Я привел этот эпизод, чтобы показать как важна во францусской борьбе техника и установленные правила. И насколько она отличается от безобразной и отвратительной вольно-американской борьбы, которая является не борьбой, а скорее дракой, где можно ударить противника ногой в живот, выбить у него зубы, и «отправить на тот свет».
Одевали в Морском корпусе хорошо. Шили все новое, по мерке. Мы не заказывали себе собственных мундиров и фуражек, как это было принято в некоторых училищах и корпусах. Единственным шиком считалось у нас иметь собственный палаш, ибо казенные, которые нам выдавали, были коротки и грубоваты. А потому мы старались «закатить» себе такой длины, как кирасиры.
Я имел какую-то страсть к клинкам, а потому частенько рылся у старьевщиков в Апраксином рынке, где еще не «просвещенные» окончательно иностранцами, лавочники плохо разбирались в старине. Находил там интересные клинки, давал их в отделку в магазин Шаффа, на Невском, и снабжал затем ими своих товарищей.
Кормили в Корпусе неплохо, но несколько голодно. Особенно это ощущалось по утрам и вечерам, когда мы получали только булку и кружку чая.
Экономом был капитан Модест Ланге. Злые языки говорили, что он уже имеет, от излишков нашего питания, несколько домов. Верно ли, это, не знаю. Но помню, как ему устроили грандиозный «бенефис», когда нам на обед дали вонючее мясо. Это возымело свое действие и, кроме вечернего чая, мы получили в этот день еще свежие бифштексы.
Два раза в неделю за обедом играл наш корпусный вольнонаемный оркестр. Ели мы «на серебре» и обед кончался только тогда, когда дежурному по корпусу штаб-офицеру докладывали, что все серебро сдано. На каждом столе стояло по два серебрянных жбана, с замечательным корпусным квасом.
Желая послушать музыку возможно дольше, кадеты умышленно припрятывали иногда пару ложек и, пока служители бегали в поисках их, наслаждались звуками нашего не плохого оркестра.
ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ
Только на второй год пребывания в Морском корпусе, кадеты отправлялись в плаванье. Наша рота была разделена на две части: одна плавала на учебном судне «Моряк», а вторая — на блокшифе «Невка». Я попал на «Моряк».
Оба названные «корабля» машин не имели, а потому их тащили на буксире в Финляндские шхеры, где мы, вблизи городка Котки, и простояли на якоре все лето.
Перед плаваньем, я был избран товарищами на должность «артельщика». Получил на руки аванс, закупил разную бакалею и нанял, по газетному объявлению, повара. Это был мастер своего дела, работавший раньше в Академии художеств, но в то-же время и изрядный пьяница. Правда, на корабле он не пил, но уж, когда попадал на берег, то напивался до «мертва». И, по возвращении на корабль, поднимали его, как мертвый груз.
Кормил я не плохо, доказательством чего служило то, что вскоре к нам на довольствие перешла и офицерская кают-компания. В то время на прокорм кадета в плаваньи полагалось 70 копеек, почти вдвое того, что отпускалось на продовольствие в стенах корпуса. А потому мы ели сытно, подносили всем офицерам именинные пироги, устроили вечеринку, а также, после окончания плаванья, я выдал на руки каждому кадету, по 10 рублей экономических денег.
Командовал «Моряком» капитан 2 ранга Стронский, большой оригинал, старый холостяк и настоящий морской волк, парусник. «Моряк», бывший корвет, имел 3 мачты. На первых двух работали матросы, а на последней, бизань-мачте, мы, кадеты. Во время парусных учений Стронский, вспоминая годы своего плаванья, горячо ругался, не стесняясь в выражениях. Хотя эта красочная «морская брань» относилась больше к матросам, но «рикошетом», иногда, попадала и в нас. Боясь, чтобы кто-нибудь из нас не написал об этом родным, а те не довели-бы до сведения высшего начальства, — Стронский, обычно, обиженного кадета приглашал, после ученья, к себе на обед, где старался «загладить» свою вину.
Спокойный, закрытый рейд у Котки, усеянный небольшими островками, населенными флегматичными финнами, преимущественно рыбаками, был очень удобен для наших занятий.
С корабля была видна массивная, деревянная дача Александра III, куда Император приезжал на рыбную ловлю и откуда последовала историческая депеша Царя: «Когда русский Император удит, Европа может подождать».
Такого множества всякой рыбы, которая была в шкерах, я никогда больше, в своей жизни, нигде не видел. За бортом корабля, у рукава с отбросами, ее кишела целая масса. И каких пород мы здесь только не наблюдали?
С корабля ловить рыбу не разрешалось. Но у команды нашей был невод и она съезжала, иногда, на один из островов для этого занятия. С ней отпускали и нас, что доставляло нам большое удовольствие. Улов всегда был большой и к ужину, в этот день, была вкусная уха.
Вспоминается, как раз, будучи на одном из островов, мы наблюдали за финном, который сидел в лодке и, попыхивая трубкой, спокойно накручивал ногами конец от невода, подтягивая его к лодке. Вдруг показалась огромная рыба, которая затем с такой силой вскочила в лодку, что чуть не выбросила из нее финна. Но он не растерялся, моментально схватил большую деревянную колотушку, вскочил верхом на рыбу и стал наносить ей удары по голове. Оглушив таким образом это «чудовище», он выволок его на берег. Сбежалось все население этого островка, от мала до велика, выражая свою радость и предвкушая хороший заработок. Это был чудовищной величины лосось, редкость не только для нас, но очевидно и для самих финнов.
Утром, перед поднятием флага, — этой торжественной церемонии на корабле, — нас прогоняли по вантам через саллинг, или, говоря обывательским языком, по веревочной лестнице до верхней части мачты с одной стороны, а спускались вниз по другой. Это требовало быстроты и особой сноровки. Саллинг служил также и местом нашего наказания. Сажали на саллинг на 1–2 часа. Взобравшись туда, надо было сесть и крепко ухватить руками мачту, ибо бывали случаи, когда в бурную погоду, задремавший на саллинге, срывался вниз. Наказание это было не из веселых.
Кроме парусного учения, вахт, дежурства на руле и при машине парового катера (что кадеты очень любили), сигнализации флагами, такелажных работ, — главное наше ежедневное занятие была гребля и управление шлюпкой под парусами. Все мы, кадеты, из 6-ти человек гребцов и одного рулевого, имели свою шлюпку — шестерку. Они имели, по борту, цветную полосу и назывались по цвету краски. Я был на «желтой» шестерке.
Многих из нас уже нет в живых. Погиб в Цусимском бою Щелкунов. Митя Погожев, контуженный в этом же бою, скончался затем в России. Леша Рыжей, будучи арестован матросами, не желая подвергнуться издевательствам и пыткам большевиков, бросился, когда его вели на допрос, с верхнего этажа в пролет лестницы, и разбился на смерть. Умер Борис Пьшнов. О судьбе Тарасенко-Отрешкова и Чирикова — не знаю.
Наша шестерка выделялась из числа других и на предварительных гонках мы, почти всегда, были первыми. Это многим не нравилось. Особенно злились на «Невке». И вот незадолго до настоящей гонки на «Невке», во главе с «силачем» Маковским (сын знам. художника), желая нас «обставить», составилась шестерка из самых сильных гребцов.
Не помню, сколько участвовало в гонке шестерок, но их было много. Также не малая была и дистанция: надо было обогнуть какой-то остров и затем уже, выйдя на прямую, идти на створ двух кораблей, один из коих был флагманский, с командующим учебным отрядом контр-адмиралом Кригером.
Все, участвовавшие в гонке шлюпки, выстраивались в одну линию и рулевые держались рукой за концы. Сигналом к гонке служила пушка. По первой приготовиться, а по второй — начинать гонку.
Сразу вперед вырвалось несколько шестерок. Но особенно вылетели наши конкуренты с «Невки». Мы же, как обычно, начали грести своим спокойным, ровным темпом. Митя, наш постоянный рулевой, поливал для «охлаждения» нас изредка водой, а мы методически продолжали свое дело.
Наблюдавшие гонку с кораблей, рассказывали нам потом, как мы постепенно начали обходить одну шлюпку за другой, как другие выдыхались и как красиво мы закончили гонку первыми, под громкие аплодисменты своих товарищей, подняв весла на валек — на траверсе адмирала.
Здесь сказалась тренировка. Наша «желтая» шестерка, составленная с первых же дней плавания и не менявшая своего состава, за все время плавания, сгреблась и тренировалась аккуратно все лето. И немудрено поэтому, что мы «обошли» так легко «силачей» с «Невки», мало тренированных и наспех составленных.
Но на парусной гонке нам не повезло: мы взяли только второй приз. И вот почему. Когда гонка подходила к концу и мы были далеко впереди, вдруг лопнув фока-фал (веревка, на которой держались паруса) и вся оснастка рухнула вниз, здорово хватив меня по голове. Пока вправляли фока-фал, нас обошла одна из шестерок, а мы пришли вторыми. Хорошо, что другие шлюпки) были сравнительно далеко, а то бы нам не видать и этого приза.
За гребную гонку приз получали все гребцы и рулевой. Это был серебрянный якорь-стопанкер. За парусную — только рулевой, который выбирался по жребию. У нас на руле был Борис Пышнов. Он получил часы, с корпусным гербом на крышке.
В КАВАЛЕРИИ
При переходе в первый специальный класс Морского корпуса, я уехал, перед плаваньем, домой в отпуск, в гор. Николаев.
В то лето там должен был состояться спуск на воду, строившегося в тамошнем Адмиралтействе, нового броненосца. На торжество съехалось много приглашенных лиц, в числе коих был и командир Астраханского драгунского полка К. А. Карангозов.
Надо сказать, что я давно, мечтал о кавалерии. Но отец мой, когда я высказывал ему свои пожелания, и слышать об этом не хотел. Он считал, что я должен быть морским офицером, т. к. наши предки служили, преимущественно, во флоте. Матушка же моя, не чаявшая во мне души, была, конечно, на моей стороне.