводник», где лошадям отпускали овес, а солдат фабрика кормила обедом. А остальные оставались на скотобойне и солдаты, от нечего делать, часами стояли и смотрели, как убивают скотину.
Офицеры не скучали и жили мы в общем припеваючи. Но в один прекрасный день зазвонил телефон и дежурный писарь, из Штаба корпуса, просил к телефону Командира дивизиона.
Я сообщил, что подполковника Попова сейчас нет, а у телефона адъютант дивизиона. Через несколько минут он сказал, что со мной будет говорить Начальник штаба корпуса.
У телефона генерал Эбелов, — услышал я, — в уездах начались аграрные беспорядки. Ровно через два часа дивизиону выступить походным порядком в Митаву, в распоряжение Курляндского губернатора.
Я попробовал было увеличить срок выступления на один час, но в ответ услышал: «я вам сказал ровно через два часа, исполняйте, то, что я вам приказываю». Это был тот педант генерал, к которому мы явились по прибытии в Ригу и который, указывая подполковнику Попову на стул, а затем мне, — говорил: «садитесь на этот стул».
И так кончилось наше привольное житье в Риге. Я разыскал Попова, доложил ему о приказе Эбелова, и дизизион выступил в Митаву.
Ригу с Митавой соединяло прекрасное сороковерстное шоссе. Быстро пройдя это расстояние, мы подошли к широкому мосту через реку Аа, на другой стороне коей лежала Митава, а на возвышенности красовался исторический замок, где был похоронен Бирон.
Подполковник Попов, явившись Курляндскому губернатору, получил от него распоряжение: дивизион разделить на 4-ре части. Я был послан с полуэскадроном в гор. Тальсен, другой полуэскадрон, с поручиком фон Вильбоа и командиром эскадрона, ушел в имение барона Бера. Полуэскадрон другого эскадрона, с поручиком Королевым, — в имение Донданген, барона Остен-Сакена, а другой, с поручиком Назаровым, — в Виндаву. При нем находился командир эскадрона и подполковник Попов.
Дивизион Смоленского полка был первой кавалерийской частью, прибывшей в 1905 году в Курляндскую губернию. В дальнейшем там были уже части из всех кавалерийских полков Виленского округа, а также и гвардейской кавалерии. Были, даже, и морские батальоны.
В Тальсене я расположил полуэскадрон на окраине города в большой конюшне, не деля его на мелкие части, и установил дежурства. Сам жил в гостинице, но по ночам обходил помещение солдат и конюшни, проверяя дневальных и дежурных.
Местное латышское население относилось к нам не особенно дружелюбно и надо было быть всегда на чеку. Впоследствии это и подтвердил случай с моим бывшим однокашником, корнетом Измайловым.
Командуя полуэскадроном Псковских драгун, он расположился в гостинице, в самом центре гор. Тукума, поместив там же солдат и лошадей. Латыши эту гостиницу ночью подожгли и устроили засаду. Начался пожар.
В панике, с просонья, на неоседланных лошадях, выскакивали драгуны на улицу, а с ними и их командир. В это время из противоположных домов по ним стреляли. Было много раненых.
Измайлов получил три заряда из дробового ружья: два в ноги и один в голову. Тяжело раненый долго лечился, а затем, при содействии шефа своего полка Императрицы Марии Федоровны, был переведен в Придворное конюшенное ведомство.
В Тальсене было сравнительно спокойно и гражданские власти меня особенно не беспокоили. Как-то помощник Начальника уезда Грунт попросил меня содействовать ему при обыске, который он должен был произвести на кирпичном заводе, в нескольких верстах от города.
Я взял с собой несколько драгун и, вместе с Грунтом, отправился на этот завод. Подъехав к небольшому домику, который занимал главный мастер завода, Грунт попросил меня к передней и задней дверям дома поставить часовых и никого из дома не выпускать.
Осмотрев кругом дом и поставив к дверям драгун, я вошел в комнату, в которой за столом сидела дочь мастера завода и какой-то молодой человек. Стал ждать, пока в другой комнате происходил обыск. Наконец дверь открылась и вошедший Грунт сказал: «Ну, кажется, кончил. Ах, да, молодой человек, мне надо и вас обыскать. Пожалуйте-ка сюда». Он встал и подошел к Грунту, который стал его ощупывать и не заметил, как он, в это время, умышленно уронил на пол кусочек скомканной бумаги.
После обыска, Грунт пошел собирать свои бумаги, а «молодой человек» сел опять за стол и пристально уставился на эту бумажку, которая лежала на полу, между мной и столом.
Я сидел недалеко на стуле и в руках у меня был стек, которым я стал лежавшую бумажку постепенно приближать к себе и наблюдать за ним.
Не выдержав моего взора, он бросился на меня, но я раньше успел схватить бумажку и инстинктивно зажать ее в левой руке, а правой отбросил его к стене. Но он отскочил и почти в упор в меня выстрелил. Я был на волосок от смерти, ибо пуля попала в стену на вершок в сторону от моей головы. Револьвер он успел перед обыском передать сидевшей с ним дочери мастера, своей невесте.
Не хватило у молодого революционера выдержки. Я вначале, попросту, забавлялся клочком бумажки. И возможно что подняв ее и развернув, выбросил-бы как ненужный хлам. Написано на ней было по латышски, языка этого я не знал.
Но Грунт, прочтя написанное, сказал: «Вот мне-то вас молодой человек и надо, я должен вас арестовать». На бумажка был собственноручно написан им заголовок революционной прокламации.
Когда произошел выстрел, в комнату вбежали, стоявшие у дверей драгуны и набросились на стрелявшего, но я приказал его не трогать. На подводе, с двумя конвоирами, он был отправлен в тюрьму. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.
В один воскресный день в местечке Сосмакен был церковный праздник и ярмарка. Предполагался большой съезд окрестных крестьян и я получил распоряжение отправить туда взвод драгун. Ради развлечения, я поехал туда со взводом сам, а в Тальсене оставил бывшего со мною вахмистра эскадрона, сверхсрочного служащего, имевшего уже на рукаве за это два шеврона, — на которого мог вполне положиться.
Был чудный солнечный день и, подходя на рысях к Сосмакену, мы увидели красивую картину: празднично разодетую громадную толпу народа, вышедшего на окраину местечка.
Сначала я не мог понять, что сие означает. Даже мои драгуны насторожились и повытаскивали нагайки, которые они понаделали себе еще в Риге, от нечего делать, на фабрике Проводник.
Я перевел взвод на шаг и медленно стал подходить к толпе. Но при нашем приближении народ стал кричать «Ура!»
Мужчины бросали вверх шапки, а женщины махали разноцветными платками. Оказалось, что местные жители никогда еще не видели кавалерию. И, узнавши от пастора об ее прибытии, высыпали нас встречать и приветствовать. Праздник сошел благополучно и порядок нигде нарушен не был.
Сидя за обеденным столом в доме пастора, я был вызван к телефону. Говорил Командир дивизиона, который приказал мне немедля идти в Донданген и выяснить, что там происходит у поручика Королева.
Почти целый полуостров Донданген, северная оконечность Курляндской губернии, принадлежал барону Остен Сакену. Это было громадное майоратное имение в 80 тысяч десятин земли, из коих 33 тысячи десятин было одного леса. Громадный трехэтажный замок, формой четырехугольнику, имел внутри большой двор. Внизу были всевозможные службы, во втором этаже апартаменты барона, а третий предназначался исключительно для приезжих гостей.
В Курляндии сельских поселений не было, какие имелись в большей части России. Каждая усадьба представляла там отдельный хутор. Латыши были, в сравнении с нашими крестьянами, много культурней. Почти все были грамотны и в каждом доме вы могли найти газеты.
Остен-Сакен, несмотря на огромное богатство, был очень скуп и мелочен. Рассказывали, что с майоратного имения, перешедшего к нему, как старшему в роде, он не давал ни копейки своему родному брату, который бедствовал и служил мелким чиновником в Митаве.
Латыши его ненавидели. Достаточно было, чтобы один из них взял из его леса, хотя-бы, ветку, как он тащил его в суд. Поражало и нас, русских людей, его скотское с ними обращение. Я сам видел, будучи у него в кабинете, как входивший крестьянин становился на колени и затем полз на них, чтобы поцеловать у него руку. Неудивительно поэтому, что революционеры избрали, для своих первоначальных экспериментов Курляндию.
Когда я прибыл в имение Донданген, то застал там такую обстановку. Тося Королев забаррикадировался в замке: ввел во двор полуэскадрон, сделал запасы продовольствия и фуража, а сам, будучи в натянутых отношениях с владельцами, сидел у себя безвыходно в комнате и попивал, чему способствовал управляющий имением, снабжавший его с винокуренного завода спиртом.