Но вопреки моему ожиданию возмущенного крика не следует. И звонка к секретарю тоже.
Женщина поворачивается ко мне и спрашивает скорее озадаченно, чем недовольно:
— Холт, что между вами двумя происходит? Я не слепая и вижу, что вы как-то связаны. Он тебя ударил?
Из оцепенения выйти сложно, но еще сложнее сдержать слезы обиды, которые щекочут горло, и ответить.
Нет, не ударил. То, что он сделал — намного хуже! Он меня наказал за то, что я смею жить дальше. Словно имел на это право.
Но губы для ответа не размыкаются, и следующий вопрос мисс Эдвардс задает уже с нажимом:
— Скажите, Холт, мне стоит дать этому продолжение? Вот прямо сейчас?
Я живо представляю себя жалобу и последующий за ней скандал, и отрицательно качаю головой:
— Нет, мэм. Пожалуйста, не надо.
— Он тебе угрожает? Преследует? Этот парень очень непрост, и я не удивлюсь, если он на такое способен.
— Нет, что вы! Все совсем не так.
Мы обе берем паузу длинной в минуту, чтобы справиться со своими эмоциями. У учительницы контролировать себя получается лучше, и на ее лице нет выражения гнева или оскорбленного достоинства. Лишь беспокойство.
— Я слышала от тренера Херли, что в семье Райта произошла ужасная трагедия. В прошлом году он потерял брата…
— Да, Алекса. Своего близнеца.
— Ты знала его?
Капли повисают на ресницах, но я быстро смаргиваю их, стараясь спрятать слезы и посмотреть на учителя прямо.
— Он много лет был моим лучшим другом, а потом стал парнем. Алекс был замечательным, а Картер, он… В общем, нам обоим до сих пор непросто.
Эдвардс не отвечает. Она отворачивается и проходит к окну. Стоит там какое-то время, а потом возвращается и садится за стол.
— Ладно, идите домой, Лена! Все равно с заданием вы сейчас не справитесь. Но постарайтесь подготовить его к следующему уроку.
Она неожиданно снимает с лица очки и практически отшвыривает их от себя по столу:
— Если сможете. В этой чертовой жизни надо хоть что-то доводить до конца, чтобы не сойти с ума!
Я встаю из-за парты и надеваю рюкзак. Мне кажется, что опусти я голову, я тут же увижу под ногами свои волосы и сорвусь. Это страшно — не сдержать эмоций до тех пор, пока не смогу остаться одна. Но на полу под моим стулом чисто, и я натягиваю капюшон ниже. Бреду к выходу, отказываясь верить в то, что произошло.
— Мама, привет. Я задержусь немного в городе. Мы с девочками из музыкального класса решили сходить в торговый центр и посидеть в кафе — хотим обсудить репертуар для нового концерта и просто поболтать. Не теряй меня, хорошо?
— Конечно, Трескунок. Но не задерживайся надолго! У меня сегодня настроение приготовить сумасшедший ужин! До встречи, дорогая!
— До встречи, мам…
Я отключаю сотовый и прячу его в карман. Выхожу из школы и иду по краю парковки никем не замеченная к выходу с территории учебного заведения, и лишь у открытых ворот оборачиваюсь в сторону стадиона, на котором идет тренировка сборной по лакроссу и где, как сумасшедший, носится капитан «Беркутов» под восторженными взглядами чирлидерш, среди которых и Пилар…
Скорее убраться из этого города, вот все, что я сейчас хочу.
Семья Холтов весьма обеспеченная в городе, впрочем, как и семья Райтов. У нас есть свой лечащий врач, стоматолог и парикмахер — волосы Адэли всегда в безупречном порядке, а визиты в салон красоты обязательно оговорены заранее — так устроен дорогой сервис и быт успешных людей в Сендфилд-Роке. Но мне со своими волосами необходимо что-то сделать немедленно, и я нахожу на узкой улочке возле торговой плазы небольшую парикмахерскую, хозяева которой турки. Толкаю дверь, захожу внутрь помещения и останавливаюсь.
Видимо, лицо у меня настолько бледное и отрешенное, что молодой турок лет двадцати шести, взявшийся меня подстричь, не задает лишних вопросов. Он усаживает меня в кресло перед зеркалом и хладнокровно смотрит на рваный срез, в то время, как я прячу глаза от стыда. И это вдвойне обидно, потому что на самом деле мне нечего стыдиться, но все выглядит очень непривлекательно.
Будь я подростком, все было бы проще объяснить — злостью, протестом, да чем угодно! Но я взрослая девушка, поэтому ничего не придумываю, а просто прошу незнакомого парня помочь мне исправить то, что он видит.
На срезе еще остались длинные пряди волос, которые не захватил Картер, и парень без труда может оценить срезанную длину. Он запускает пальцы в мои мокрые волосы, перебирает их… и вдруг широко улыбается — мне очень хочется думать, что это не насмешка. Говорит с акцентом, но искренне желая приободрить:
— Не надо, милая, не расстраивайся! Так даже лучше! У тебя красивая шея, но главная красота — в твоих глазах! Я тебя так подстригу, что все твои недруги захлебнутся от зависти! Вот увидишь!
— Спасибо.
— Хочешь стильную укладку?
— Нет, не хочу.
— И правильно! Тебе она не нужна!
Молодой турок стрижёт, сушит мне волосы, и концы у основания шеи подвиваются в легкие завитки. Мне кажется я сама на себя не похожа — девушка в отражении зеркала выглядит старше и загадочнее, но какая разница. Я легко убираю прядь за ухо, но еще одна падает на щеку и касается подбородка.
Когда я возвращаюсь домой и меня видит мама, мне стоит большого труда не разреветься и не уткнуться ей в плечо. Если бы она узнала, что моя новая стрижка — дело рук сына Райтов, нашим семьям не удалось бы избежать ссоры, а я этого не хочу. Хватит и стычки Картера с Николасом, после которой отношения парней испортились, и теперь их не увидеть вместе.
За плечом мамы стоит отчим и удивленно смотрит на меня. На его хмуром лице редко проступают эмоции, но сейчас он рассматривает меня так, словно видит впервые. Я искренне надеюсь, что моя улыбка не похожа на гримасу отчаяния. Марк не из тех людей, кто прощает другим слабость.
— Лена?.. Девочка моя, ты что с собой сделала?! — мама есть мама, и она стремительно подходит ко мне и поворачивает перед собой. — Так вот вы куда ходили с девчонками? — догадывается. — Решили, что выросли для экспериментов? Но зачем?
— Мне надоели длинные. Я давно хотела их обстричь, чтобы не мешали. Думаешь, мне плохо?
Последний вопрос я задаю с сомнением и надеждой, которую запросто способен расслышать близкий человек. Я спрашиваю маму: «Скажи, ведь все не так ужасно в моей жизни?», и она это чувствует. Обнимает за плечи и смотрит в глаза:
— Господи, Лена, поверь: волосы — такая ерунда! Лучше ответь, у тебя все хорошо, Трескунок? Потому что, если нет…
Я тоже умею «слышать» ее тревоги и страхи. И, к сожалению, понимаю: потому что, если нет, то мама расстроится и ей станет не до Марка, чего отчим никому не простит. Тем более мне. Именно поэтому он напрягается за ее спиной, хмуро глядя на меня.
— Конечно, мама. У меня все хорошо!
— Тогда дай мне еще немного времени, дочка, и спускайся к ужину.
Глава 22
Я поднимаюсь в свою комнату и закрываю дверь, оставшись одна. В моей спальне больше нет чужих глаз, и я могу наконец-то дать выход эмоциям. Позволить им захлестнуть меня и пережить все еще раз — холод слов Картера, его прикосновение и причиняющую душевную боль злость. Стыд и свою обиду.
Но именно поэтому я не позволяю себе думать.
Я переодеваюсь в домашнюю одежду, сажусь за синтезатор и надеваю наушники. Играю этюд Юрумы «Река течет в тебе» снова и снова, пока эта река из нежных звуков и нот не успокаивает волны в моей душе и не возвращает другие воспоминания — намного светлее и счастливее.
Когда я спускаюсь к ужину, вся семья уже в сборе, и Ник тоже сидит за столом, что-то горячо обсуждая с отцом. На нем новая футболка, на коленях лежит короткая куртка, а светлые волосы еще влажные после душа. Мужчины обсуждают сегодняшнюю тренировку по лакроссу и главных соперников «Беркутов» — спортивную команду школы Линкольна, у которой сменился тренер и капитан. И по словам сводного брата, которые я успеваю услышать, входя в просторную кухню, ему не терпится с ними встретиться.
Уже вечер и, судя по куртке на коленях Николаса, он сразу же после ужина собирается уйти к друзьям. Это хорошо. Если повезет, то у меня получится позаниматься в тишине, без громкой музыки за стеной и стонущих девушек под дверью.
Но увидев меня, Николас обрывает свой ответ отцу и замолкает.
Мне не хочется на него смотреть. Я подхожу к маме, целую ее в щеку и сажусь за стол, на котором уже стоят приборы и разложена по тарелкам еда — сегодня это индейка, запечённая с картофелем, под соусом из шпината и грецких орехов. Поднимаю графин и наливаю себе в стакан сок.
Когда отчим и его сын так и не возобновляют прерванный разговор, я спрашиваю, отламывая вилкой кусочек от индейки и пробуя ее на вкус:
— Что-то тихо у нас сегодня. Как прошел твой день, пап?
Настроение ко мне так и не вернулось, но это общий ужин, за столом — моя семья, и мне не хочется никого расстраивать.
У Марка в руке бокал с вином, он делает длинный, неспешный глоток и отвечает:
— Как обычно, Лена. Но готов поспорить, что твой был намного интереснее.
Мой? Я на секунду теряюсь, вспоминая общий урок с Картером Райтом и его руку на моей шее. Опустив взгляд в тарелку, пожимаю плечами. Я бы спорить не стала, но объяснять ничего не хочу.
Мама замечает мою заминку и не оставляет ее без внимания. Она сидит рядом и ласково проводит ладонью по моему запястью.
— Не обращай внимания, Трескунок. Ты сегодня вдруг изменилась и щелкнула этих двоих по носу! Никто не ожидал, что ты так быстро повзрослеешь, дочка, даже я. Твоя новая стрижка тебе очень идет, не сомневайся! Ты кажется нежнее и загадочнее. Одно время в юности я тоже носила короткие волосы и ни о чем не жалела!
— Ешь, Николас! Чего рот открыл? — неожиданно строго отзывается Марк. — Девчонок не видел, что ли? Они в этом возрасте все дурью маются и твоя сестра не исключение. Похоже, у нее скоро появится парень, так что присмотри за ней… Как старший брат! Надеюсь, ты понимаешь, о чем я? Не удивлюсь, если ей понадобится парочка глаз, чтобы не наделать глупостей.