После объезда, Император становился перед трибуной с нарядной публикой, напоминавшей настоящий цветник. Солнце стояло над головой. Начинался церемониальный марш.
Первым проходил Гвардейский полевой жандармский эскадрон, в голубых мундирах и с серебряными касками на голове. За ним, в алых черкесках, Императорский конвой.
Затем шли старики Дворцовые гренадеры в своих «медвежьих» шапках и полк военно-учебных заведений, а за нами: Преображенцы, Семеновцы, Измайловцы, Егеря и другие войска, всех родов оружия. «Майский» парад заканчивался кавалерийской атакой.
Надо сказать правду, что пехотный строй не особенно нас увлекал и ходили мы, в сравнении с «Павлонами», батальон коих был образцовым, плоховато, без особого старания, чем приводили в большое уныние, на репетициях, командира полка.
Но в день парада, перед церемониальным маршем, нас невольно охватывало волнение: сердце трепетало. Чувствовалось, что тысячи взоров в эту минуту будут устремлены на нас. Нужно было пройти, ровняясь по ниточке. Мы подтягивались и проходили хорошо, чем приводили в удивление, а затем в большую радость генерала, командира полка, который нас затем догонял и горячо благодарил.
Под звуки старинных маршей, приостанавливая уличное движение, приветствуемые взглядами и девичьими улыбками, — возвращались мы в Корпус.
КОРПУСНЫЙ ПРАЗДНИК И БАЛ
Храмовой праздник Морского корпуса приходился на 6 ноября ст. стиля. В этот день, выстроившись в парадных мундирах, при знамени и оркестре, в своем знаменитом зале, самом обширном из всех зал С.-Петербурга (Дворянского собрания был больше, но с колоннами), батальон служил торжественный молебен.
Потом следовал парадный обед, с традиционным гусем, «предка» которого прислала когда-то Корпусу Екатерина Великая. Кроме кадет, много бывших воспитанников Корпуса, а за отдельным «адмиральским» столом, около брига «Наварин», сидели адмиралы.
После обеда, мы спешили уйти в отпуск, чтобы приготовиться к балу, который был в тот-же вечер.
Этим балом открывался Петербургский сезон. Он был одним из наиболее эффектных в жизни столицы, привлекавшим лучшие круги общества и целый цветник молоденьких, в первый раз выезжавших в свет, девушек.
В зале яркий свет люстр и тысяч электрических лампочек. Ибо Корпус имел свою электрическую станцию и освещал, даже, расположенные по бокам его, 2 института: Елисаветинский и Патриотический, которые вдохновили Императора Николая I, при посещении Корпуса, сказать:
«Между двух прекрасных роз
Вырос баковый матрос».
В вестибюле не протолкаться. Десятки гардемаринов, с цветными значками на груди, любезно встречали гостей, указывали дорогу, следили за общим порядком. Новые и новые волны все вливались в бальную залу.
Но, вот взмахнула палочка капельмейстера, и под звуки вальса из «Евгения Онегина», уже закружились отдельные парочки. Море шелка, пенистого газа и кружев.
Обычно обращала на себя внимание М. Н. Барыкова, урожденная Каразина, в платье, разрисованном акварелью ее знаменитым отцом!
Сверкали эполеты и воротники парадных мундиров, звенели шпоры и раздавались команды распорядителей.
Я встречал своего родственника, блестящего Царскосельского кирасира, поручика Языкова, любуясь его формой, и тогда уже мечтал надеть, впоследствии, если не гвардейский, то хотя-бы армейский кавалерийский мундир.
ПРИЕЗД ЦАРЯ
Особенно запомнился приезд в наш Корпус Императора Николая II, в первый год его царствования. Царь посетил уже Пажеский корпус и «по традиции», должен был затем приехать к нам, почему наше начальство переодевало нас ежедневно во все новое.
Но все же Царь приехал как-то неожиданно. Прошел прежде всего в церковь, а затем начал обходить ротные помещения, где роты, выстроенные во фронт, ожидали его прихода.
Наконец, мы увидели молодого офицера, в погонах полковника и сюртуке Преображенского полка. Царь обвел роту своим ласковым взором и медленно, в сопровождении Императрицы, стал обходить фронт.
Со мной рядом стоял кадет Шупинский, имевший на груди золотую медаль на владимирской ленте, за спасение погибавших, которую он получил за спасение своего отца во время пожара.
Государь обратился к Шупинскому и спросил, за что он имеет эту медаль. Удивительная была память у Царя. На другой год, когда он снова приехал в Корпус и обходил нашу роту, увидя Шупинского, спросил: «Как твоя фамилия?» Но сразу прибавил: «Подожди, не говори» и потом, немного подумав, сказал: «Шупинский?». «Так точно, Ваше Императорское Величество».
Поражала скромность Царя, которая граничила с некоторой застенчивостью. Он все нерешительно покручивал свой ус и держал руку, заложенную за аксельбант. Также застенчивой казалась и молодая Государыня, тогда еще плохо говорившая по русски. Была очень эффектна, красива и много выше Государя. Ее все время занимал разговором, на французском языке, наш директор свиты Его Величества, контр-адмирал Д. С Арсеньев.
Государыня ни с кем из кадет, видимо из за плохого знания русского языка, не разговаривала. Но при обходе корпусного лазарета, когда Государь вошел в одну из палат, она задержалась у дверей с директором. Потом, вдруг, устремив свой взор на одну из дальних коек, быстро направилась к ней и, присев на кровать, начала разговаривать с лежавшим больным кадетом. Не помню его фамилии, но вспоминаю, что об этом тогда много говорили в Корпусе.
Затем Царь посетил столовою залу, смотрел парусное ученье на стоявшем там бриге «Наварин» и, пробыв в Корпусе несколько часов, стал собираться к отъезду.
Неподалеку от подъезда, стояли сани, под сеткой, с могучей серой парой, нетерпеливо бившей передними ногами по снегу. Толстый кучер, с бородою, в темносинем кафтане, с медалями на груди, мощными руками удерживал рысаков. Это был знаменитый Песков, возивший Царя, когда он был еще Наследником.
Когда Царь сел с Императрицей в сани, в этот момент загремело «ура» и, прорвавшись в широко распахнутые двери, в одних фланелевках, кадеты бросились к саням и облепили их со всех сторон. Одни ухватились за козлы, другие стали ногой на полозья, остальные бежали.
Царь приказал кучеру ехать медленно. Попрежнему ласково улыбалось его лицо, он разговаривал и шутил. Так мы провожали его до Николаевского моста, где он, боясь, что мы простудимся, приказал возвращаться в Корпус. Там мы узнали, что нас отпустили в трехдневный отпуск.
Это посещение Царя оставило сильное, незабываемое, впечатление.
В ЛАЗАРЕТЕ
Корпусный лазарет был поставлен у нас образцово и многие из кадет ловчились попасть в него, чтобы малость там отдохнуть.
Старший врач, лекарь Орлов и младший — доктор медицины Эвербах, были врачи опытные и лечили нас не плохо. Но все-же это не помешало, кому-то из кадет, написать на них злую эпиграмму:
«Не говоря дурного слова
Про Эвербаха и Орлова,
Скажу, что оба молодца
Из мертвого творят больного,
А из больного — мертвеца».
При бывшей в Петербурге эпидемии дифтерита, я чуть было не отправился к праотцам. Первому, заболевшему этой болезнью кадету, не разобравшись еще хорошо в чем дело, врачи не успели вспрыснуть противодифтеритную сыворотку и он скончался. Вторым заболел я и меня положили в пустую, холодную палату, где умер этот кадет. У меня был большой жар, я бредил и при мне ночью находился санитар-матрос.
Только утром явились в белых халатах врачи и Орлов вспрыснул мне сыворотку. Сразу стало легче и болезнь пошла постепенно на убыль. Скучно было лежать одному в палате, отрезанному, как ножом, от своих товарищей. Но скоро палата начала наполняться другими, заболевшими дифтеритом, и затем образовалось целое заразное отделение.
Из других эпидемических болезней, в Корпусе бывала свинка (заушница), очень неприятная, заразительная болезнь. А также брюшной тиф, которым у нас болели, из-за плохой невской воды, главным образом — уроженцы юга. Поэтому в баках была кипяченая вода, а при эпидемии в нее подлипали красное вино. Тогда, содержимое бака, быстро исчезало. Но, к счастью, меня эта болезнь миновала.
ОТПУСКА
В субботу, с ночевкой до воскресенья вечера, кадет отпускали в отпуск. Я, как не имевший родных в Петербурге, ходил к своей тете, Екатерине Николаевне Тур, двоюродной сестры отца, а также в семью генерала Семчевского.
Муж тети, штатский генерал, директор Лесного департамента министерства земледелия, был довольно мрачным и скучным господином, детей они не имели и бывал я у них только «по обязанности». Тянуло меня больше к Семчевским, где был мой сверстник, кадет Александровского корпуса, и его сестра. Приходил туда также гардемарин Коля Матусевич и вообще собиралось всегда там много молодежи.
Военный инженер генерал Семчевский, участник русско-турецкой войны, потерявший на ней правую ногу, был приветливым и добрым стариком, любившим нас, молодежь. Как начальник чертежных инженерного ведомства, он имел громадную квартиру, с большим двухсветным залом, в одном из павильонов Инженерного замка. В другом, напротив, помещалась Офицерская гимнастическая школа.
Всегда, на пасхальную заутреню, я бывал в церкви Военно-инженерного училища, а затем разговлялся у Семчевских: Бывал я еще у своих родственниках Веденяпиных (генерал Веденяпин был профессором Военно-Инженерной академии и училища), где встречался со своим двоюродным братом правоведом, усыновленным княгиней Колунчаковой, и получившим по Высочайшему поведению двойную фамилию князь Колунчаков-Ишеев. Княгиня Колунчакова, урожденная княжна Любовь Александровна Ишеева, после смерти мужа унаследовала громадное состояние. Будучи бездетной, она усыновила моего двоюродного брата, как я уже сказал выше, князя Петра Михайловича, сравнительно бедного, и, таким образом, он стал богатейшим человеком: целый город Темников, Тамбовской губ., лежал на его земле. Встречался я также у Веденяпиных и с другим братом правоведов, Вадимом Корольковым, и двумя кузинами, воспитанницами Николаевского института.