Отец исполнял в то время обязанности Командира порта и Градоначальника, почему вечером, в день спуска броненосца, у нас в доме был прием. Был на нем и Карангозов.
Вид блестящего кавалериста, с маленьким белым крестом Св. Георгия в петлице его сюртука, за безумно-мужественную атаку, в конном строю, турецких окопов, во время войны 1877 года и бывшего лихого командира эскадрона Николаевского кавалерийского училища, которого я знал уже по Петербургу, — не давал мне покоя.
Я упросил матушку переговорить с Карангозовым. Дело, видимо, налаживалось, ибо вскоре Карангозов, взяв меня за локоть и подведя к отцу, сказал: — «Ваше превосходительство, отпустите вашего сына ко мне в полк, ручаюсь вам, что я сделаю из этого молодца бравого кавалериста».
Отец, бывший в этот день в очень хорошем расположении духа, ввиду прекрасно сошедшего спуска броненосца, за который он получил Высочайший подарок: перстень с вензелем Императора, усыпанный брильянтами, ответил: — «И вы против меня, полковник? Ну, что-ж, я согласен, берите этого лошадника».
И так, участь моя свершилась, — я стал кавалеристом.
В то время, Елисаветградское кавалерийское училище, куда я собирался попасть, было еще окружным. Чтобы в него поступить надо было быть вольноопределяющимся и отбыть в полку дивизионные сборы. Кроме того в полк надо было внести реверс на лошадь, который в каждом полку был различен: начиная от 300 и до 1000 рублей. В Астраханском полку с меня потребовали 600 рублей, которые пересылались затем, при вашем поступлении, в училище. Кроме того, по окончании училища, юнкеру полагалось еще от казны на обмундирование 300 рублей. Таким образом, будучи произведенным в корнеты, я получил на руки 900 рублей.
Отец написал в Корпус о моем уходе, и вскоре я получи аттестат вольноопределяющегося I разряда, с каковым и другими нужными бумагами, не долго думая, отправился в гор. Тирасполь, около Одессы, где стояли Астраханские драгуны, явился к Карангозову и был зачислен в списки полка вольноопределяющимся.
Попал я в эскадрон, где после турецкой кампании не было еще ни одного «вольнопера». Командовал эскадроном старый ротмистр Надеин, который, поздоровавшись с эскадроном, обычно спрашивал: «Юнкер в строю?» В прежнее время вольноопределяющихся не было, были только юнкера. И от старой привычки ему отвыкнуть было не легко.
Бравый вахмистр эскадрона, кавалер знака отличия всех четырех степеней, посадив меня верхом на коня, вывел в манеж и пустил сразу на барьер. Моя форма «вольнопера» еще не была готова, а потому представляете ли вы себе картину: моряка, с развивающимися ленточками на фуражке, мчавшегося на барьеры? Старый служака считал, что только таким способом можно выучиться ездить верхом и, как он говорил: «приобрести сердце». За эти уроки я «расплачивался» с ним, уча его детей грамоте.
Поступив в полк в апреле, и отбыв дивизионные сборы, я уже в начале августа был командирован в Елисаветград держать в училище экзамен.
Перед отъездом, Карангозов снабдил меня письмом к начальнику училища А. В. Самсонову. Вручая мне это письмо, он сказал: «Передайте его Самсонову, он мне многим обязан.» Конкурс был большой, и я не знаю, что помогло моему поступлению: мой ли двухзначный балл, или письмо Карангозава?
Печальна судьба этого блестящего офицера и лихого наездника. Произведенный в генералы, Карангозов получил в командование бригаду. Затем был назначен Одесским военным губернатором. А в 1905 году он был убит на Кавказе революционерами.
В КАВАЛЕРИЙСКОМ УЧИЛИЩЕ
Все принятые в училище вольноопределяющиеся, зачислялись юнкерами и носили форму своих полков. В училище было два эскадрона. В первый попадали все из первых полков дивизии и кавказских, а во второй — из 2-х и 3-х полков. Таким образом, по цвету фуражек, первый эскадрон был сплошь красным и малиновым, а второй — белым и голубым.
Окончившие окружное училище юнкера выпускались в свой полк эстандарт-юнкерами, причем, кончавшие по первому разряду, производились в корнеты по общей кавалерии, а по второму — только в свой полк, почему ждали производства, иногда, по 2–3 года.
Но в том году в Елисаветградском училище образовывались, для лиц окончивших корпуса и средне учебные заведения, двухгодичные военно-училищные курсы, а также, в виде опыта, и трехгодичные курсы для поступавших по экзамену. Окончившие их, выпускались в полки уже корнетами. Я попал на эти курсы и «прокоптел», таким образом, в училище 3 года. Училище получило общую форму.
Еще в лагерях, где происходили экзамены, нам приказано было снять шпоры, каковые давались затем, в зависимости от успехов в верховой езде. Таковая происходила ежедневно. И я, при разборке лошадей, выбрал себе громадного семивершкового мерина, под названием «Памятник», который, как оказалось, сильно тряс и на которого, как я потом узнал, сажали за наказание. Если к этому прибавить, что езда происходила без стремян, то удовольствие было не из приятных.
«Южная школа», как называли наше училище, помещалась в 2-х больших трех-этажных зданиях, бывшем Елисаветинском дворце, расположенном в самом центре уездного гор. Елисаветграда. В одном здании, главном, жили юнкера, была училищная церковь и столовая, в другом, — классном флигеле, — классы, канцелярия и разные учебные залы.
Перед зданием был большой четырехугольный плац, где происходила верховая езда, а по двум его сторонам — два манежа, один из коих остался еще, от, когда то расположенной здесь, кирасирской дивизии.
Вокруг всего плаца, обнесенного деревянной изгородью, тянулась городская аллея из душистых акаций, со скамейками, — излюбленное место прогулок Елисаветградских девиц. В общем, Кавалерийское училище было достопримечательностью города.
Первый эскадрон, в который я попал, помещался в больших светлых, бывших дворцовых, залах, на 2-м этаже. А второй — над нами, в помещении похуже. Прозывался он, почему то, — «мордвой».
Вскоре, после того как мы вернулись из лагерей, в училище стали съезжаться юнкера старшего класса — «корнеты». Все мы были для них «звери», которых ожидала юнкерская шлифовка, кавалерийский цук. Эта традиция существовала в двух других кавалерийских училищах и в Пажеском корпусе.
Вас поворачивали безчисленное число раз налево — кругом. Всюду слышались возгласы:
— Молодой, стоянка Ахтырского полка?
— Ничего подобного.
— Кругом.
— Сугубые звери. Трррепещи молодежь…
— Корнет строг, но справедлив. Шутить не любит…
Все это было бы безобидно, если иногда не затрагивали-бы вашего самолюбия. Как например: «мне не нравится ваша физиономия, пойдите перемените ее в „цейхаузе“». И нечто в этом роде. Поэтому я не особенно одобрял эту «традицию». И сам, будучи уже «корнетом», цукать не любил. Подтверждение своего взгляда я нашел в книге быв. старого пажа А. А. Игнатьева «Пятьдесят лет в строю» (Совет. издание), где он также осуждает эту «традицию» в Пажеском корпусе. И говорит: «Конечно, не все старшие относились к нам одинаково. Зато некоторые вызывали чувство дикой ненависти к себе». А в заключение добавляет: Не даром пелось в песне юнкеров Николаевского кавалерийского училища:
С тех пор как юнкерские шпоры
Надели жалкие пажи,
Пропала лихость нашей школы…
И это было в привилегированном военно-учебном заведении, а не в Окружном юнкерском училище, куда иногда попадали лица мало интеллигентные и без достаточного домашнего воспитания.
Юнкера окружного училища одевались на собственный счет. Поэтому в Елисаветграде был целый ряд портных, сапожников и фуражечников, работавших на юнкеров. Шили они артистически. Но, кроме своей специальности, снабжали юнкеров и деньгами.
С введением военно-училищных и трехгодичных курсов, юнкерам полагалось казенное обмундирование. Но, по установившейся традиции, одевались и в собственное: особенно, когда уходили в отпуск.
Знаменитые Музыканский, Немеровский, Барский и др. существовали попрежнему, и блестяще одевали своих постоянных клиентов. А старик швейцар Виктор, снабжал юнкеров перчатками.
Уходивший в отпуск юнкер должен был быть одет, что называется: «с иголочки». Особенно доставалось, перед отпуском, «зверям». Дежурный по эскадрону раз двадцать повернет его налево-кругом, контролирует свежесть перчаток, портупеи. И могло случиться, что ему прикажут раздеться и оставят без отпуска.
Ежегодно приезжал в Елисаветград Главный начальник военно-учебных заведений Великий князь Константин Константинович. Это вносило большое оживление в монотонную жизнь юнкеров и было для них настоящим праздником.
Августейший поэт К. Р. пользовался большим поклонением и горячей любовью у юнкеров. Доступный, простой в обращении, Великий князь как-то сразу располагал молодежь к себе.
Жил он всегда в своем вагоне, но целые дни проводил в стенах училища. А по вечерам, после посещения лекций и других занятий, любил бывать в эскадроне, среди юнкеров. Все наше училищное начальство тогда, по его приказу, отсутствовало.
Мы чувствовали себя с Великим князем тогда совершенно свободно. По его просьбе, демонстрировали ему разное свое искусство: показывали разные фокусы, читали, декламировали, играли на разных инструментах и, конечно, пели. Особенным успехом пользовались цыганские романсы:
Любовь для цыганки священное дело
Она, коль полюбит, то прямо и смело
Измены не стерпит она никогда
Изменщик погибнет тогда…
Пел эти куплеты, с цыганским надрывом, под аккомпанемент гитары, юнкер Шетохин. А старичек генерал, бывший с Великим князем, все ему кричал, требуя повторения: «Еще, еще пожалуйста!»
Перед отъездом, Великий князь снимался с нами, в общей группе на учебном плацу, во главе всего начальства. В связи с этим не могу забыть, как он цукнул наглого и самонадеянного ротмистра Нарвского полка Дроздовского, бывшего в этот день дежурным по училищу.