— Госпожа! — окликнул ее Вон. Но Элль не думала. Пустота в ее груди вздыбилась, обросла шипами, обернулась всеми видами голода и заставила броситься наружу.
Глава 11
Солнце склонилось над водами Солари, чтобы перед сном рассмотреть свой пылающий багрянцем лик. Небо было ясным, и кажется, в этот вечер закат был непривычно ярким. Ирвин щурился, кожей ощущая, как в него вонзаются оранжевые лучи — он уже несколько дней не принимал лекарство, и чувствовал, как постепенно терял контроль над своим телом. Ему то и дело мерещилось, что зубы начинали шататься, как старый забор, а кожа сделалась тонкой, как бумага, под которой вяло болтались размякшие до состояния жухлого винограда мышцы. Ирвин то и дело тыкал в них пальцем, сжимал то одно, то другое запястье, чтобы проверить, не исчез ли пульс. Сердце продолжало биться, но слабо и неровно. Голод то одолевал его вытесняя все остальные мысли, то отступал, оставляя блаженную пустоту. Ирвин попробовал купить по дороге лепешку с рыбой и во время очередного приступа проглотил ее, практически не жуя. Сытость продержалась несколько секунд и тут же сменилась тошнотой, от которой темнело в глазах.
Доминик должен был дать ему лекарство. Вязкую бордовую жидкость, от которой разложение оборачивалось вспять, а в мыслях воцарялся блаженный покой, смертельный голод прятал свою змеиную голову, и Ирвин просто становился живым. По-настоящему живым. Он не мог описать это состояние подробно, но сейчас, когда разум мутился от голода и жажды, когда ноги заплетались, а в голове не оставалось ни одной мысли, Ирвин готов был отдать все, что угодно, лишь бы просто вдохнуть полной грудью, поесть, чувствуя вкус пищи, подставить лицо солнцу и не бояться, что в следующую секунду кожа слезет с его пластами.
Заклинатель брел по узким улочкам вдали от основных дорог. Работяги разбредались по домам, выходили на прогулку влюбленные парочки, и Ирвину точно не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил его. Не хватало в городе еще новостей о ходячем мертвеце. В голове пульсировал последний приказ Доминика: «Найти Милли, избавиться от Милли». И Ирвин шел, ведомый жаждой и голодом. Разум детектива требовал искать ее в храме или где-то в его окрестностях, но чутье, вившееся под ребрами, настойчиво указывало другой маршрут.
Вглубь квартала, по узким переулкам, между тесно прижавшихся друг к другу домов, Ирвин уже не мог сказать точно, он шел или бежал. Он перестал замечать что-либо вокруг себя, его, как хищника, вел инстинкт, неутолимый голод. Ирвин уже не полагался ни на глаза, ни на слух. Его шатало, как пьяного, но чем ближе становилась Милли, тем больше сил он ощущал в своем теле.
Сгустившаяся темнота выбросила его на мостовую перед разваливающимся зданием. Пахло краской и горячей бумагой. Из-за покосившейся двери раздавался усталый скрежет печатных станков, скрип механизмов и девичий голос. Милли говорила с кем-то? Ирв прижался ухом к двери, и та приоткрылась, впуская его в объятия полумрака.
Ирвин сделал шаг, затем другой, проверяя, не скрипят ли под его весом половицы. В приемной тускло светилась одинокая лампа, по ее стеклянным бокам ползала мошкара. А дальше по коридору алым светился еще один дверной проем. Милли была за ним, Ирвин чувствовал, как светится в ней сила и жизнь — то, что стремительно утекало из него.
Он сделал еще один шаг, и по помещению из-под его ноги разбежалась сверкающая рябь. Конечно же, защитные чары. Как он мог не подумать о них? Ирвин хмыкнул, сейчас он не мог думать ни о чем, кроме объявшего его голода. Чары вгрызлись в мертвую плоть и отскочили от нее, не причинив вреда. За светящейся алым дверью послышалась возня.
— Кто там? — выкрикнула девушка. Ирвин видел, как ползла по полу ее тень.
— Милли! — позвал молодой человек. — Меня послал Доминик. Летиция знает о твоем убежище и отправила людей. Нужно уходить.
Дверь приоткрылась. Показалась сначала тонкая рука, затем половина головы. Милли окинула Ирвина пристальным взглядом и скривилась.
— Ты уже разлагаешься.
— Ты тоже не молодеешь, — парировал тот и тяжело сглотнул. Нужно было выманить ее поближе, чтобы сделать все без лишнего шума.
— Доминику стоит лучше следить за твоим состоянием, — фыркнула Милли, выбираясь из своего убежища. — Нужно вернуться в башню?
— Немедленно.
— Сейчас, — она подхватила подол платья и опустилась на колени перед дверью. Вытащила из-за уха карандаш и принялась чиркать им по полу, вырисовывая какой-то сигил. Видимо, чтобы скрыть следы своего присутствия.
Ирвин бесшумно шагнул в ее сторону. Ближе и ближе. Он кожей чувствовал, как ярко горит в этой девушке жизнь. На секунду сердце сжалось от жалости, замерло, и в этот момент голод заполнил все его тело, Ирвин сам стал голодом.
Он взмахнул рукой, и вода, что висела в клубах тумана, потянулась к нему, сплелась в упругий хлыст. Ирвин направил поток к Милли, ударил по затылку, заставляя рухнуть на пол. Девушка вскрикнула, но водная удавка уже оплела ее шею и принялась шириться, ползти выше, укрывая рот, нос, не давая ни завопить, ни вдохнуть. Милли забилась, а Ирвин приблизился к ней, обхватил за плечи, прижимая к себе, как разбушевавшееся дитя, выхватил сведенную судорогой руку и припал к еще пульсировавшему жизнью запястью.
Глоток за глотком, он забирал минуты и дни, которые еще могла бы прожить эта девушка. Ирвин старался не думать об этом, не представлять. Он зажмурился и пытался сконцентрироваться на своем теле. Сердце забилось ровнее, напитанное свежей кровью, мышцы налились силой, кости стали ощущаться прочными и легкими, какими и должны быть. И голод постепенно отступал.
Наконец, Ирвин смог оторваться от Милли. Тело девушки кульком упало на пол, прямо на недорисованный сигил. Вместе с силами к заклинателю вернулись и чувства, вытесненные голодом. Он закрыл девушке глаза и одними губами прошептал:
«Прости».
Нужно было найти Элль. Благо, до храма было недалеко.
***
На долю секунды все внутренние органы зависли и перевернулись. Лицо обдало закатным жаром и холодным ветром, а рукава мантии захлопали, как крылья. Уже через мгновение ноги ударились о брусчатку, удар волной прошелся до самого позвоночника, оставляя звенящее эхо. Элль шумно выдохнула, невольно улыбнулась от проснувшихся воспоминаний. Когда-то, почти два года назад, она не раз пользовалась окном вместо двери и даже научила этому экстравагантному способу перемещений сына госпожи Верс. Тогда ее сердце тоже заходилось от волнения: Доминик говорил, что если Летиция застанет их вместе, то им несдобровать. И они крались по темным коридорам, сдерживая нервные смешки и желание коснуться друг друга, как будто это могло решить все их проблемы.
Летиция тогда их поймала как раз под окном и пригласила на чай. Так и состоялось неловкое знакомство, после которого Элль еще много раз наведывалась в палаццо, и каждый раз Летиция пристально рассматривала ее шею, взглядом выискивая следы беспорядочных нетерпеливых поцелуев.
Тогда Элль была другой. Тогда ее захлестывало возбуждение, как при невинной шалости, рвавшееся наружу смешками. Теперь она стискивала зубы и кулаки. Не дала боли от приземления утихнуть и направилась вслед за Сармой и ее подругой.
Девушки издалека помахали алхимику на мосту, и тот ответил им едва заметным кивком, но Элль даже издалека видела, что он увидел и ее. Увидел, и продолжил стоять неподвижно, как изваяние.
Элоиза шумно вдохнула и ускорилась, почти переходя на бег, чтобы обогнать благородных девиц. Покачивающиеся перья на шляпках остались позади вместе с недовольными возгласами и постукиваньем каблуков, а Элль неслась вперед.
Уже показались ступени, ведущие на мост. Элль вцепилась в каменные перила, подтягивая себя выше. Стало тяжело дышать, на лбу выступила испарина, а Доминик так и стоял, глядя на нее сверху-вниз. Он слегка развернулся, чтобы закатные лучи высветили его лицо.
«Он похудел», — отметила про себя Элль, и даже эта мысль вызвала в ней не жалость, а едкую обиду. Она подхватила подол платья и мантии и, шагая через две ступеньки, взлетела вверх.
Доминику оказалось достаточно сделать один шаг, чтобы оказаться с ней лицом к лицу.
Так близко, что у Элль перехватило дыхание от его вида, его пронзительного змеиного взгляда. Он впился им в ее лицо, лишая возможности пошевелиться.
Вся решимость испарилась. Ревущая ярость затихла. Доминик был так близко, а Элль не могла сообразить, что делать дальше. Все это время он был призраком ее воспоминаний, образом, настолько далеким, что она была ему благодарна. Она много раз представляла, как спросит: «За что ты сделал это?». Или как ударит его по лицу, такому острому, что можно порезать ладонь. А теперь замерла, не в силах решиться.
Доминик же улыбнулся. Распахнул объятия, словно приглашая. Элль прикрыла глаза, чувствуя болезненную разницу. Воспоминания хлынули горячей волной. Раньше этого небольшого жеста было достаточно, чтобы ее позвоночник стал мягким, будто расплавленным, чтобы она припала к нему, и весь остальной мир перестал ее волновать. Теперь же она смотрела на него, ощущала его близость, но не чувствовала ничего. Просто знала, что перед ней — предатель и убийца. И от этого кристального осознания становилось не по себе. Будто это и не она вовсе застыла на мосту.
Дом так и не дождался объятий. Улыбнулся и протянул руку, коснулся кончиками пальцев щеки девушки.
— Элли, — промурлыкал он. — Не смог удержаться и захотел взглянуть на тебя. Как всегда, прекрасна. Как куколка.
Ладони в перчатках вспотели. Даже через слой ткани Элль чувствовала, как натянулись ее собственные нити. Она не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть, слишком поздно осознав, что Доминик уже оплетает ее своими чарами. Прямо посреди улицы, при свидетелях, а самое главное — без формул и сигилов. Элль широко распахнула глаза. Доминик улыбнулся, но как-то кривовато, болезненно. А она так и не могла пошевелиться.
— Ты не рада, — Доминик принялся заботливо поправлять одежду на ней, — А я-то думал, ты будешь искать встречи со мной. Забавно, но сегодня нас сама судьба свела. Я был уверен, что ты в это время стоишь на коленях на вечерней службе.