ные. Сбор был приличный и мы не прогорели.
Спектакль прошел гладко и у болгар имел определенный успех. Очень понравилась в «Медведе» в роли помещицы (если память мне не изменяет) г-жа Махина. Блестяще играл помещика Смирнова в «Медведе», одну из лучших своих ролей, Бестужев. Также он был очень хорош в роли коммивояжера в «Тонкой психологии».
Но со мной приключилось несчастие. После спектакля, будучи на сцене, я провалился в открытый люк. К счастью задержался на, согнутой в колене, правой ноге. Иначе, сорвись я вниз, было-бы плохо. Но весь удар пришелся на колено, которое сильно распухло. Знахарка — болгарка уложила меня в постель и мне пришлось проваляться в ней 3 недели.
Спектаклей больше не состоялось. А Фелиповская и Бестужев уехали в Софию.
В СОФИИ
В Бургасе делать было нечего. И я также, после своей болезни уехал в Софию. Вскоре туда-же из Константинополя приехала Пионтковская со Смирновым. Оказалось, что оперетку в «Буффе» пришлось прекратить. Надгробной плитою оказался прозаический подоходный налог.
Турецкие чиновники, ведающие налогами, пользовавшиеся ежедневным широким гостеприимством, все время уверяли Смирнова, что подоходный налог — лишь буква закона и что платить в турецкую казну ничего не придется.
И вот, в одно утро, Пионтковская, как владелица предприятия, получила повестку с требованием в кратчайший срок уплатить налог в размере нескольких тысяч лир. А за неплатеж — пожалуйте в тюрьму. Конечно, платить такие деньги Смирнов не собирался, и с Пионтковской поспешил покинуть берега Босфора.
В Софии Смирнов решил прежде всего открыть водочный завод. Он привлек и меня к этому делу: поручил найти подходящее помещение, разыскать мастера, который мог-бы сделать специальные колонки, через которые пропускают для очистки спирт, заказать бутылки и пр. хозяйственные поручения. В конечном итоге завод открыли и я служил на нем администратором.
Дела завода шли хорошо. В то время в Болгарии были целые Добровольческие части — водочкой не брезгали. Да и Болгары вошли во вкус. А потому нашелся один покупатель, предложил хорошую цену и Смирнов продал завод Стоилову, племяннику министра земледелия Турлакова, в правительстве Стамбулийского.
Кроме того, Смирнову удалось продать еще право на производство водки, под фирмой «Петр Смирнов и сын», на Белград, Варшаву и Париж.
Тогда, ликвидировав в Софии все дела, он уехал во Францию.
А. Н. БЕСТУЖЕВ
Вскоре, после моего приезда в Софию, там скончался 12 апреля 1922 года, мой давнишний друг, известный драматический артист, Александр Николаевич Бестужев.
Имя его хорошо было известно всей театральной Москве не только как актера, прослужившего подряд много лет у Корша, но и как постоянного и энергичного конферансье, выступавшего в дни Великой войны с Германией в различных представлениях по сбору пожертвований артистами для армии.
В дни гражданской войны Бестужев служил в Одессе, в Городском театре, а затем, с эвакуацией Одессы, попал в Севастополь, где руководил театром «Ренессанс».
Здесь на чужбине, его настигла тяжелая болезнь. Он сошел с ума и попал в больницу, где, не приходя в сознание, скоро умер в палате душевно-больных.
Артистическая семья и я проводили Бестужева в последней путь. Мир душе этого несчастного человека и настоящего русского актера…
В. П. СМИРНОВ
Владимир Петрович Смирнов был сын владельца водочного завода «Петр Смирнов и сын» у Чугунного моста в Москве. После своей смерти, отец его оставил наследство в 10 миллионов рублей, разделив его поровну между тремя сыновьями. Так Владимир Смирнов — стал миллионером.
Первым браком он был женат на сестре известной опереточной актрисы Никитиной (жене Блюменталь-Тамарина), а вторым — на опереточной примадонне Валентине Пионтковской.
Когда я с ним познакомился, во время войны в Варшаве, от его миллионов уже почти ничего не осталось. Ухлопал он их на постоянную помощь Блюменталь-Тамарину, на бриллианты по 40 каратов для Пионтковской, но, главным образом, на держание антреприз: «Оперетта Валентины Пионтковской», где все делал с широким купеческим размахом. Для примера опишу один такой спектакль.
За несколько лет до первой Великой войны была в С-Петербургском театре «Пассаж» оперетка Валентины Пионтковской. Но все хорошо знали, что антрепризу эту держала фактически не она, а ее муж В. Смирнов. Тогда он был еще с хорошими деньгами и потому бенефис своей жены, в который впервые шла в Петербурге новая оперетка Франца Легара «Ева» («Фабричная Работница»), решил обставить с большой «помпой».
Для этой цели был выписан в Петербург из за границы Легар, который сам дирижировал в этот вечер своей опереткой. И, вызванный затем всем театром и артистами на сцену, получил в подношение от Пионтковской лиру из настоящего золота. А самой виновнице торжества была подведена от Смирнова не бутафорская, а живая, вся украшенная цветами, белая лошадь… Конечно, после спектакля, состоялся лукулловский ужин, на котором был Легар, почти вся труппа, пресса и много других приглашенных. Шампанское «лилось рекой».
Режиссировал спектакль Николай Северский, а партнером Пионтковской был Михаил Дальский. Он получил в подарок от Легара его фотографию с собственноручной надписью: «Моему лучшему Октаву от Франца Легара».
Владимир Смирнов был очень даровит: прекрасно пел романсы, хорошо играл и сам себе аккомпанировал на гитаре, что ему затем пригодилось в беженстве. Недурно писал стихи. Особенно он любил писать в стихах письма. Его поэзии у меня нет, но сохранилось ответное письмо быв. сотрудника «Нового Времени», интересного, остроумного собеседника, автора вдохновенных экспромтов, Кости Шумлевича, когда Смирнов написал ему в стихах письмо в Белград. Привожу ответ Шумлевича полностью:
Ну, скажу Тебе, старик:
Прямо ткнул меня в тупик.
И на кой Ты это прах
Пишешь мне письмо в стихах!
Ведь, теперь вслед за Тобою,
Той-же самою стопою,
Должен я напречь свой дар.
Кто-ж заплатит гонорар?
А писать стихи бесплатно
Это очень неприятно
И для этого я стар!..
Что сказать? Тружусь я рьяно —
Я к труду привык давно! —
А живу довольно пьяно,
Хоть напитки здесь дермо.
Пережевывая жвачку,
Тянешь «серпску коковачку»
И, мечтая о России,
Выпиваешь тьму «ракии».
Русской доброй водки нет,
Как изделия Смирнова,
Здесь Самсонов есть и Цвет,
Но, ведь, плохо все, что ново!
Все испортилось кругом,
Род людской, как-будто, вымер,
Так не будь-же сапогом,
Открывай завод, Владимир!
Приезжай-ка к нам, в Белград,
Здесь дела пойдут большие.
Буду счастлив от души я,
Алкогольный мой собрат!
А Пионтковской Валентине
Передай ты мой привет,
А с приветом и совет:
Нам, в житейской паутине,
Забывать друзей не след!
Я ее ценил всех выше
Из подлунных Валентин!
А она… Довольно! Тише!
Твой Шумлевич Константин.
В Софии Пионтковская сошлась с Польским посланником в Болгарии (быв. раньше в Константинополе) Борановским и разошлась со Смирновым. Это главным образом и побудило его продать завод и уехать в Францию, где он вскоре, в Ницце, женился на писательнице и поэтессе Т. А. Макшевой.
После женитьбы, деньги скоро, видимо, были прожиты. Из-за судебного процесса с Пионтковской и сыном, прекратилось получение процентов от дохода из Белграда, Варшавы и Парижа. И, бывшему миллионеру, пришлось петь в ресторане.
Уже здесь в Америке, незадолго до его смерти, я получил ст него карточку, на которой он снят в Боярском костюме, с его подписью: «Петя видишь — я пою!»
В РУССЕ
После того, как завод перешел в Болгарские руки, я с женой уехал в гор. Руссе (Рущук) на Дунае. Там получил место управляющего Картонажной фабрики, принадлежавшей болгарам, братьям Ионковым.
Один из братьев, подполковник, был Градоначальником в Руссе, а другие два имели контору и магазин, где все время и сидели. Поэтому им нужен был человек, которому они могли-бы доверить фабрику.
Фабрика эта производила главным образом папиросные коробки, имея на них заказы от табачных фабрик. Машины только нарезали материал, который затем выдавался на руки работницам, клеившим их у себя на дому. Фабрика была, на окраине города, в турецком районе (махле), и рабочие все были турки и турчанки, ходившие тогда еще с чадрою на лице.
Я жил у Ионковых, имея, кроме жалованья, в своем распоряжении целый флигель. Братья Ионковы были руссофилы, Принадлежа к старшему поколению, преимущественно русских воспитанников. Болгарская же молодежь была — германофилами и мы русские у них любовью не пользовались.
Жилось нам в Руссе не плохо. Дешевизна, изобилие продуктов, особенно зелени, климат, красавец Дунай — все это напоминало мне мой родной Николаев.
Невдалеке от города была Бельгийская Сахарная фабрика, где работало немало русских. Вспоминаю химика Тарасевича и полковника Гриненко. Все служившие были хорошо там обставлены. Имели помещения, а семейные отдельные домики, из которых около фабрики вырос целый городок.
В городе была русая церковь, представительство русского Красного Креста, при коем было помещение для собраний и лекций, а также столовая. Несколько русских магазинов.
Так, быв. Генерал-квартирмейстер при Врангеле, Коновалов имел колбасную фабрику и магазин с русскими армянами Бароновым и Узуновым. Один шутник по этому поводу сказал:
Для колбас коней не валят
Генералы рыб не вялят
Роль иная генералов
Что-же мыслит Коновалов?
Дела этой фабрики шли очень хорошо, но только до тех пор пока Баронов не открыл самостоятельно и, не начал конкурировать со своими бывшими компаньонами.