Интересный, остроумный собеседник, Оболешев был автором многих стихов и экспромтов. Вспоминаю, как на обеде в Офицерском собрании, на котором были и дамы, устроенном полком, по случаю приезда в Волковишки Варшавского Архиепископа (если не ошибаюсь Николая), он сказал речь и закончил ее стихами:
Из-за женщины из рая был изгнан Адам,
А за здешних дам — я рай отдам!
Владыка Николай показал ему кулак и также ответил в рифму:
А я тебе задам!
Приехал он как-то к нам в Либаву, и почему-то один, без адъютанта. После произведенного инспекторского смотра, обращается к командиру полка и говорит: «А я хочу похитить вашего адъютанта». Так я с ним и проездил несколько дней по частям нашей дивизии, разбросанных тогда по Курляндской губернии. В дороге он все время забавлял меня анекдотами и беспрерывной декламацией своих интересных стихов.
После Оболешева, начальником дивизии был назначен генерал-лейтенант Шейдеман, будущий Командир 2 арм. корпуса и затем Командующий 2 армией. Это был блестящий во всех отношениях генерал.
Во время инспекторского смотра, проверяя письмоводство полковой канцелярии, он приказал мне показать ему журнал взысканий, налагаемых на офицеров. Журнал этот хранился в несгораемом ящике и взыскания обычно записывались собственноручно полковым адъютантом. Но я этого не делал, поручая писарю, и только скреплял своею подписью.
Заметив сразу, что записи сделаны рукою писаря, Шейдеман меня спросил: почему я не делаю это, как полагается, сам, а поручаю писарю? На что я ему ответил, что, согласно Письмоводству Военного Ведомства, там не сказано, что запись делается полковым адъютантом, а только скрепляется его подписью. «А ну-ка покажите мне письмоводство», сказал генерал.
Прочтя внимательно параграф этого положения и видя, что я прав, он вернул мне книжку и ничего не сказал. «Ну, и попадет же мне теперь», подумал я, — «на орехи».
И, читая потом, после Инспекторского смотра, приказ по дивизии, я не поверил своим глазам. Наш полк был поставлен на первом месте… И, между прочим, было сказано: «Делопроизводство хозяйственной части полковой канцелярии ведется образцово, также в полном порядке и письмоводство строевой части. Полковой адъютант дает толковые и ясные ответы».
Да, были справедливые люди, и даже генералы, в наше время.
В Ковно я впервые начал писать в единственной, издававшейся там, газете «Ковенский Телеграф», как театральный рецензент. В то-же время я был агентом «Российского Телеграфного Агентства» до самого его закрытия.
За каждую телеграмму агентство платило 3 рубля и возвращало телеграфные расходы. Но гонорар поучал только тот из агентов, чья телеграмма получалась в Петербурге первой. Я был в добрых отношениях с Ковенским полицмейстером Доливо-Добровольским, который все городские события немедля сообщал мне по телефону. Потому, два другие агента, бывшие в Ковно, запаздывали.
Любопытно, когда я сделался агентом, то Ковенский губернатор Веревкин сделал мне первый визит. Это меня удивило, но потом я понял, как много зависело от агента изобразить событие в том или ином виде. Ведь вашу телеграмму читала вся Россия.
Как либерал, Веревкин пользовался симпатиями у горожан. Бывший Преображенец, он был командиром того батальона, в котором Наследник, будущий Император Николай II, командовал ротой.
В Ковно стоял первый полк нашей дивизии, Новороссийские драгуны. Я часто бывал у них в собрании. Сошелся со многими своими сверстниками. Большим моим другом был адъютант полка поручик Хакольский, который все уговаривал меня перейти к ним в полк. Соблазн был большой жить в губернском городе, но и расстаться со своим полком не хотелось. К нему я привык, сжился с ним, занимал уже известное положение, и я отказался.
Время пролетело быстро. Вернулся, откомандовав эскадроном, капитан Савельев и мне надо было возвращаться в полк.
Заканчивая свою ковенскую «эпопею», не могу не сказать несколько слов о Викторе Захарьевиче Савельеве. Прекрасный офицер генерального штаба, он окончил еще и Офицерскую кавалерийскую школу. Был блестящим кавалеристом, что и доказал в Великую войну.
Командуя Бугскими уланами, он атаковал в конном строю австрийскую пехоту. Атака эта увенчалась полным успехом. И Савельев, в чине полковника, получил Георгиевский крест 3 степени на шею, редкую награду при таком чине.
СНОВА В ПОЛКУ
Вернувшись из Ковно в Александровский штаб, я снова был назначен полковым адъютантом. Застал я здесь уже нового Командира полка полковника тер Асатурова. Полковник Косов был произведен в генералы и назначен в Москву Командиром 2 бригады I кавалерийской дивизии. Затем он был дежурным генералом штаба Московского военного округа и Забайкальским военным губернатором.
Не могу не помянуть добрым словом своего первого командира полка. Полковник Косов был блестящим командиром, поднявшим полк на небывалую до сего высоту. Работать с ним было одно удовольствие: он предоставлял мне полную самостоятельность, но в тоже время, когда следовало, указывал, как молодому офицеру, на мои ошибки.
Опять потекла скучная, однообразная, полковая жизнь. Утром канцелярия, потом обед в собрании: водка, старые анекдоты. Затем часа два сна. После опять та-же канцелярия, а вечером игра на биллиарде и в винт. И так каждый день…
Жил я на квартире вместе со своим другом Володей Князевым, однокашником по училищу. Ни к одной из партий в полку мы с ним не принадлежали, хотя и делались попытки нас туда залучить. Сидели большей частью дома или в собрании.
Единственным нашим большим развлечением была поездка за границу, куда мы ездили с легитимационными билетами. Эти билеты выдавал Начальник уезда, но я, как полковой адъютант, получал от него их сразу целый кочан и выдавал затем, уж сам, офицерам полка. Эти билеты давали право на поездку в глубь страны только на 20 километров, но мы ездили с ними и дальше.
В пограничный городок Ейдкунен ходили в офицерской форме. Пили чудесное немецкое пиво, которое и к нам в собрание доставлялось прямо из Мюнхена. Посещали рестораны и магазины. Покупали всякие разности: швейцарский сыр, шоколад, сигары. Запасались свежим номером, запрещенного тогда в России, журнала «Возрождение». И все это переносили чрез границу контрабандным путем. Лучше всего для этого служила николаевская шинель: закалывались французской булавкой рукава, куда и опускались, как в мешки, все покупки. Таможенные чиновники отлично все это знали, но не придирались, считая, что проносим мы не для продажи, а только для своего личного потребления.
Наши полковые дамы также проносили, в тайниках своего дамского туалета, всякую разность. А одна подполковница, по прозвищу «гитара», умудрилась даже, как говорили, пронести целое кавалерийское седло.
Но дальше Эйдкунена ездить уже в военном не рекомендовалось. Поэтому мы переодевались в штатское, а поверх надевали николаевские шинели. Князев, как Начальник нестроевой команды, приказывал подать полковую тройку. До границы было недалеко и в час с небольшим, мы были уже в Вержболово. Здесь переходили с легитимационными билетами в Эйдкунен. На вокзале оставляли сторожу немцу свои николаевские шинели, садились в экспресс и через 2 часа были в Кенигсберге.
Это уж был главный город Восточной Пруссии с разнообразными развлечениями и увеселениями. Обычно поезд приходил вечером и мы, остановившись в первоклассном отеле, и приведя себя в порядок, сразу отправлялись в театр варьете.
Любое место в огромном зале этого театра стоило дев марки. Столиков, как обычно в наших шантанах, не было. Были, как в театре, ряды кресел, но за спинками их имелись полочки, на которые вы ставили кружки с пивом или еду, все время раз косимую кельнерами.
Разнообразная программа шла безперерывно. Тут были первоклассные номера: концертные, шантанные и даже цирковые. Немцы пили много пива и так дымили своими сигарами, что мы с Володей Князевым не выдерживали этого запаха и ехали в более злачные места, где увлекались тогда двумя венками, считая потом, что нет лучшей женщины в мире, как венка.
На другой день в гостинице, с просонья утром слышали как кто-то осторожно стучал в дверь нашего номера. Входил какой-то шпик и вежливо нас предупреждал. Полиции известно, что мы русские офицеры. И, во избежание могущих быть недоразумений, нам следует явиться коменданту города.
Мы ехали в Комендатуру и, никому не являясь, расписывались в какой-то толстой книге. Тем дело и кончалось. Оказывалось, что немецкий жандарм на станции Ейдкунен, хорошо меня знавший, сообщал немедля по телефону в Кенигсберг о нашем туда отъезде.
По возвращении из штаба дивизии в полк, где я хорошо прошел штабную учебу, попробовал было переучить старшего полкового писаря на новый лад. Но старик Катиба, прослуживший на сверхсрочной службе свыше 30 лет, никак не мог отделаться от старых привычек. Так я не мог никак заставить его не писать совершенно ненужные, лишние слова: «от» такого-то числа, «за» № таким-то и пр.
Командир полка и все офицеры относились к Катибе с большим уважением и обращались к нему на вы. Когда Катибе исполнилось 35 лет сверхсрочной службы, офицеры поднесли ему золотые часы и чествовали обедом. В,1914 году он был настолько поклонного возраста, что не мог выступить в поход, а уехал доживать свои дни к себе на родину.
В нашем полку известными скакунами были ротмистр Белокопытов, поручики Гейтих и барон Драхенфельс.
В начале сезона происходили дивизионные скачки, в которых участвовали только офицеры своей дивизии. Я из за своего веса и роста не скакал, но любил скачки. Покупал с поручиком Летюхиным лошадей, на которых скакал Драхенфельс. Он, можно сказать, вырос на конюшне своего дяди барона Гейкинга, известного спортсмена. А потому был прекрасным ездоком, скакавшим еще раньше, до своего офицерства в Риге. Почти все дивизионные призы доставались Смоленцам.