ля съемок.
В то время Абель-Ганц ставил грандиозную картину «Конец Света». Съемки происходили больше 3-х месяцев и я неизменно в них участвовал. Где мы только не снимались. Платили хорошо и я так вошел во вкус, что с легкой руки Осипова, стал заправским фигурантом. А в картине «Орленок» получил даже маленькую (бессловесную) роль. Специально на меня шили костюм и, вместо обычных 50–60 франков, которые получали статисты за день съемок, я получил — 150.
Вспоминаю, как раз в картине «Московские Ночи», которую ставил Грановский, с участием Гарри Бауер и Чарлз Бойэ, полковнику Колотинскому было поручено набрать и составить целую роту (4 взвода) солдат. Он устроил и меня своим помощником.
Много мне пришлось повозиться, чтобы найти такую уйму народа. Попали в эту роту, конечно, и лица не имевшие никакого представления о пехотном строе. И нам стоило большого труда, чтобы их одеть, пригнать на них амуницию и обучить маршировке.
Была построена целая улица Москвы, в конце которой — один из подмосковных дворцов. Ходил народ, шныряли торговцы и ездил русский извозчик. Роту вел, уходивший на фронт, офицер-жених (Бойэ), а на балконе дворца его провожала невеста.
Мы с Колотинским в съемке не участвовали, а стояли в стороне и только, каждый раз, когда рота возвращалась, мы ее осматривали и снова пускали по улице. Вдруг Грановский начал махать в нашу сторону и звать кого-то. Я никак не мог предполагать, что это относится ко мне. Я был одет в обыкновенный коричневый костюм с соломенной шляпой (канотье) на голове.
Но Колотинский мне говорит: «Да это он вас зовет, идите». Я подошел к Грановскому. Перед ним стоял извозчик, а на нем сидели: дама с кавалером. «Садитесь вместо него», сказал мне Грановский.
Я сел с какой-то француженкой, кринолин которой занимал чуть-ли не целое сиденье, и начал с ней кататься взад и вперед по улице Москвы, т. к. эта сцена снималась несколько раз. Обидно было только одно: мне не заплатили за это ничего лишнего.
Но, к сожалению, скоро мы лишились этого заработка. По ходатайству Союза французских фигурантов, Министерство труда запретило сниматься всем иностранцам, а в том числе, конечно, и нам русским.
Как-то меня, когда я занимался комиссионными делами, познакомили с бывшей актрисой Императорского Александрийского театра старухой Святополк-Мирской. Она только что вернулась тогда из Америки, где читала лекции. Завязала, благодаря этому, знакомства и умудрилась достать у какой-то американки 5000 долларов на дело своей племянницы Н. П. Горемыкиной, жены сына бывшего министра И. Л. Горемыкина.
Горемыкина была тогда вдовой и жила со своим сыном без всякого дела в Париже, сильно нуждаясь.
Все это мне рассказала Святополк-Мирская и прибавила, что она решила дать эти деньги Горемыкиной, но с тем условием, чтобы она открыла столовую. Просила меня найти для этого помещение и вообще помочь ей в этом деле.
Чувствуя, что из этой затеи ничего путного не получится, я не советовал Мирской открывать столовую, а употребить эти деньги на что-либо другое, что может сулить успех. Но она была непреклонна, уверяя, что Горемыкина умеет хорошо готовить и она чувствует, что это дело у нее пойдет.
Прежде всего, я начал искать для этой цели квартиру. Обратился к своему знакомому капитану Машкоуцяну, быв. командиру автомобильной роты. Его отец богатый человек, давно уже живший в Париже, инженер, строил тогда там дома. И один новый дом дал в управление сыну.
В этом доме, невдалеке от Шан де Марс, Горемыкина и сняла хорошую квартиру, во 2-м этаже, где и открыла столовую. А так как она всецело была занята кухней, то мне пришлось все остальное взять на себя.
Благодаря широкому знакомству, которое имела Горемыкина, у нас заказывали обеды многие объединения. Всегда устраивали Правоведы (муж Горемыкиной был правовед), л. гв. Измайловцы, л. гв. Драгуны, Белорусские гусары, при чем приходил их быв. командир, генерал Миллер, и сам составлял меню обеда.
Но на эти, сравнительно редкие, заказы существовать столовая не могла. Еще бывала публика в воскресные дни, а в будни, во время обеда, было всего 2–3 человека. Конечно, это дело не пошло и столовую пришлось закрыть.
Вспоминаю, что у нас в столовой ежедневно обедал известный особенно на юге России, оперный артист бас Цесевич. Он мне рассказал о том казусе, который с ним произошел в опере.
В то время князь Церетелли организовал в Париже в театре «Опера Комик» русские оперные спектакли с участием Шаляпина. Кроме него, в составе антрепризы были: г-жи Лисичкина, Садовен, Давыдова, г. г. Поземковский, Юренев и другие.
Для открытия шла опера «Князь Игорь». Шаляпин пел князя Галицкого, а на роль Кончака был выписан, специально из Италии, Цесевич. Это не особенно понравилось Шаляпину. Сплелась интрига, в которой участвовал дирижер оперы, — и Цесевича «провалили» на спектакле.
На втором спектакле Шаляпин пел уже и Кончака, т. е. две партии. А Цесевичу, не солоно хлебавши, пришлось вернуться в Италию.
В Париже я состоял членом русской секции Союза французских комбатанов, председателем коей был генерал Эрделли, а секретарем — полковник Колотинский. Мы имели французскую карточку Союза, которая давала иногда некоторые преимущества. Так я всегда пользовался ею, когда мне надо было пройти где-либо вне очереди. Вынешь ее, бывало, покажешь полисмену, он возьмет под козырек, и пропустит без очереди.
Ежегодно Союз устраивал бал-концерт. И неизменно, по старой ялтинской памяти, всю его организацию Колотинский поручал мне. Месяца за три я начинал уже эту работу. Прежде всего собирал пожертвования для лотереи. Жертвовали охотно и среди выигрышей было не мало ценных предметов.
Затем обходил все русские рестораны, которые никогда не отказывали пожертвовать в этот вечер какое-нибудь блюдо. Особенно в этом отношении шли на встречу, владелец «Большого Московского Эрмитажа», Рыжиков и, другой маг и чародей сложного ресторанного искусства, Корнилов. Он любил сам привезти свое поварское изделие, всегда громадное блюдо, а также занять, со своими подручными, ложу и пить шампанское. Это был лучший клиент.
Буфет у нас всегда ломился от всевозможных яств и торговал на славу.
Что-же касается артистической программы, то, не хвалясь, могу сказать, — всегда она была исключительной. А главное ничего не стоила. В нашем Союзе были известные артисты и музыканты. Но и все другие артисты и музыканты, без исключения, участвовали даром. Даже известные французские артисты, не представляли в этом отношении исключения.
И, сравнивая теперешние Нью Иоркские балы-концерты с нашими, разных здешних организаций, где даже аккомпаниатор, не говоря уже об артистах, получает за выступление 100 долларов и другие расходы, за вычетом коих остаются одни гроши, то думаешь — зачем им было городить весь этот огород? И какая же здесь благотворительность?
Все свои вечера мы устраивали в одном и том-же помещении. Этот концертный зал, с хорошей сценой, был удобен в следующем отношении. Когда кончалась концертная программа, публика выходила в фойе, а в это время большинство стульев опускалось вниз (под пол), а «на сцену» появлялись столики — это продолжалось минут 15-ть.
Зрительный зал превращался в ресторан, где среди столиков и на сцене была затем кабаретная программа.
Для начала программы шла всегда одноактная пьеска, а затем отдельные выступления. В кабаре пели всегда цыгане, Юрий Морфесси. Всех выступавших я уже не помню, да и перечислять их нет надобности. Вспоминаю только, как на одном из таких вечеров я пригласил выступить А. Пирогова. Он тогда приехал из СССР в Париж, где собирался сделать карьеру. Но Париж в этом отношении был не находка: там сидели без дела даже артисты уже с известными именами.
Позвонил Пирогову по телефону и предложил ему прорепетировать с аккомпаниатором. Но он мне ответил: «Вы обо мне, князь, не беспокойтесь, я приеду со своим аккомпаниатором». Действительно, приехал с профессором Шведовым, пел и имел большой успех.
Скоро он вернулся назад в СССР, где сделал себе имя и, как известно, занимает теперь первое положение в Большом театре.
Эти балы-концерты пополняли кассу Союза порядочной суммой.
Состоял я также членом Союза русских писателей и журналистов в Париже, председателем правления коего был П. Милюков, а секретарем — В. Зеелер. Но тогда нигде не писал.
В Париже в Министерстве труда я познакомился с Владиславом Ивановичем де-Фор, который хорошо знал всю семью моей первой жены и бывал у них в доме.
Ротмистр де-Фор, француз по национальности, служил, по окончании Сан-Сирской военной школы, в 6 драгунском полку, стоявшем под Парижем в Версале. Но, получив предложение от мужской гимназии гор. Николаева принять в ней должность преподавателя французского языка, каковую занимал раньше его отец, — зачисляется в запас и едет в Россию. Там, как преподаватель, он снискал себе любовь и уважение своих учеников, а в городе был хорошо известен и вращался в высшем его кругу, прекрасно владея через несколько лет и русским языком.
В Великую войну 1914 года, по соглашению Франции с Россией, все, подлежавшие мобилизации, воинские чины должны были призываться в армию той страны, где их застала мобилизация. Поэтому многие русские офицеры служили в армии и флоте Франции и наоборот.
Так де-Фор был призван в русскую армию и назначен в 12 гусарский Ахтырский полк. В этом полку он проводит всю войну, блестяще командует эскадроном и получает ряд боевых наград.
После развала нашей армии, в период русской смуты, возвращается во Францию и вскоре занимает там в Министерстве труда довольно значительный пост.
Нахлынула во Францию волна русских беженцев. Чтобы работать надо было получить на это право, что для иностранца во Франции было не легко и сопряжено с бесконечными хлопотами. И вот, в этом отношении, на помощь русским приходил всегда де-Фор. Он служил именно в том отделении министерства, от которого это зависело.
Его знали в Париже, кажется, все русские беженцы и кому только из них он не помог? Но… в «благодарность» за это, как это обычно бывает, кто-то его «подвел». Он имел неприятности по службе и был, даже, понижен в должности. Это все-таки его не испугало и он, по прежнему, никогда не отказывал русским в своем совете, а если можно было, то и в протекции.