— О чем речь, дорогая Элли? Я сама участвовала в строительстве этой башни.
— Что?
Элоиза на всякий случай перевела взгляд на Ирвина, но тот был мертвецки спокоен. То ли уже знал, то ли ему было абсолютно плевать. В целом, подумала Элль, уже можно было не переспрашивать, не задавать уточняющие вопросы и не удивляться, каким бы абсурдным ни было каждое следующее открытие. В конце-то концов, должен был у судьбы рано или поздно исчерпаться запас жестоких шуток.
— Конечно, — всплеснула руками Пенни. — До начала всех Чисток мой первый муж был важным лицом в тогдашнем городском совете. И мы решили, что если эта вся история не загнется в первый год, то надо будет придумать что-то, чтобы и сети были целы, и барракуды сыты. Мы решили создать крепость, в которой алхимики будут в безопасности от Реджиса, пока он думает, что стены защищают от алхимиков его самого.
— И он ничего не заподозрил?
— Мы смогли грамотно подать эту идею. А когда еще несколько влиятельных алхимиков подключились, выражая тем самым поддержку его правительству, он решил, что мы выбросили белый флаг.
— Но было же еще Подполье.
— Ах, да, наша дорогая Летиция и не менее дорогая Амаль. Как ты думаешь, кто был их профессором в старой Академии? — Пенни развела руки, и стала напоминать богиню, смиренно глядящую на предательство превзошедших ее учеников. — Надо отдать им должное, тогда еще совсем молодые, они прекрасно справились с задачей. Башня обеспечивала их информацией о заказах и планах Реджиса, а они эти планы обрывали, нарушали цепочки поставок. Все были в выигрыше до самого свержения этого безумца.
Превеликие боги, сколько лет уже тянется эта история. Элль попыталась сосчитать, но бросила это дело. Виски ломило от количества вопросов.
— Спрашивай, дорогая, — польщенно позволила старушка.
— Но вы не продолжили совместную… э-э-э… работу?
— К сожалению. После революции был форменный хаос, а девушкам, как выяснилось, очень понравилось чувствовать себя во главе, и они составили уже собственную партию. Разделили Темер на сферы влияния и списали старую профессоршу со счетов. Обидно, конечно, но спасибо им за уважительное отношение к моему возрасту. Я уже была не в той форме, чтобы руководить разборками. Да и подковерных игр мне хватило, хотелось встретить спокойную старость.
— И все же, вы здесь.
— Не могла остаться в стороне, когда увидела, к чему они ведут наш славный очищенный от скверны предрассудков Темер. К тому же появился Учитель. Мы работали прежде в Академии, он был профессором богословия и истории, и его идеи… они дали мне веру. И надежду, что мы не позволим городу пройти еще раз по этому кровавому пути. Мы хотели добиться бескровных перемен, но, знаешь, дорогая, я в это уже почти не верю. После того, что люди Летиции сделали с моей бедной Милли… — она шумно всхлипнула, так что Элль ни на секунду ей не поверила, но все-таки спросила.
— Милли? Которая служила в храме?
— Да, моя бедная девочка. В первую очередь она служила «Роху» и добывала для него информацию, чтобы правда поддержала справедливость. Но, видимо, Летиция вычислила ее, и мою пташку жестоко убили. Учитель даже отказался показывать ее тело.
«Учитель», — фыркнула Элль. Уже несколько раз это прозвище звучало в стенах башни. Пенни и сама прежде всего торжественно объявила, что господин Учитель желает встретиться с девушкой. Элоиза заведомо окрестила его психом и фанатиком, но сопротивляться не стала — для осуществления их с Ирвином плана ей нужно было узнать, как они додумались до оживления людей и что используют.
Чем выше они поднимались, тем больше Элль убеждалась, что этот Учитель явно не отличается особой скромностью. Как оказалось, он отвел под свои покои целый этаж в самом верху башни. Позерище. Элль без труда могла представить, что там, как и в случае с Летицией, за тяжелой дверью общая скромность и чистота сменялись массивной мебелью, изящными тарелками и бокалами, зеркалами и — почему-то — винным шкафом.
Но нет. Дверь была такой же, как везде. Деревянной, будто выбеленной морской солью. За ней оказались такие же коридоры, как и на этажах ниже. В глаза бросались черные узоры для нумерации комнат.
В одну из них Пенни открыла дверь — там оказался кабинет. Возле высокого, во всю стену, круглого окна стоял совершенно обычный письменный стол. Настолько обычный, что под две его ножи были заткнуты сложенные в несколько раз листы бумаги. Вдоль стен и до самого потолка тянулись стеллажи с книгами. Даже стена, в которой был дверной проем, была заставлена фолиантами. Видимо, поэтому при входе можно было увидеть табличку: «Уважительная просьба не хлопать дверью». Если задержать дыхание и прислушаться, можно было услышать, как стонут деревянные полки под весом возложенных на них знаний.
У окна стоял мужчина. Прямой, как струна. Невысокий и сухой, как повалявшаяся на пляже коряга, из которой соль выела весь цвет. Одиноко мерцала в свете солнца лысина — вокруг нее намечалась еще остававшаяся на голове поросль, от которой учитель тщательно избавлялся с помощью бритвы. Одеяние у него было простым, серым и немного старомодным. Он обернулся к вошедшим, отложил толстую книгу, которая до этой самой секунды безраздельно владела его вниманием.
У Элль перехватило дыхание. Она знала эти внимательные карие глаза, этот нос с горбинкой и треугольный подбородок, эти впалые щеки и хитрый прищур. Раньше он носил усы и бороду, но раз в год брился, чтобы отпустить растительность вновь. Мужчина — язык не поворачивался назвать его стариком — улыбнулся ей и распахнул объятия.
— Моя дорогая Элли, — тихо и тепло проговорил он, и его голос, как и раньше, звучал треском углей в камине и шелестом переворачивающихся страниц. — Как долго я тебя не видел.
— Папа, — только и выговорила Элль, парализованная, будто увидела призрака.
***
— Не хочешь рассказать мне, как это получилось? — спросил папа вечером. Весь день мама ходила за ним и во всем старалась помогать, а если он просил ее просто постоять и не мешать, то тут же принималась рассыпаться в комплиментах. Чуть ли не падала на колени, благодаря богов, что ей достался такой дивный муж.
Папа сперва смеялся, думая, что это шутка, но через несколько часов уже сам смог нащупать новую нить, неумело сплетенную руками Элль и до того прочную, что сам он не мог ее оборвать. Новое волокно резало и обжигало руки, не оставляя ни следа на коже, но заставляя нервы гореть от боли.
— О чем ты? — со свойственной подросткам раздражительностью спросила Элли, накручивая на кончик пальца черный локон, но внутри она светилась от ликования. Она долго плела эту нить, выцепляла для нее только лучшие волокна.
— Что ты сделала с мамой?
— Я просто напомнила, как она любила тебя раньше, когда вы не ссорились каждый день.
Она нахмурилась, готовая отбиваться, защищать свое творение, даже если ее будут стыдить и ругать. Но отец лишь скрестил руки на груди и хмыкнул.
— Наконец-то ты добралась до настоящей алхимии, — и потрепал ее по голове. — Ослабь натяжение нити, чтобы мама не сошла с ума от любви, хорошо?
И Элль сделала, как было велено. И все было хорошо, даже славно. Несколько лет они жили почти счастливо, пока папа не уехал в освобожденный Темер, чтобы попытаться вернуть их деньги, оставшиеся в темерском банке. Нить между ним и Фрэн натянулась — хоть ослабленная, она все еще была прочной, и через расстояние начала бередить душу женщины. Мама не находила себе места, металась как полоумная, писала письма и сжигала их, потом садилась и писала вновь. Она ходила к местным гадалкам, чтобы хоть как-то успокоить взбесившееся сердце, Элль даже сама начала делиться с местными тетками своими сбережениями, чтобы те давали правильные прогнозы, но это не успокаивало Фрэн. Мама начала худеть. Потом перестала подниматься с кровати. Потом пришло письмо с черной печатью и соболезнованиями от людей, которые знали семью Фиуме только по документам, и мама закрыла глаза, позволяя нити выдрать ее сердце из груди.
***
Ханнеса не смутило, как замерла Элль, он подошел сам и обнял дочь, прижал к впалой груди. Руки без перчаток осторожно коснулись плечей, а в следующую секунду мужчина и сам отстранился. Потом вежливо попросил Пенни подать им чай. Смерил недовольным взглядом Ирвина.
— Ты. Вон отсюда. Позови Доминика.
Колко, хлестко. Элль вздрогнула от такой разительной перемены в голосе. А Ирвин кивнул, склонил голову и больше не поднял, пока за ним не закрылась дверь. Только когда он вышел, Элль нашла в себе силы спросить:
— Что здесь вообще происходит?
— Ты о чем, Элли?
Ее усадили в глубокое кресло, на журнальный столик поставили чайник и несколько разномастных чашек. Все внутри Элль сжалось. Она широко распахнула глаза, будто только так могла убедиться, что перед ней — не призрак, а настоящий живой человек. Ее отец, учивший справляться с алхимической силой, научивший слышать и чувствовать весь мир вокруг себя. Человек, который объяснял, зачем ей ходить в местную школу с другими Галстеррскими детьми и дома занимался ее магическим образованием. Человек, который после революции отправился обратно в Темер и пропал без вести на несколько лет.
— По почте вернули твои вещи, — с трудом выговорила она. — Сказали, ты умер во время стычки банд.
Ханнес прищурился и усмехнулся.
— Так складно получилось, что было неловко говорить, что следствие ошиблось, — улыбнулся он. — К тому же, моя дорогая Фрэн ни за что не согласилась бы вернуться в Темер. Ее исключительно устраивала жизнь на Архипелаге, так что я решил, что всем так будет лучше.
— Лучше?!
Перед глазами вспыхнула за несколько дней постаревшая на годы мама. Вся ее мягкость и доброта закаменели, ощерились. У нее будто сердце вырвали, а Ханнес улыбался, как будто принес мир в каждый дом и обставил все так, что все оказались в выигрыше.
— Отлично, значит, гнев ты ощущаешь, — кивнул он и принялся мерить шагами кабинет. — Это любопытно.