— Я не сообщила, потому что не приеду, — сказала я наконец.
Пауза.
Очень напряженная.
— Мы договаривались что ты будешь приезжать на каждый семейный праздник. Я даже молчу о том, что разговариваю со своей дочерью всего лишь двенадцать раз в год. Что ты не звонишь мне в мой день рождения и не отвечаешь на мои звонки в свой. Молчу обо всем, что ты говоришь обо мне в средствах массовой информации…
— Я вообще не говорю о тебе в СМИ, — перебила я ее.
— Именно. — Слово было сказано резко и обвиняюще. — Ты — одна из самых известных писательниц своего поколения и отчасти благодаря образованию, которое мы с отцом тебе дали.
Я помассировала виски.
— Хорошо, в следующей статье «Таймс» спою тебе дифирамбы, — солгала я.
— Ты должна приехать на День благодарения.
— Единственное, что я должна — раз в три года сдавать мазок. Приезжать к тебе на День благодарения не обязана, это годовщина грубого геноцида и колониализма.
Я говорила стопроцентную правду, но не геноцид и колониализм останавливали меня от поездки. К несчастью для человеческой расы, они были обычным явлением.
— Ты даже не собираешься навестить своего отца? — спросила моя мать тем резким, вызывающим чувство вины тоном, в котором она была экспертом.
— Зачем мне навещать своего отца? Он умер, — ответила я резким, холодным и жестоким тоном, в котором профи была уже я.
Резкий вдох моей матери сказал мне, что я попала в точку.
— Твой отец не умер, Магнолия, — прошипела она. — Не смей больше так говорить о нем.
Я фыркнула.
— Я поверю тебе, если ты прямо сейчас позвонишь ему, и он назовет мое имя, — бросила я вызов.
Пауза. Долгая пауза.
— Правильно, ты не можешь ему позвонить, — сказала я, нарушая молчание. — Потому что он не помнит моего имени. И того факта, что у него вообще есть дочь. Или жена, если уж на то пошло. Мой отец стал бы единственной причиной, по которой я поехала бы домой на День благодарения, потому что он единственный из моих родителей, кто не винит меня в смерти Коди.
Еще один резкий вдох.
— Даже не пытайся изображать шок или защищаться, — продолжила я. — Потому что мы обе знаем, что я права. Даже до того, как отец умер, ты не была рождена стать матерью. Ты рождена для того, чтобы быть женой полковника, и, к несчастью для тебя, у этой роли оказался побочный эффект в виде рождения детей. Я рада, что ты вела себя как холодная, бесчувственная мегера и сделала из меня себе подобную. Потому что без тебя я бы не добилась всего того, что у меня есть. За это я тебе безмерно благодарна, мама. Я оплачу для тебя самый лучший дом престарелых, когда ты, наконец, поддашься какой-нибудь болезни. Кроме того, не жди меня больше на Рождество, дни рождения или любые другие дерьмовые праздники, призванные объединить ненавидевших друг друга людей.
Высказавшись, я повесила трубку, направилась к шкафу, где хранила спиртное, и принялась топить свои печали в виски.
ГЛАВА 5
«Все всегда заканчивалось слишком быстро. Я старался растянуть время, чтобы не искать другую жертву, но делать это становилось все труднее. Никто меня не ловил. Даже близко. Я был богом. И смертью. Вот какой подарок я им делал. Давал возможность умереть ради искусства. Разве женщина может мечтать о смерти прекраснее?»
— Сейчас шесть тридцать утра, и я только что постригла себе челку.
Я прищурилась в зеркало, наклоняя голову влево и вправо, чтобы убедиться, что она ровная.
— Я не уверена, то ли у меня получился отличный новый образ, то ли я нахожусь в самом разгаре психоза.
Я так долго смотрела на себя в зеркало, что было трудно сказать сколько именно.
— Хорошо, перезвони мне или хотя бы напиши и дай знать, что ты еще не умерла от истощения, — закончила я, зная, что Кэти работала по сменам, с которыми ни один человек не справится без кофеина или не убив кого-нибудь.
Я повесила трубку, болезненно осознавая истерику, эхом отдающуюся в трубке.
Больше недели я не разговаривала ни с одним человеческим существом. Больше недели. В Нью-Йорке подобное было бы невозможно.
Даже если бы я не осталась там и не жила, или не спала с моим нынешним Тоддом. Этим именем я называла всех своих бойфрендов с Уолл-стрит с трастовым фондом и нюхающих кокаин. Их всех звали либо Трент, либо Кип или еще как-нибудь. Сокращенно Тодд. И было идеально то, что самого последнего из них действительно звали Тоддом.
К восьми утра на меня бы уже наорал мой инструктор по фитнесу, затем мне рассказали бы о новейшем вкусе комбучи в баре соков, а бариста рассказал бы об их новом меню, на которое мне было бы плевать и ко всему прочему мне пришлось бы послать пятерых таксистов.
Итак, после недели в полном одиночестве и без единого разговора по телефону, я начала сходить с ума.
Мой взгляд остановился на оранжевом пузырьке с таблетками в шкафчике в ванной.
— Ты не можешь уехать в хижину у черта на куличках.
Я подняла бровь, как это делала любая женщина моего поколения, когда мужчина пытался сказать ей, что она не может что-то сделать.
— Ох, и почему же?
Я даже собралась сказать ему, что могу отбиться от любого серийного убийцы, который может скрываться в лесах Вашингтона благодаря урокам самообороны и Глоку, из которого стрелять меня научил отец незадолго до того, как я переехала в Нью-Йорк.
— Потому что у тебя депрессия.
Он по-особенному произнес это слово. Медленно. Тягуче. Поддерживая зрительный контакт со мной, напоминая мне о моей слабости. О моей болезни. Он притворялся что понимает и принимает меня такой, какая я есть. Но я знала, что он стыдился. Стыдился меня. Ему было стыдно и за себя. На его лице появлялось забавное выражение, когда я говорила в интервью о своих проблемах с психикой или когда намекала на них в «компании». Конечно, наедине он делал самый минимум. В меру понимал, слушал со слегка остекленевшим блеском в глазах, но я знала, что для него идеальным сценарием был тот, где я никогда не рассказывала о своих проблемах и позволяла ему делиться только его успехами.
Так что да, то, как он произнес это слово, как смотрел на меня, и в целом тот факт, что он был полным мудаком, очень меня раздражал.
— Я знаю, что у меня депрессия, — мягко сказала я ему.
Он потянулся вперед, чтобы взять меня за руку. Я могла бы устроить драму, вырваться из его объятий и накричать на него. Обычно я бы так и поступила. Я весьма чувствительная натура. Писатели вроде как должны быть такими, так или иначе. Либо внутренне, либо внешне. Но сейчас мне не хотелось драмы. Меня наполняло странное спокойствие, и я позволила его слишком мягкой руке слишком легко схватить мою.
О, как же я мечтала о мужчине с мозолистыми руками и крепкой, почти болезненной хваткой.
— Тебе не нужно отправляться в глушь, где может случиться все, что угодно. У тебя не будет никого, кто мог бы тебе помочь. Ты будешь одна.
Я посмотрела на него, не моргая.
— Да, как раз в этот самый момент я и понимаю, что мне нужно побыть одной, в полном одиночестве.
Тодд Генри III совсем не обрадовался тому, что его бросили. Потому что человек с его именем, связями, деньгами и формой челюсти не привык, чтобы его бросали. Даже несмотря на то, что он был женоненавистником, снобом и не очень хорош в постели. Он заверил меня, что мне придется умолять, чтобы вернуть его, а затем я заверила его, показав средний палец, что буду умолять только о способности возвращать людей из мертвых или с края пропасти, и ни о чем другом.
Излишне говорить, что мне пришлось сменить номер телефона, чтобы убедиться в том, что он не будет названивать мне. Или, точнее, чтобы, попав в эту глушь и нырнув с головой в выпивку, я не потеряла всякое самоуважение, позвонив ему. До сих пор я не думала о нем с тоской, несмотря на многочисленные бутылки вина и неуверенность в своем решении переехать сюда.
Мои руки сомкнулись вокруг пузырька с таблетками. Я вытряхнула две таблетки на ладонь и запила их стаканом воды, стоящим на краю раковины. К сожалению, таблетки и вода не могли смыть воспоминания или те слова, но, по крайней мере, они могли стабилизировать меня, настолько чтобы постараться полюбить свою новую челку и отправиться писать книгу.
Я пыталась тянуть с приготовлением кофе, после медленно пила его, просматривая социальные сети и упорно стараясь не заглядывать в переполненный гневными письмами от моего агента почтовый ящик.
И все же, время пришло.
Пора, наконец, открыть свой ноутбук.
Всю прошлую неделю мне удавалось оттягивать этот момент. Я распаковывала вещи. Избавлялась от мебели, делавшей мой новый дом слишком уютным, на мой вкус. Поздно вечером спешно заказывала понравившуюся мне мебель после того, как выпила слишком много виски, что было единственным для меня способом совершать покупки в интернет-магазине. Позже мне позвонил риэлтор и сообщила, что ему позвонили с почты и сказали, что большие посылки не могут быть доставлены ко мне домой, потому что грузчикам не по душе разворачиваться на моей подъездной дорожке.
«Жаль, что вы не сказали мне об этом до того, как я подписала договор купли-продажи, потому что если бы знала, что покупки в Интернете будут такими утомительными, я бы не купила этот коттедж», — сказал я ей тогда.
Она рассмеялась, будто я пошутила. Хотя это была не шутка.
Итак, я немного ошиблась. На этой неделе я все же разговаривала с человеком — почтовым работником, который настаивал на том, чтобы помочь мне с посылками несмотря на то, что он был почти вдвое старше меня. В какой-то момент меня наполнила уверенность в том, что меня наверняка арестуют за непредумышленное убийство после того, как он умрет, пытаясь загрузить последнюю из моих слишком дорогих статуэток черепов в багажник моей машины.
Мужчина выжил. Я, в отличие от него, едва, потому что дружелюбная светская беседа была смертельна для такой темной души, как я.