В этот критический момент Ренненкампф отдал приказание: во чтобы то ни стало перейти в контр-атаку. И все дивизии, получив такое приказание, перешли в контр-атаку.
Немецкие батареи на открытых позициях были расстреляны огнем наших батарей, немецкие цепи остановлены соединенными усилиями нашей пехоты и артиллерии. Местами у немцев возникла паника. А к вечеру оказалось, что все их дивизии были обессилены и принуждены к поспешному отходу.
Разгром немцев был настолько велик, что генерал Ренненкампф телеграфировал начальству: «Разбил и победоносно гоню».
Армия Притвица отходила с такой поспешностью, что войска наши вскоре потеряли с ней всякую связь.
Посланный ген. Ренненкампфом на место боя, для организации сбора, брошенного немцами, оружия и уборки убитых, я видел потрясающие картины: целые цепи немцев, скошенных, как рожь, огнем артиллерийских батарей. А в одном месте: настоящее кладбище смерти. Это была расстрелянная, выехавшая на открытую позицию и еще не успевшая сняться с передков, — целая немецкая батарея. Стреляли по ней 2 батареи 27 артиллерийской бригады подполковника Аноева и Шилова, Георгиевских кавалеров Русско-Японской войны. В речке было много брошенных винтовок и пулеметов.
Через несколько дней, после этого сражения, Штаб армии, покинув наконец вагоны, перешел в гор. Инстербург. Командир эскадрона укатил с Командующим армией на автомобиле, а мне, как старшему офицеру, приказано было вести, туда-же, эскадрон.
Полевой эскадрон, укомплектованный в большинстве запасными унтер-офицерами гвардейских кавалерийских полков, уроженцев Литвы и Прибалтики, прекрасными лошадьми Литовских помещиков и одетый во все новое, — выглядел красиво и внушительно. Мне попалась светло рыжая кобыла, имевшая видимо прекрасный аттестат, с красивой звездинкой на лбу. Стать ее, грудь и ноги, чуткая послушность поводу и вся повадка говорили о том, что лошадь была выезжена и находилась в хороших руках. Особенно легко шла на поводу и была в меру горяча. Проездил я на ней всю войну.
После Эйдкунена, пограничного городка, все сразу, в сравнении с нашей Литвой, изменилось: дороги лучше и прямее, сады, поля и огороды обработаны с любовью. Домики, дворы и церкви блестели, точно только что помыты и покрашены. Отдельные усадьбы красовались, как на картинке…
Но, входя в немецкие селения мы обнаруживали, что они пусты, точно только что сегодня вымерли. Во дворах мирно стоят коровы, на склонах холмика пасутся овцы. Ворота и двери не заперты. Ходят куры и свиньи. В светло голубом пруду беспечно плавают утки и гуси.
В сторону от шоссе, около станции Тракенен увидели молодняк, лошадей Тракенского конного завода, выпущенный в поле. Удалось поймать 3-ех двухлеток, которых привели затем с собой в Россию.
В Гумбинене для ночлега мои квартирьеры выбрали опустевшие казармы немецких улан. Мне была отведена офицерская квартира одного лейтенанта. Когда я вошел в нее, я был поражен: мирно тикали часы на опрятно прибранной шифоньерке. Кровать была застлана чистыми простынями и приготовлена ко сну, а на ночном столике стоял в рамке портрет самого Кайзера, с собственноручной его подписью владельцу квартиры.
На обеденном столе был поднос с приготовленным кофе, сахарницей и печеньем. Казалось, что вот сейчас войдет хозяин квартиры и мне придется извиниться перед ним за самовольное вторжение.
Спал я эту ночь в прекрасной, мягкой постеле немецкого лейтенанта и при том спокойно. Ибо было очевидно, что паника охватила Восточную Пруссию и не только войска. Все мирное население, почти, поголовно побросало свои дома, хозяйства и поместья.
На другой день, эскадрон был уже в Инстербурге. Командующий армией расположился в одной из лучших гостиниц города, где был также и отдел Генерал-квартирмейстера Штаба армии.
В одно из моих дежурств по Штабу армии, когда я обходил район занятый Штабом армии, у одной небольшой гостиницы, примыкавшей вплотную на задней улице к зданию, где помещался Командующий армией, на крыльце сидела седая, грязно одетая, старуха. Это мне показалось подозрительным и я решил войти в гостиницу.
Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, я обнаружил, что гостиница пуста. Попал я в коридор, с одной и другой стороны которого были двери, ведущие в номера. В коридоре чувствовался запах гари. Желая узнать, где горит, я стал открывать двери в номера. Вдруг, из одной комнаты, мне к глаза ударило облако дыма, сразу им заволокло весь коридор и я не стал ничего видеть.
Ощупью по стенке начал я искать дверь, ведущую на лестницу. Пока ее нашел, все время попадал, открывая двери в номера. Сознаюсь, ощущение было не из приятных. В конце концов, вышел на лестницу и выскочил на улицу. Старуха, конечно, исчезла.
Прибывшие по тревоге пожарные, быстро справились с огнем. Очагом был подожженный матрац. Не было сомнения, что немцы выселили всех из гостиницы и устроили поджог, рассчитывая на пожар гостиницы, где помещался Командующий армией. Что, очевидно, нужно было для ориентировки летчиков.
Вообще же, с немцами надо было быть всегда на чеку. Всюду, где только было возможно, нам старались устроить ловушку. Это подтвердил следующий случай.
Через несколько дней, после того как штаб Перешел в Инстербург, в городе прекратилась подача воды. Комендант штаб-квартиры Штаба армии, подполковник Сергеев, желая исполнить приказание генерала Ренненкампфа: «наладить во что-бы ни стало подачу воды», принимал к тому все зависящие от него меры. Немцы упорно твердили, что исправить повреждение не могут, т. к. у них нет сейчас для этого подходящего специалиста.
Узнав от кого-то, что таковой мастер имеется, Сергеев приказал привести его к нему. А затем, посадив на автомобиль меня, поручика Далл Орсо и немца, Сергеев отправился с нами на окраину города, где было водопроводное здание. Здесь, подойдя к водоподъемной башне, он приказал мне и поручику Далл Орсо остаться внизу, а сам с немцем поднялся на верх башни.
Прошло минут десять, как вдруг раздался сильный взрыв. Мы бросились наверх и увидели раненых под. Сергеева и немца. После оказания первой медицинской помощи на месте, их перевезли в госпиталь.
Тяжело раненый в ноги и потерявший кисть правой руки, пол. Сергеев был эвакуирован для лечения в Россию и вернулся в штаб только через несколько месяцев. А немец был ранен смертельно и к вечеру скончался.
Вероятно, немцы отлично знали, что на место повреждения был заложен пироксилиновый патрон и не решались делать исправление. Ибо вскоре, после взрыва, водопровод начал исправно действовать.
Полевой эскадрон помещался в громадных артиллерийских немецких казармах. Офицеры эскадрона и наши 4-ре вольноопределяющихся жили в офицерском собрании, бывшем при этих казармах. В собрании находился прекрасный винный погреб, взятый по приказанию Командующего армией, на учет. Ключ от него находился у меня. Вероятно, этот погреб и притягивал к нам многих штабных офицеров, заходивших посидеть у нас, вечерком, за стаканом доброго вина.
В связи с этим погребом, вспоминается, как ген. Ренненкампф прекратил пьянство среди солдат. Это было в первые дни стоянки Штаба армии в Вержболово.
Солдаты охранных двух рот и других частей, бывших при Штабе армии, начали отлучаться в пограничный немецкий городок Эйдкунен, где отыскивали винные погреба, проникали в них и напивались. Пьяными возвращались в свои части с бутылками и спаивали других.
Несмотря на строгие меры, принятые Комендантом штаб-квартиры, пьянство не прекращалось. К погребам были поставлены караулы, но и караульные лежали замертво. Тогда Ренненкампф приказал расстрелять, без суда собственной властью, двух унтер-офицеров из охраной роты пои Штабе армии, бывших в карауле и напившихся пьяными. Приказ был приведен в исполнение, в присутствии всех частей, бывших при Штабе, — и пьянство сразу прекратилось.
Из Инстербурга я был послан Дежурным генералом Штаба армии, с секретным поручением Заведующему типографией штаба, в гор. Вильно, которая там оставалась. Приехав и исполнив поручение, я зашел в газ. «Виленский Вестник» проведать своих друзей. Редактор В. В. Теплов познакомил меня с молодым студентом, сотрудником газ. «Новое Время», И. М. Каллиниковым и просил меня взять его с собой на фронт, куда он стремится попасть.
На другой день я с Каллиниковым выехал в Инстербург, куда мы добрались с большим трудом, т. к. уже началась эвакуация этого города. Каллиникову так понравилось на фронте, что он поступил вольноопределяющимся в полк и впоследствии, за боевые отличия, был произведен в офицеры.
После окончания Белой борьбы и эвакуации армии в Константинополь, Каллиников переезжает в Болгарию, где в Софии издает газету «Русь». Монархист по своим политическим убеждениям, он был ненавистен большевикам и в 20-тых годах, подосланный ими убийца, выстрелом через окно, убил его наповал.
Много сочувственных писем получила в то время редакция «Руси». Всех их я уже не помню, но письмо известного писателя Александра Амфитеатрова сохранил. Вот оно:
Сегодня «Русь» пришла в траурной рамке и с портретом покойного И. М. Каллиникова. Я не знал И. М. и, судя по некрологу, мы держались весьма различных политических убеждений и очень разные пожелания и мечты питали для чаемого возрождения России. Но не могу, нечестным почитал бы я не выразить своего негодования по поводу убийства И. М. Каллиникова. Искренно сочувствую Вашей потере.
Не одни монархисты, но эмигранты всех направлений и фракций должны сомкнуться в осуждении этого отвратительного преступления и в дружном против него протесте. Монархист ли, республиканец ли, социалист ли той или другой не коммунистической группировки, все мы равны в несчастий изгнания, все одинаково ограблены и материально, и морально разбоем захватчиков, похоронивших великую покойницу Россию под гноем и грязью своего СССР.
Свобода протестующего слова — единственное, что осталось у нас, измученных и нищих, русских писателей, лишенных родины за то, что не хотели поклониться большевицкому зверю и принять на себя печать звериную. Но вот зверь, неумолимый и наглый, даже и в чужой стране подкрадывается к русскому журналисту, чтобы и в последнем убежище отнять у него последнее достояние и оружие. А, так как оно отъемлется только с жизнью, то похищает и жизнь.