— Прямо сейчас?
— Да.
— Конечно.
— Входная дверь открыта. Просто войди и поднимись…
Умолять вовсе не в духе Виктории, но в данный момент в голосе подруги я слышу не просто просьбу, а отчаяние и, конечно, не могу не откликнуться.
Я отхожу от окна и одеваюсь. Надеваю кофту, лодочки — здесь идти недалеко, и спускаюсь вниз. Выйдя на улицу, иду по аллейке к дороге и дальше, к входным дверям дома Райтов, мысленно уговаривая себя, что ничего в этом странного нет. Что я уже была в этом доме когда-то давно, пусть и прошло много лет. И что мне не сложно найти комнату Вик и случайно не спутать ее с другой спальней…
Но сердце учащенно бьется, а ноги не слушаются, когда я берусь за ручку двери и вхожу в чужой дом. Не такой светлый и дорого обставленный, как наш, но по-своему уютный, несмотря на то, что здесь недавно произошло.
Неяркий свет горит только на кухне, но вокруг не слышно ни звука. Холл тускло освещают напольные светильники, а в абсолютно пустой гостиной беззвучно работает плазма, транслируя новостной канал. Я поднимаюсь по лестнице на второй этаж тихо, боясь нарушить тишину дома и, оказавшись в еще одном холле, отыскиваю взглядом комнату Виктории.
— Лена? — подруга сама распахивает дверь и ждет, когда я подойду, замерев на пороге — похудевшая и осунувшаяся темноглазая девушка, но все равно симпатичная. Только потерянная, судя по взгляду.
Что ей нужно, я понимаю, когда оказываюсь рядом и обнимаю ее — тепла. Обыкновенного человеческого тепла, возле которого можно согреть душу, и она крепко льнет ко мне.
Мы стоим так долго, после чего я закрываю дверь и усаживаю ее на кровать, накрывая пледом.
— Где мистер Джеральд? — осторожно спрашиваю. — Почему ты одна?
— Не знаю, — она пожимает плечами, и они тонко дрожат под плюшем. — Наверное, в баре. Мне все равно.
— А Картер?
— Не знаю. Я не хочу их видеть, — внезапно признается Вик, — никого!
Ее губы смыкаются и, несмотря ни на что, вновь капризно поджимаются, а брови хмурятся. Она выглядит обиженной и одинокой. И в то же время растерянной, словно потерялась в этом доме одна и не поймет, кто в этом виноват.
Я не тороплю ее с разговором, просто обнимаю, и Вики долго молчит.
Глава 37
Мне хочется ее приободрить, напомнить, что за этими стенами есть жизнь, и я вспоминаю:
— Сегодня о тебе спрашивал Оливер Кросби. Он переживает, ты не отвечала на его звонки. Хочешь, я скажу ему, что ты не против поговорить?
— Пусть сначала усы сбреет, дохляк.
— Он сбрил, и мне кажется, не такой уж Оливер и тощий.
— А Ник? Он спрашивал? — поднимает голову Вик, и я вижу в глазах подруги надежду — робкую, но она все равно светится огоньком.
— Нет, прости, Вики, — мне не хочется ее огорчать, но я не могу врать, и когда девушка отворачивается, пробую смягчить свой ответ: — Мы с Николасом совсем не разговариваем последнюю неделю, ты же знаешь его характер. Он никогда со мной ничем не делился.
Знает. Для Виктории характер Николаса не секрет, только она все равно всегда умудрялась видеть его в своем свете. Вот и сейчас, судя по выражению лица, ищет моему ответу оправдание.
— Ну и пусть! Моей матери Ник никогда не нравился, — внезапно признается. — Ей вообще никто не нравился из наших друзей — даже ты.
— Я? Но почему? — признание Вик удивляет меня и достаточно сильно. Я бывала в доме соседей всего несколько раз, уже очень давно, и миссис Райт всегда держалась со мной вполне приветливо, хотя и отдаленно.
— Она говорила, что однажды Картер заберет тебя у Алекса, а ты ему это позволишь. Тогда она была пьяна и много чего еще говорила, а моего брата уже не было в живых. Когда я рассказала ей о драке Картера и Ника, она сказала, что Ник глупец, если переходит дорогу ее сыну. Она даже не поговорила с ним, как я просила! Словно мы для нее — пустое место!
— Нет, Вики, это не так.
— Это так, Лена! Так! Она нас обманула, понимаешь? Меня и отца — Картер всегда ее видел насквозь. Мы ждали, что ей станет лучше и она поможет нам стать прежней семьей. Она обещала! Мы все нуждались в ней. А вместо этого все стало только хуже!
Виктория всхлипывает и утирает нос рукой. Продолжает говорить, потому что больше ей некому сказать:
— Это мама сделала нас такими — чужими друг другу, а потом всех бросила. Но самым первым, кого она бросила, был Картер, просто раньше я этого не понимала, мне нравилось думать, что я важнее для нее, чем брат. А теперь я не сплю две ночи, и знаю, что это не так. Ты помнишь наш разговор на стадионе? Что я тогда сказала тебе.
Воспоминание болезненным осадком шевелится в душе.
— Да. Не надо об этом, Вики.
— Но я хочу! — Она упрямо повторяет: — Я сказала в тот день, что лучше бы в той аварии на шоссе погиб Картер. А знаешь, почему? Потому что я устала видеть это в глазах мамы — вот это сожаление! Как мы могли нормально жить, зная о ее мыслях? Даже маленькому она постоянно повторяла ему, что он — упрямое исчадие ада, потому что всегда и все делал по-своему. Не так, как брат.
— И он решил стать плохим, чтобы отстаивать свои желания?
— Да. А после смерти Алекса мы все его предали, понимаешь? Даже папа! Только потому, что он другой, честнее нас всех. Мы ужасные люди, Лена!
Виктория плачет, но тихо, все еще обиженно поджав губы, и я глажу ее по спине, чувствуя, как во мне всё отзывается сочувствием, а от жалости сжимается горло.
— Нет, Вики, все можно исправить. Картер любит тебя, я уверена. И ваш отец, мистер Джеральд, хороший человек. Вы по-прежнему семья Райтов, которую все уважают.
Но подруга упрямо мотает головой:
— Мы остаток семьи Райтов, где каждый сам по себе, потому что у нас отняли сердце, а у Картера еще и душу. Он больше не способен любить и доверять. Он любил Алекса. Я любила Алекса. Папа и мама… Мы все его любили. А теперь? Как жить теперь?
Я глажу Викторию по спине и волосам, пока она не успокаивается и не засыпает, склонившись к подушке. Впервые за последние дни. Посидев немного у постели, накрываю ее одеялом и выхожу из спальни, оставив ночник включенным и продолжая думать над ее словами.
Такой большой дом, большая и успешная с виду семья, у которой были свои тайны. Такие есть у всех, моя семья тоже не исключение, но именно в этом доме сейчас так пусто и холодно — ветер, залетающий с террасы, все выстудил и, кажется, будто сам разогнал жильцов. Так где же мистер Райт, когда он так нужен дочери? Насколько глубоко его чувство потери, что он побоялся его разделить с Вики? Где Картер? Неужели он вновь пропадет и оставит их одних?
Я настолько явно его себе представляю, что, повернув за угол на лестницу, вздрагиваю от неожиданности, когда внезапно вижу Картера перед собой всего в шаге. У него мокрые волосы, черная кожаная куртка надета на голое тело, взгляд опущен, но губы так плотно сжаты, что скулы выглядят заостренными.
Он останавливается и медленно поднимает голову. Замирает на месте, молча глядя на меня.
От его темного взгляда веет холодом, и изумление, отразившееся в синих глазах, почти сразу же тонет в нем. Я замечаю сбоку на шее парня что-то темное, словно кожу испачкала краска, но воротник мешает рассмотреть, что это.
Мы сталкиваемся неожиданно, и я не знаю, что сказать. Язык словно онемел, но и стоять так долго не могу — это я в этом доме гостья, и не для всех желанная. Особенно для него.
— Здравствуй, Картер.
Глава 38
Райт не отвечает. Продолжая смотреть мне в лицо, поднимает руку и опирает ее о стену. Теперь, чтобы спуститься вниз, мне придется пройти совсем близко от него, и он это понимает.
Я взволнованно сглатываю, и он тут же опускает взгляд ниже — туда, где на шее только что дернулась жилка.
— Как ты?
Глупый вопрос, могла бы и не спрашивать. Но мне важно услышать от него хоть слово.
— Ты весь мокрый, и сошел с ума, если плавал в такую погоду. Океан ледяной!
Он тоже, и это видно по его бледным губам и глазам, в которых, кажется, все застыло. А голос — он всегда у Картера был особенным.
— Что ты делаешь в этом доме? — наконец-то я слышу его — сухой от холода, и чувствую, как тяжело ему сейчас даются звуки. — Тебе не место здесь.
Это правда, и если копнуть глубже, я и сама не отвечу на вопрос, где мое место. Но он имеет право знать.
— Виктория. Ей было одиноко, и она попросила меня прийти. У вас так тихо, что я подумала, ты вновь исчез, как в прошлый раз… Что тебя нет… — последние слова я произношу полушепотом, потому что больно вспоминать, и потому что Картер вдруг поднимается.
Он оказывается очень близко, всего на ступеньку ниже — так, что наши лица почти соприкасаются, и надвинувшись, прижимает меня плечом к стене, едва ли сам понимая это. Его взгляд прикован к моим глазам, и я слышу тяжелый, неспешный выдох вместе с шелестом пальцев, которые на стене сжимаются в кулак.
— Я есть, Хо-олт… Ты ошиблась. Я все еще есть!
На мне футболка, я не застегнула кофту, и другая рука Картера, поднявшись, застывает у моей шеи, словно он не знает, что с ней делать.
Мне не нравятся его слова, в них так же, как в словах Вик, слышна горечь и обида. Но кроме этого что-то еще — недоброе, смешанное с досадой. То, что сегодня бросило его в океан, а сейчас блестит льдом в темном взгляде.
Это несправедливо — все, что с ними произошло. Мы стоим близко, и мне кажется, я кожей чувствую разрушающую Картера боль. Его личное одиночество, никуда не исчезнувшее после смерти брата, и злость на себя — знать бы еще за что. Это она мучает его и гонит из дому прочь. Дальше от тех, кто в нем нуждается, и кто непременно обязан ему об этом сказать.
Обязательно! Иначе однажды он и в самом деле почувствует себя ненужным и исчезнет. Пусть он и не способен любить, но он точно самый сильный из них. Он должен справиться!
Я больше не думаю, я поднимаю руку и кладу ее на грудь Картера — она у него оказывается горячая и сильная. Не отнимаю, даже увидев, как от моего прикосновения изумленно распахиваются его глаза. Я знаю, что если из них убрать темную пелену, они окажутся синие и глубокие. Такие же ясные, как небо Северной Каролины, под которым этот парень вырос.